Поднявшись по одной из щелей, я уже точно видел: ущелье, постепенно расширяясь, уходило влево, там в фантастическом нагромождении камня властвовало солнце, как вдруг услышал снизу от Лушникова:
— Поворачивай назад, ущелье заканчивается тупиком.
— Оно поворачивает налево, отсюда хорошо видно,— отозвался я. По вертикали я был метров на двести выше Лушникова. — Переходите на мою сторону, тут что-то вроде тропы.
— Я тебе говорю: ущелье кончается стенкой! — В его голосе я неожиданно уловил плохо скрываемое раздражение.— Возвращайся назад! Пойдем в соседнее, еще выше по Исфайрамсаю.
-Но я же вижу, что ущелье продолжается,— крикнул я ему вниз.— Тебе снизу просто не видно.
Но обычно спокойный и уравновешенный, никогда не повышающий голоса, Лушников неожиданно взорвался:
— Я тридцать лет в горах. Мне и отсюда ясно, что впереди цирк и стена
— Лексеич, но если я вижу, что ущелье продолжается, ты…
— Я сказал тебе: спускайся! — уже приказал он.
— Сейчас поднимусь до взлобка — и спущусь,— согласился я, недоумевая: что с ним?
— Нет, спускайся!
— Ну, тут же метров сто осталось, только…
— Я тебе сказал, спускайся! — Лушников уже кричал.
-Тут уж и я вышел из себя:
— Что ты на меня кричишь, как на какого-нибудь сопляка со значком «Турист СССР». Если не хочешь идти, возвращайся. А я пойду выше. Ну, стенка — поверну обратно! Хотя мне отсюда прекрасно видно, что ущелье продолжается. Мы ведь и из лагеря вышли каждый сам по себе. Что это на тебя накатило?!
— Я тебе приказываю, как руководитель экспедиции, спускайся вниз!
Делать было нечего — как руководителю экспедиции я не мог не подчиниться, и злой — во-первых, ущелье явно продолжалось дальше, а во-вторых, мне непонятно было его глупое, почти мальчишеское упорство,— я стал спускаться вниз
— Что с тобой? — усмехнувшись, спросил я, еле сдерживая себя. — Ну, если даже стенка, ну и что — уткнулся бы в нее и повернул, что мне — своей головы не жалко!..
-Вот поедешь на Памир один — и ходи как хочешь,— не принял моего тона Лушников. Он старался не встречаться с моими глазами.
— Но ведь ты ничего не имел против, когда я собирался в соседнее ущелье один, когда…
— Ты видишь, что творится вверху? — перебил он меня, тряся перед моим лицом руками.— Видишь следы свежего камнепада? Я непонимающе смотрел на него: неужели впервые в нашей жизни над нашими головами висят камнепадные скалы?! Я его не узнавал. Сдали нервы? Ну, сказал бы прямо, бывает. Я с трудом глушил в себе обиду.
— Но я же шел под навесом скалы, и любой камнепад прошел бы надо мной, — попытался я объяснить ему, но Лушникова это, неожиданно для меня, еще больше вывело из себя.
— Ты ни хрена не разбираешься в горах, лезешь куда попало. Бросаешься из стороны в сторону. Что ты там метался вдоль стены?
— Так это я тебя поджидал,— усмехнулся я.— Ты запырхался в своей осыпи, А стоять на одном месте — замерзнешь.
— Езжай на Памир один и ходи как хочешь,— не глядя на меня, продолжал он долдонить.— Иди вон в соседнее ущелье, где вчера ходили, если хочешь прогуляться.
— Но оно же более камнепадное,— покачал я головой.— Уперся из пустого принципа и не хочешь себе в этом признаться.
От возмущения он даже не находил слов.
— Как… как ты не можешь понять, что здесь камнепады совершенно неконтролируемые… Верхнюю часть ущелья не видно, и ты не услышишь, как он накроет тебя… Ты действительно не знаешь гор, если даже этого не понимаешь. Это одно из самых опасных ущелий, какие я видел…
Мы разругались вконец, и я пошел во вчерашнее ущелье. А оно, на мой взгляд, действительно было более опасным. И на самом деле — целых полчаса я ждал, пока по кулуару шел камнепад. Ни при чем тут галки и горные козлы, хотя они иногда и маячили на скалах,— видимо, разогревались на солнце и разрушались замерзшие за ночь скалы.
Наконец вверху вроде бы стихло, и я, опираясь на ледоруб, чтобы не опрокинуться вниз, проскочил опасный участок. На одном духу миновал один взлобок, второй… Постепенно, вслушиваясь в напряженную немоту камня, в шум небольших водопадов, падающих мне навстречу, я остывал.
Обида проходила, потому что ущелье было действительно прекрасным. А скоро я вступил в крошечную березовую рощу, где не было, наверное, лишь райских яблок. Я собирал про запас барбарис и шиповник: впереди меня ждала нелегкая зима,— и обида постепенно проходила, да и не мог я долго дуться на Лексеича, с которым нас столько связывало и который, скорее всего, был прав, но осталось гложущее чувство, что в том ущелье меня ждало что-то необыкновенное, что-то особенное, хотя, скорее всего, оно было похоже и непохоже на сотни других памирских ущелий. Но что-то ждало меня там — необыкновенные взлеты скал, даже, может быть, необыкновенный барбарис и шиповник, наконец — необыкновенные мысли…
