Это сейчас пассажиров «113, служебного» не отличишь или почти не отличишь от пассажиров других автобусов, а в те первые послевоенные годы вызывающе весело, сверкающе и таинственно, как представитель какого другого и счастливого мира, которого никоим образом не коснулась война, катил он среди всеобщей разрухи и бедности в свое «никуда» или в «запретку», как между собой полушепотом называли с большим запасом огороженную колючей проволокой котловину жители окрестных деревень. И тем же полушепотом, на всякий случай предварительно оглянувшись, по секрету говорили, что состоит «запретка» из трех зон, в каждую из которых можно попасть только по специальным пропускам, и пропуск в одну зону не может быть пропуском в другую. И попавший даже во внешнюю подсобную «зону № 3», которая своими фантастическими для послевоенной страны заработками вытянула всех здоровых парней и девчат из соседних колхозов и совхозов, мог выехать из нее в первый раз только через пять лет. И они выезжали в свои накопившиеся полугодовые отпуска — раскормленные, разодетые, с богатыми подарками, снисходительно посматривая на оставшихся в деревне сверстников, в большинстве своем больных да калечных, которые оказались не пригодными не только «зонам», но и городу со своими нефтехимическими и прочими заводами, ни даже маленькой железнодорожной станции. Но были эти счастливые и важные от собственной значительности отпускники какие-то бледные, рыхлые, с одышкой, с нежеланием двигаться, словно действительно все это время сидели взаперти.
А попавший в «зону № 2», как говорили, мог рассчитывать на выезд только через десять лет, за исключением случаев смерти родителей. Соответственно, они получали еще большую зарплату и выезжали в свои редкие отпуска непременно на собственных машинах: «Москвичах» и «Запорожцах». Что делали в «зоне № 1» — даже те, кто работал в «зоне № 2», на этот вопрос лишь многозначительно улыбались: никто из местных там не работал. Однажды Лемехов, еще студентом, в поисках черники выбрел на один из утесов и в просвете между деревьев вдруг увидел странную картину: по бетонному кругу, длиной с километр, окруженному все той же колючей проволокой, крутили в два ряда впритык друг другу сотни тогда очень редких тогда «Волг».
— А это из «зоны № 1», — по привычке шепотом пояснил соседский сын Колька, с которым они ходили по ягоды и у которого брат работал в «зоне № 2». — Ванька выезжал, рассказывал. Денег навалом, машины — без веяной очереди, а выезжать не имеют права. Вот и крутят по кругу, специально для этого сделали: будто один в Крым едет, а другой, может, на Кавказ… Словом, как дети в песочнице…
И вокруг этого странного поселения, выросшего под боком у города, в котором теперь жил Лемехов, несмотря на отсутствие охотников (а охотников не стало, потому что не стало дичи), стояли тихие, почему-то без зверей и птиц леса.
Лемехов посмотрел в сторону далеких увалов и подумал: догадывались ли его предшественники, те, кто в свое время здесь искал редкие металлы, что за город со временем тут встанет, отгородившись от всего остального мира, без названия, без местного подчинения, даже без адреса, почтовый адрес, правда, был: «Москва-400», хотя от Москвы этот город был за две тысячи километров, словно его и на самом деле нет или словно он принадлежит какой другой цивилизации.
— Куда идет автобус? — спросите вы.
— В никуда, — ответят вам.
— А что за город — вон там, в котловине? (Зона уже не убиралась в ней, и крайние дома постепенно стали выползать на холмы.)
— Нет там никакого города, — с улыбкой ответят вам, хотя даже в простой бинокль можно увидеть стоящие в шеренгу шестнадцатиэтажные дома. — Так, подсобное хозяйство…
Этот странный город был одной из точек, где чаще других мест появлялись над планетой так называемые «летающие тарелки»: то ли вызывали оптические эффекты проводимые там эксперименты, то ли… то ли черт знает что подумать…
У Лемехова снова встал перед глазами сегодняшний сон…
«И приснится же, можно с ума сойти!» — поежился он. И почему-то вспомнил свой последний полевой сезон — в позапрошлом году — на Памире. Рядом с их экспедиционным лагерем неожиданно разбила палатки шумная компания, назвавшая себя экспедицией по поискам следов гоминоида. Лемехов и раньше, еще работая в Якутии, слышал про этого самого гоминоида. Многие старики эвены и якуты утверждали, что сами видели «чучуна». В Гималаях, Лемехов читал, его звали «йети», здесь, на Памире, — «одами явои», то есть «диким человеком», и в конце концов падкие на сенсации журналисты сошлись на том, что стали называть его «снежным человеком». Но слишком уж противоречивыми были сведения про гоминоида; а потом они вообще превратились в анекдоты, и слишком уж разношерстной и разновозрастной была компания, назвавшаяся самодеятельной экспедицией, поэтому, несмотря на то что руководил ею вроде бы вполне серьезный мужик лет сорока, представившийся историком и даже кандидатом наук, Лемехов про себя решил, что просто люди выехали отдохнуть, и заявление насчет гоминоида он принял не более как, может, остроумную шутку.
