Памяти Ю.П. Казакова
…Лемехов проснулся от какого-то стука по железной крыше и от холода. Долго не мог понять, где он и что с ним. Но знал, что-то сильно стукнуло по крыше. В мутное оконце вагончика остро сочился утренний свет.
«Что за чертовщина! — с содроганием поежился он, вспомнив сон. — И привидится же!»
Он быстро оделся и распахнул дверь, невольно прищурившись от яркого света. Было ясно и тихо, первый заморозок посеребрил траву и деревья. Две сороки сидели в стороне на одинокой среди дубов березе и воровато тарахтели, и только сейчас Лемехов, наконец взглянув под ноги, увидел, что на крыльце вагончика среди растекшейся жижи валялись куски картошки, капуста, и до него дошло, в чем дело: сороки в поисках поживы перевернули оставленную им на ночь на крыше вагончика, чтобы не прокисли, кастрюлю со щами, и от этого грохота он и проснулся. Лемехов облегченно улыбнулся, огляделся и дурашливо показал сорокам кулак.
Лемехову все это — и осень, и тихое утро, и сороки — казалось нереальным. Он все еще не понимал, там был сон или сейчас сон…
Было свежо. Поеживаясь, Лемехов торопливо затопил чугунную печку и снова вышел на крыльцо. Рядом стоял его недостроенный дом. «Дострою ли я его?» — с тоской подумал Лемехов. Последнее время он жил только домом, он был его спасительным якорем. Без преувеличения можно сказать, он вбил в дом несколько лет жизни. Все свое будущее, все свои надежды он связывал с ним. Но в то же время он совершенно не верил в будущее счастье. У него за плечами была не такая уж длинная, но горькая жизнь, и он знал, что счастья нет, есть только мечты о нем. По крайней мере для таких людей, как он. Но Лемехов все равно упорно строил дом. Дом отобрал несколько лет жизни и почти все его сбережения, что он привез с Севера, где искал редкие металлы. Такая у него была профессия: искать редкие металлы. Но можно твердо сказать, что в то же время дом спас Лемехова от многих жизненных глупостей, и, может, самой главной, когда казалось, что больше нечем и незачем жить. И Лемехов специально обманывал себя с этим домом и сознательно шел на самообман: все у него в отличие от других хорошо — у него, кроме шумной городской квартиры, дом в лесу, у него есть какие-то деньги, он вот-вот оставит службу и наконец полностью займется любимым делом — точнее, делом, у которого есть какой-то смысл. Большей частью они будут жить в этом загородном доме, у них наконец появятся дети, но жена ушла от него, потому что его доброты и участия хватало на других и она никак не могла понять этого. Точнее, Лемехову пришлось уйти; и у него нет теперь ни городской квартиры, ни денег, один только вот этот недостроенный дом в лесу.
Лемехов невольно пробежал глазами по старым дубам, по сосновой посадке. Даже сквозь иней было видно, что самые вершины сосен пожелтели, словно их прихватило каким жаром или они вдруг надумали вместе с дубами и березами сбрасывать на зиму хвою. Теперь уже было ясно, что сосны болели. А всего несколько лет назад, когда Лемехов только начинал строить дом, они зелеными, даже изумрудными стояли на фоне красно-медных дубов и золотых берез.
— Земля тут, что ли, плохая? Не учли, когда сажали? — прошлой весной спросил Лемехов завернувшего к нему лесничего. — Ведь молодые еще…
— Дело не в земле, — печально вздохнул тот. — Не только тут сохнут, везде. Видимо, наступил тот предел концентрации… Сосны, они, как дозиметры, — пояснил он, — сигнал подают. Первыми гибнут. Дубы и березы какое-то время еще постоят…
Лемехов увел взгляд в сторону, стараясь хоть на время забыть о больных соснах. И все равно — боже мой! — какая благодать! Тихое солнце вставало на горизонте…
Тихое солнце уже встало над горизонтом. Лемехов вышел за ограду и вдоль опушки пошел к тому месту, где позапрошлой ночью, по утверждению пьяного сторожа дачного кооператива, висела «летающая тарелка». Вчера сторож неожиданно для Лемехова встретил его на мотоцикле у самой лодочной пристани и буквально бросился к нему:
— Ох, Лексеич, как хорошо, что ты приехал!.. Думал, если никого с электрички не будет, убегу в деревню. Ох, что я видел! Страху натерпелся. Сижу в избенке, четверг — никого нет, и вдруг показалось, на большой поляне свет какой-то. Думаю, на машине кто приехал; так шуму нет. Дай схожу — вдруг хулиганье какое. Выхожу из сосняка: а она на холме стоит, мерцает и шелестит как бы. Веришь, на фронте разведчиком был (Лемехов знал это, у сторожа была медаль «За отвагу») — так страшно не было. Потому что ни на что не похоже. Думаю, наверно, белая горячка уж у меня. Но ведь не пил совсем: что там — бутылку на двоих! А потом смотрю: лось — стоит недалеко от меня и тоже дрожит. И на меня совсем не обращает внимания, не боится. И мне легче как-то сразу стало, что нас двое. И как бы родные мы…
