Но все обошлось. Других покупателей до субботы не нашлось, объявление на столбе около троллейбусной остановки до него, видимо, никто не успел прочитать, а других, скорее всего, она и не вешала — по неопытности, а может, и не до этого было. Все обошлось,— женщина боялась, что вдруг он откажется, что ему не понравится, и все хвалила: и место, и участок, и сам дом, но хвалила как-то неумело и жалобно, и, наоборот, получалось, как бы и участок плохой, и дом, и место плохое. И очень обрадовалась, и даже как бы испугалась, когда Иван остановил ее и сказал, что он покупает, участок хороший и что он не будет рядиться, а даст, сколько она вначале просила. Женщина прослезилась, она была очень рада, что все так скоро решилось, потому что ей нужно было уезжать, и держал ее только этот сад, а потом вдруг расплакалась: все ведь тут своими руками посажено, обласкано. Пошла по участку, трогала то, другое, со всем прощалась, и Иван с женой, чтобы не мешать ей, ушли к реке.
— Тяжело расставаться-то, когда все своими руками,— вздохнула жена.— Видимо, ушел муж-то, вон как убивается, от стыда, небось, в другой город и переезжает.
Они сидели на поваленном осокоре и смотрели в заречье, и Ивану было неловко, как бы они наживаются на чужом горе. Бывшая хозяйка сада спустилась к ним.
— Ключи вам сразу оба отдать?— спросила она.— Или один я пока себе оставлю?.. Может, еще раз приеду сюда… Проститься, что ли…— Женщина снова не могла удержать слез и отвернулась.
— Пусть будет у вас,— поспешно согласился Иван, он почему-то чувствовал себя перед ней виноватым.
— Тогда я его потом вот сюда, под доску положу,— вытирая слезы, сказала женщина.
Иван помог ей нести до электрички вещи, которые она прихватила с собой, проводил до дома. Дом был без лифта, и он поднялся на пятый этаж, неуклюже сидел на стуле посреди пустой квартиры.
— Может, вам с переездом помочь надо? Говорите…
— Да нет, спасибо!— грустно улыбнулась она.— Я уже все перевезла. Помогли на работе, а там — с кем обмениваюсь.
Так Куркивы стали владельцами коллективного сада. Дачниками, сказала жена. Так ей казалось солиднее, что ли. И Иван с улыбкой представил такую картину: как скучающие чеховские дачники в сюртуках и длинных платьях толкают под проливным дождем застрявший в овраге грузовик, разгружают доски и цемент, месят бетон, даже не лопатами, а ломами разрабатывают каменистую почву, собирают вдоль реки в полиэтиленовые мешки коровьи «блины», потом с рюкзаками за спиной, да еще по ведру или кошелке в каждой руке бегут на электричку.
— Значит, садистами стали!— с какой-то нехорошей усмешкой уточнил его цеховой заместитель, кому Иван первому рассказал о покупке.— Ну, намучаешься, Иван Алексеевич, пожалеешь,— неодобрительно покачал он головой.— Надо было сначала со мной посоветоваться. С этим садом только намыкаешься, рад не будешь. Я вон свой — подальше от греха — продал… Э, долго объяснять!— махнул он рукой.— Документы-то, квитанции па сруб, на стройматериалы у нее хоть были?
— Какие документы?— не понял Иван.
— Ну что куплены они, не сворованы… Сегодня же беги к ней, пока не уехала.
— Я штаны покупаю, никто же у меня потом документов на них не спрашивает, хотя в принципе их тоже можно стащить,— попытался возразить Иван.
— Ну, Иван Алексеевич,— усмехнулся его заместитель,— эти побасенки своему сынишке рассказывай, а для народного контроля они не годятся.
Иван не поверил ему, как и не понял — от какого греха подальше, в какой грех может ввести сад-огород. «Намучаешься!— недоумевал Иван.— А городской!» Наконец, чтобы успокоить себя, нашел он объяснение: «Думал, лишь цветочки будет собирать, а на земле работать надо».
Иван ходил как заново рожденный. После работы он теперь непременно заходил в хозяйственные магазины, покупал гвозди разных размеров, скобы, всевозможные петли, краски, лаки. И, заранее наметив план работ на субботу-воскресенье, с пятницы уезжал в сад. До поздней осени надо было закрыть дом от дождя и снега. Он с радостью узнавал, что многое умеет — вот что значит в детстве помогал отцу. И получается даже то, чего сроду не делал, а видел, как это делает отец, дед, другие деревенские мужики.
Он вдруг почувствовал себя хозяином. Это ощущение трудно передать, его нужно почувствовать. Если раньше он не обращал внимания, то теперь замечал любую бесхозную мелочь, кирпич, валяющийся на обочине, свалившуюся с машины доску, он брал ее и, обернув газетой, чтобы не замараться, не стесняясь, нес домой — все равно пропадет. По пути от электрички к саду было несколько других коллективных садов, один из них тянулся, наверное, километров на пять, да и когда на электричке едешь — по обе стороны чуть ли не сплошной полосой коллективные сады железнодорожников. И Иван думал: надо же, ни город, ни деревня, что-то новое, неожиданное, и все ширится, даже земли не хватает. Если после войны из села все бросились в город, то теперь — вот таким неожиданным и странным образом — обратно. Сам — в городе, а душа — в саду-огороде. Оказывается, еще не совсем заглушена тяга к земле, видимо, в самой крови она российского человека. Ведь какие земли отдавали под сады — самые бросовые, исключенные из хозяйственного обращения, а вон — все как на дрожжах растет; чернозема, перегноя, как китайцы, на тачках, на своем горбу натаскают. Ни город ни деревня, вроде только вчера вылупилось, а уже сложился свой уклад жизни: пять дней в неделю в садах тишина, а на субботу-воскресенье, наоборот, как бы вымирает город. Умному человеку пришли в голову эта сады-огороды, вновь и вновь думал Иван. Узнать бы кто — сказать спасибо. Впрочем, тот человек, может, думал только о сегодняшнем дне, не подозревая, во что это выльется, а оно вон какой размах получило. И может, даже что подскажет будущему: как соединить город с деревней, а то из деревни рвутся в город, а вырвавшись из него, мучаются по деревне, по воле вольной, по себе, ибо теряем мы что-то в городах — и приобретаем, конечно, но больше теряем.