— И долго она там была? — спросил Лемехов. «Неужели на самом деле белая горячка? — обеспокоенно думал он. — Вот еще забота!» Периодически сторож страдал жестоким запоем, в результате чего из хорошего сельского механизатора и семьянина превратился в одинокого и вороватого дачного сторожа.
— Не знаю, Лексеич. Не помню, сколько времени прошло. Шевелится, мерцает и как бы звенит. А потом — как взлетит! И в сторону радарной установки. А потом — туда!.. — показал он на далекие увалы, куда по несколько раз в день катил красный автобус. — Хорошо, что ты приехал. А то я всю ночь не спал, так до утра и просидел с ружьем в кустах. В избенке не могу, так и кажется, что кто-то в окно заглядывает…
Поле, на котором сторож видел «летающую тарелку», было свежевспахано — ночью Лемехов слышал на нем трактор. Посреди поля, одинокий, стоял скирд соломы. Неужели его или трактор в лунном свете принял за корабль инопланетян бывший дивизионный разведчик?
Лемехов обогнул поле и поднялся на самую вершину холма. Он только сейчас понял, что именно сюда стремился. Почему-то ему нужно было с этого холма увидеть все вокруг, без этого он не мог успокоиться, не мог сбросить остатки бредового сна, который он только что видел.
Внизу у озера, краем спрятавшись в тумане, вроде бы спокойно дремала деревня, мычали коровы и гоготали гуси. На следующем увале белел, теперь тихий, корпус пионерского лагеря, правее виднелась из леса как следует не сумевшая спрятаться воинская казарма, из самой зелени леса настороженно топорщились в небо антенны радарных установок противовоздушной обороны, а за всем этим в белесой — то ли туманной, то ли смоговой — дымке виднелся город.
Увидев город! Лемехов несколько успокоился. Он каждый раз с замираньем сердца вслушивался в вой «тревоги» в воинской части — никогда не знаешь, учебная она или боевая, и после «отбоя» шел смотреть с холма на родной город, лежащий отсюда в пятидесяти километрах; для Лемехова было ясно — впрочем, это ни для кого не было секретом, — что в случае войны его город взлетит ядовитым грибом в ничто одним из первых.
Лемехов взглянул на часы и стал всматриваться в асфальтовую ленту дороги в речной долине внизу. Она была по-утреннему пустой. Прошло десять, пятнадцать минут… Лемехов со все более возрастающей тревогой следил за дорогой. Наконец из-за леса красной божьей коровкой вывернул автобус, и Лемехов облегченно вздохнул. Он знал, что одним из первых его город взлетит не только по причине особой стратегической значимости. Лемехов знал, что радары и ракеты охраняли не столько его город, сколько вон те лесистые увалы правее его, а точнее — хитро спрятавшуюся среди них, а потому не видимую почти ниоткуда (а самолетам над ней не разрешают летать) глубокую котловину, куда бежал сейчас, с трудом достреливая до Лемехова слабыми солнечными зайчиками, весело-красный автобус. Лемехов знал его номер: 113, служебный.
На небольшой железнодорожной станции автобус три раза в день забирал пассажиров со столичных скорых поездов — так, кроме всего прочего, в том числе, может, из конспирации, они выгадывали несколько часов времени, пассажиры же с других, менее важных поездов и всякие грузы шли в таинственную котловину по железнодорожной ветке от города, в котором теперь жил Лемехов. Редкие другие пассажиры, сходящие со скорых поездов на этой маленькой станции, даже не подозревали, что остановка всех поездов, а точнее, сама станция затеяна только из-за этого красного автобуса, который несколько раз в день бойко бежал от нее по красивой и единственной здесь асфальтовой дороге куда-то в лесистые увалы. И пассажиры эти, не зная тайны красного автобуса, уверенно шли к нему, такому большому и красивому, стоящему посреди привокзальной площади, и, наткнувшись на ничего не говорящую табличку «113, служебный», спрашивали водителя: «Куда автобус?» — на что тот отвечал равнодушным молчанием, словно не слышал. И если ему докучали вопросом во второй и даже третий раз, грубо и брюзгливо бросал: «В никуда». И если кто из них даже после этого настырно продолжал донимать вопросами — ведь они тоже сошли со столичного поезда и тоже были себе на уме, — он презрительно показывал в сторону робко приютившихся в другом конце площади замызганных и разбитых по не асфальтированным дорогам отечественных колымаг: «Вон ваши экспрессы!»
Сколько помнил себя Лемехов (а он тут родился, но, когда работал на Севере, деревню его неожиданно выселили, расширяя границы таинственного объекта, прячущегося в котловине), столько и ходил по нескольку раз в день от маленькой станции «113, служебный». У других автобусов не было определенного расписания, они то и дело ломались, а то могли и вообще не прийти, а он минута в минуту с мощным рыком откатывал от столичных поездов, предварительно забрав в себя ухоженных и молчаливых, в большинстве своем очкастых мужчин в заграничных костюмах и с непременными портфелями или дипломатами, а зачастую этих мужчин сопровождали и другие мужчины, что-то вроде телохранителей. Или, наоборот, автобус заполняли шумные разряженные семейства, возвращающиеся с южных курортов. Они вызывающе весело и громко, не замечая жителей окрестных деревень, ожидающих электрички или поезда, в которых есть общие вагоны, выгружались из мягких купе, завалив платформу различными диковинными вещами и не менее диковинными детскими игрушками: всевозможными «конструкторами» и всякими яркими и непременно стреляющими штуками, и два дюжих сержанта, постоянно сопровождающих красный автобус, не без труда перетаскивали все это в его чрево.
