Михаил Чванов

Рассказ «Вещий Игорь»

И в каждый следующий приезд я уже не заставал Игоря: он сидел во второй, в третий раз.

— Выйдет — месяц, второй, — и опять! — сокрушалась мать. — Пока трезвый — ласковый, отзывчивый, не как отец, мухи не обидит. Мимо идет, обязательно о здоровье расспросит, может, помочь что надо. Дома все переделает и соседям: за сеном ли ехать, за дровами — безотказный! А как выпьет — так из него отец, Николай, и полезет. Да еще пострашнее, как-то с отцом-то из-за матери схватился, так тот чуть убежать успел. В третий раз из-за отца, считай, и попал. Пришел только он из заключения, веселый, в новом костюме, там заработал, а отец бутылку на стол: как же, радость, сын вернулся… Ну, выпил он — и на улицу. А там драка какая-то. А разве пройдет он, он словно издалека чует, его туда, как магнитом… Ну и опять все разбежались, а у него две судимости.

В позапрошлую поездку я, как всегда, колол у ворот дрова. Неожиданно подсел ко мне здоровенный улыбающийся парень, несмотря на морозец, в одном пиджаке — и такая открытость, такое добродушие на лице, что начал меня раздражать.

— Помочь приехали? — чуть заметно шепелявя, улыбнулся он. — Надо. Старые родители-то уже. Я все вон смотрю на мать — и минуты отдыху себе не дает, вот что значит деревенский человек… Не узнаете? Игорь я, сосед. Да как узнать — давно не виделись, приезжаете редко, а я… все в длительных командировках, — хохотнул он. — Как здоровье? Слышал, прибаливали…

— Да теперь вроде бы получше, — не знал, что сказать, я. — А… ты как?

— Как я? — усмехнулся Игорь. — Вот опять «отслужил». Уже три раза, сам удивляюсь. Выйду, не успею оглядеться, смотрю: уже опять там… Как выпью, так там.

— Так, может, бросать надо, — осторожно сказал я.

— Надо, конечно, — серьезно согласился он. И впервые в его глазах я увидел такую резкую и пронзительную боль, но она, как искра, мелькнула лишь, так быстро он ее заглушил. — Люди здоровье берегут, а его нет как нет. А я как бы специально гублю его, а оно у меня — словно на десятерых. Неловко даже. Вон все болеют, даже моложе меня. А я… И били меня не раз смертным боем, и на работе ломался — и ничего мне, — удивленно покачал он головой. — Подурил… Посмешил людей… Да уж больно они любят посмеяться над другим… А я помню наши разговоры за жизнь, — улыбнулся он мне. — Вы отдыхайте, расколю я дрова-то. Если уж только в охотку — то колите. Я люблю колоть дрова, да еще если морозец. А вот пилить — нет. А вот еще люблю косить, когда роса, на рассвете. А вот грести — нет, лучше я уж тогда с вилами… Обидно порой, жизнь стороной летит, а я добровольно от нее за колючую проволоку. Зачем живу — не знаю. И никто не скажет, каждый только стакан под нос сует. Людям хоть не делай хорошее, сделал — стакан под нос. Как тут бросишь? Бросать, конечно, надо. Только вот как-то не получается. Как будто кто водит мной, как только унюхал этот запах сивушный, так и забыл все. Или уж родился я какой-то не такой. Мать моя вон на днях: «Простодыра, простодыра, кабы родился ты, как все люди! А то шалопутный какой-то». А я не сплю, все слышу. Видишь, даже мать родная считает меня ненормальным, — горько усмехнулся он. — А я, может, и впрямь шалопутный, — уже засмеялся он. — А водка, будь она неладна, хоть на улицу не выходи…

— Да как ты втянулся-то?

— А черт знает! Да и как не втянуться. Родитель-то мой — какой пример? Да и куда ни пойдешь — выпивка. Хоть к родным, хоть к друзьям. Хоть посадка картошки, хоть копка. Хоть праздник, хоть поминки. Водку разве минуешь? А выпью я — не человек, ничего не помню, потом кажется, что не обо мне рассказывают. Слушаю потом на суде — как будто о ком-то другом мне читают. И в то же время ведь знают, — опять больно сузил он глаза, — что из-за водки сидел, но опять в рот суют. Начинаешь отнекиваться — ты что, ненормальный, что ли! А выпью, — говорил он удивленно, — отбивает во мне что-то, словно кто другой во мне сидит.

Я смотрел на него сбоку. Не верилось, что он уже тянул три срока — в сумме больше десяти лет, никак не походил он на закоренелого лагерника, много я повидал их на своем веку, чем-то они все, самые разные, похожи: какая-то замкнутость и настороженность в лицах, какая-то нервность — откладывает на человека отпечаток этот санаторий, — а он никак не был похож на них: веселый, открытый, широко распахнутые, радостные глаза. Сидел рядом со мной парень в голубой рубашке, так подчеркивающей его красоту и силу, и по-прежнему немного по-детски шепелявил…

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top