И так каждый раз, когда, пусть редко, пусть в несколько лет раз, я приезжал к родителям: Игорь тут же приходил, как только узнавал о моем приезде, по-мужски крепко пожимал мне руку, все так же шепелявя, расспрашивал о здоровье, о моей непонятной — впрочем, не только для него — жизни, почему редко приезжаю. Разумеется, что он, как и все дети, быстро менялся, с каждым следующим моим приездом становился взрослее, не говоря уже о том, что выше и шире в плечах, он уже в классе пятом со спины спокойно сходил за взрослого, но что меня поражало: оставались в нем неизменными какая-то, чуть не младенческая открытость и бесхитростность, готовность всем и всему помогать, какая-то простота и даже простоватость, которая раньше умиляла, а теперь от которой порой становилось неловко, как если бы он по-прежнему, как в раннем детстве, продолжал ходить без штанов.
Не привыкнув ни минуты оставаться без дела, а может быть, стараясь заглушить в себе какую-то вину перед родителями, хотя бы что редко приезжаю, я каждый раз тут же принимался за какое-нибудь занятие, чаще всего за колку дров, и Игорь тут же выходил, брался помогать.
— Вдвоем-то веселее, — широко улыбаясь, говорил он.
— Игорь как хоть учится-то? — в один из приездов спросил я своего младшего брата.
— Вещий-то? — засмеялся он.
— Да.
— Да двойка на двойке, — усмехнулся брат. — По труду вроде только пятерка да еще по чему-то.
— Что, не хватает у него, что ли? — спросил я осторожно.
— Да нет, — почти обиделся брат. — Он соображает. Захочет, так и задачки щелкает. Да как тебе сказать… вещий он и есть вещий. Не как все. А другим это не нравится, вот и смеются над ним. И в то же время нравится, что есть над кем посмеяться… Нет, он соображает, а в машинах — так побольше других. Ему лишь бы в машине возиться. Идем в школу, где-нибудь на обочине шофер в моторе копается, Игорь портфель бросает и давай помогать, ключи подносить, воду, на педаль нажимать. Да и в моторе не хуже всякого шофера разбирается. Как-то с одним проезжим чуть не подрался. Тот одно говорит, а вещий — другое: подшипники у тебя полетели. Ну тот и разозлился: мальчишка, а учит… Или — набедокурят что-нибудь в школе. Кто сделал? На него свалят. Ну и не откажется он, только глазами моргает.
— Почему?
— А такой уж. Смеются ребята над ним, вроде как бы дурак, а ему в компании хочется. Может, мол, тогда примут.
— А почему вещий-то? — попытался выяснить я.
— А кто знает… Вякнул кто-то — и пошло. У нас ведь здесь без прозвища не живут, вроде бы и не человек без прозвища-то… Старуха какая-то, богомолка к тете Матрене вон приезжала, вместе они в церковь ездят, наслушалась его, еще маленького. «Берегите, — говорит, — его. Он у вас вещий…» Много она еще чего-то говорила, не поймешь чего. Ну, вещий так вещий. Так и привязалось. Хотя никто толком и не знает, что это такое…
Где-то еще в классе седьмом был Игорь на голову выше меня, а в плечах — вообще мужик, топор и пила, казалось, были игрушками в его руках, но он по-прежнему немного шепелявил и был таким же, как в пять своих лет, когда я с ним познакомился, бесхитростным и открытым.
Одно время долго, несколько лет, не приезжал я к родителям. И вот снова иду по-деревенски низкой и тихой городской улице. Казалось, ничто не изменилось тут, только еще ниже стали дома да еще пустыннее улица.
В ожидании, когда придут с работы брат с сестрой, я, как всегда, принялся за дрова.
Вышла мать:
— Да брось ты, отдохни с дороги, перед соседями аж неудобно, не успеешь приехать — за дрова.
— Игоря что-то не видно. Уехал, что ли, куда?
— Уехал, — вздохнула мать. — В тюрьме он.
И я поймал себя на том, что не особенно-то удивился этому.
— Кого-то по пьянке избили. Говорят, что он как раз и не бил. Остальные-то сразу поразбежались, женатые уж, а он здоровый, а ум-то детский, принялся доказывать, спорить, а пьяный-то он плохой, как отец… Ну и потом, на суде, взял все на себя. Выгородил дружков, потом уж, в тюрьме, говорил: у них, мол, дети… Водка все. Безотказный хоть на работу, хоть на водку, дружки и втянули. Душа нараспашку, что в уме, то и на языке, вот постоянно и поперек кому-нибудь. Похвалят — и рад стараться. Мужик уже, а все как ребенок. Как был вещий, так и остался. Ребята смеются, а не думают, что, может, завидуют ему; девчонкам вроде неловко с ним. Вот и связался с забулдыгами. Год уже скоро, как сидит. И там, в тюрьме уже, Маша ездила, его избили, кого-то защищать полез, в лазарете, говорит, лежал.