А.Л.Лушникову
Однажды на Памире, на Алайском хребте, мы крепко — и единственный раз в жизни — поругались с моим старым и старшим другом Леонидом Алексеевичем Лушниковым.
Наш лагерь был разбит в узком ущелье на берегу гремучей и студеной реки Исфайрамсай. Днем раньше мы искали путь через Алайский хребет по ущелью, конус выноса которого лежал прямо перед нашими палатками. Мы не ожидали от этого ущелья ничего особенного: обыкновенное, сдавленное скалами камнепадное памирское ущелье, похожее на сотни других.
По правому борту в ущелье входила древняя тропа с воротцами и оврингом, и это ‘подавало надежду, что ущелье не закончится тупиком в каком-нибудь каменном мешке-цирке. Но скоро тропа оборвалась, размазанная по склону недавней осыпью, — казалось, еще висел в воздухе запах каменной гари. Не доходя до осыпи, мы, выжидая, остановились. И точно, где-то далеко вверху сначала невнятно то ли зашелестело, то ли вздохнуло — какой-то камешек свалился там то ли сам собой, то ли неосторожно задетый птицей или горными козлами — порой мне кажется, что они специально делают это, чтобы не пускать в горы людей,— и зашуршал вниз, задевая по пути другие камешки, те — камни покрупнее, и скоро мимо нас по кулуару загрохотал, заставляя замирать сердце, камнепад.
Минут пятнадцать мы стояли под уступом скалы, дожидаясь, когда он томительно долго, с гнетуще напряженными паузами между отдельными каменными волнами или отдельными глыбами, пронесется мимо: вот вроде бы все, но успеешь сделать лишь шаг, как вдруг неясно зашелестел вверху заиграл с уступа на уступ еще один запоздалый камень, еще…
Уловив момент, мы быстро перебежали гибельное место, снова уцепились за оборванную тропу, и — через каких-нибудь полчаса ущелье неожиданно распахнулось столь редкой в этих местах и потому еще более ласкающей душу березовой рощицей в обрамлении древней арчи, кустов барбариса, шиповника и рябины, что даже проживший на Памире, наверное, половину своей жизни Лушников, отложив в сторону ледоруб, поражение опустился на колени — скупая судьба, дразня, вдруг преподнесла ему неожиданный и щедрый подарок: еще несколько месяцев назад он валялся в больнице с инфарктом, а теперь вот снова был здесь, в горах, и стояли по обеим сторонам каменные зубчатые стены, и полыхало впереди и вверху ослепительной лазурью действительно голубое, не задымленное городами, небо (лишний раз убеждаешься, что только в таких вот горах могло родиться заставляющее замирать душу учение-легенда о Шамбале, об общине космических братьев),— и орлы широко и надменно плавали в пугающе близкой сини, равнодушные к нашей людской суете…
Это было день назад, а сегодня мы собирались разведать соседнее ущелье, чуть выше по Исфайрамсаю. Возле него кончалась автомобильная дорога, не надо думать, что она похожа на наши равнинные дороги — когда мы ехали по ней сюда, мне почему-то не раз вспоминалась пословица: «Человек в горах — как слеза на реснице».
Итак, мы собирались разведать соседнее ущелье. Точнее было не так: Лушников с ребятами собирался идти на разведку соседнего ущелья, а я намеревался идти во вчерашнее, с березовой рощицей, решив воспользоваться предоставленным мне днем отдыха. Крошечный оазис, спрятанный в нагромождении грозного камня, связывался в моем сознании чуть ли не с раем: необыкновенно крупные и ароматные плоды шиповника и рябины, кусты барбариса, на которых ягод было больше, чем листьев, золото берез на бархате арчи, никаких там комаров, ослепительно яркое — ни единого облачка — небо. Но неизведанное всегда влечет: в последний момент, заглушив в себе тоску по раю или, наоборот, стараясь сохранить его первозданным в душе, я решил пойти с Лушниковым.
Я догнал их во входе в ущелье. Внимательно просмотрев предстоящий путь, Лушников пошел вдоль левого берега борта ущелья. Я, чуть отстав от него, вдоль правого — в надежде, что кто-нибудь из нас рано или поздно поймает тропу, если она тут, конечно, есть. Хотя бы звериная.
Входя в азарт, я быстро пробирался меж гигантских глыб вдоль нависшей над ущельем стены — лучи солнца, видимо, никогда не проникали сюда, и здесь было сыро, затхло. Порой намечалось что-то вроде тропы, и я скоро обошел Лушникова. Он же почти сразу уткнулся в огромную серую осыпь и медленно пробирался по ней.
Я сравнительно легко подобрался к скалистому взлобку, за которым уже просматривался резко поднимающийся кверху новый взлобок, а за ним ущелье поворачивало влево, где могло раздаться в стороны возможным оазисом, в пользу этого говорил и ручей, вытекающий из ущелья, а здесь спрятавшийся где-то глубоко под осыпью.
Пользуясь тем, что Лушников отстал, я, стараясь не упускать его из виду, заглядывал в боковые нищи, поднимался по щелям, насколько это было возможно, вверх по стене — надеясь наткнуться на таинственный и легендарный горный бальэам — мумиё, хотя знал, что мои труды напрасны — мумиё не родится без солнца.
