Еще в юности написал я очерк о геологе Генрихе Фридриховиче Лунгерсгаузене. Я не был знаком с ним. После его трагической смерти в эвенкийской тайге от самого что ни на есть элементарного аппендицита, перешедшего в перитонит, в редакцию молодежной газеты, где я тогда работал, пришла его сестра, живущая в нашем городе, и принесла его стихи. Был он, несомненно, крупным и разносторонним ученым, причем в разных областях геологических знаний. Чтобы представить круг его научных интересов, достаточно назвать такую его работу, как «Периодичность в изменении климата прошлых геологических эпох и некоторые проблемы геохронологии», в которой он дошел до обобщений общепланетарных, общекосмических. Или такой пример: многие годы ученые били тревогу по поводу катастрофического обмеления Каспийского моря, целиком связывая его с хозяйственной деятельностью человека, а Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен говорил: «Да, последствия нашей деятельности на Каспийском море губительны. И в будущем они еще в большей степени аукнутся нам, но нынешнее обмеление, я уверен, связано прежде всего с геокосмической активностью, и придет время, когда обмеление сменится обратным процессом». Так вот, мы уже дожили до этого процесса.
Повторяю, он был, несомненно, крупным и разносторонним ученым, но по ученому званию — всего лишь кандидатом геолого-минералогических наук. И потому, что у него не хватало времени не то чтобы защитить докторскую диссертацию, а даже собрать документы для присвоения звания доктора наук по совокупности работ, а больше потому, что он был немцем (его отец, кстати, профессор геологии, в годы войны, как немец, был выслан в Бийск), хотя, наверное, давно уже и русским, его предки пришли в Россию еще в XVIII веке. Он работал главным геологом Всесоюзного аэрогеологического треста, его кабинет, если бы не ГУМ, выходил бы окнами на Красную площадь, но не имел московской прописки, а все опять потому, что был немцем.
Так вот, я написал о нем очерк. Так себе, газетный юношеский очерк, но оказалось, что он кем-то был замечен. Оказалось, что, сам того не подозревая, я задел чьи-то глубинные душевные струны. Очень это деликатный и до конца непонятный вопрос — национальный, в нем одновременно заложены величие и трагедия человека. Мне звонили незнакомые люди, писали письма, горячо благодарили, что написал о немце, хотя, когда я писал очерк, меньше всего думал, что пишу о немце. Я писал о геологе, потому что в детстве сам мечтал стать геологом и мечта моя не сбылась, я писал о хорошем человеке, нелепо ушедшем из жизни в расцвете сил, и просто оказалось, что он был немцем. Потом меня попросили разрешения перепечатать очерк в немецком альманахе «Вохенпост»…
Прошло лет двадцать с тех пор, и об очерке моем, разумеется, забыли. Но вот недавно получил письмо из Чебаркуля Челябинской области от Виктора Адольфовича Рудниковского. Что ему в библиотеке попала книга моя с очерком о Лунгерсгаузене. Тоже благодарил, что я написал о немце, что сам он, как немец, в свое время был репрессирован и претерпел много унижений, и теперь он писал об этом всем с мягкой всепрощающей печалью и даже с юмором. Письмо было по-стариковски трогательное и по-немецки сентиментальное. Чувствовалось, что человек доживал одинокую старость, и я посчитал себя обязанным ответить ему.
Виктор Адольфович написал мне снова, что знает меня не только по очерку о Лунгерсгаузене, он следил за моими поисками самолета Героя Советского Союза № 2, поляка Сигизмунда Александровича Леваневского, пропавшего без вести при перелете через Северный полюс в августе 1937 года, что он сам тоже мечтал стать летчиком, даже уже совершил в аэроклубе несколько самостоятельных полетов, но началась война, и его, как немца, отправили в Караганду добывать уголь. Впрочем, счастливо отделался, могло быть и хуже.
Виктор Адольфович стал писать часто, потом стал слать сладости и, когда «перестройка» в стране достигла апогея, продуктовые посылки. Я пробовал его журить — в письмах, по телефону, — было бесполезно. Он смущенно соглашался, оправдывался: «Это меня не обременяет, мне много не надо, а по талонам выдают». Он, словно школьник, давал слово, что больше не будет, а через какое-то время я получал новую посылку с ласковым письмом.
Не так уж много у нас, литераторов, бывает таких преданных читателей, к тому же я чувствовал почему-то себя перед ним виноватым хотя бы потому, что он думал обо мне лучше, чем я на самом деле есть. И, выкроив время, я поехал к нему.
В сумерках зимнего утра я прошел мимо него, я принял его за мальчика-подростка. И оказалось, что немец Виктор Адольфович Рудниковский был совсем не немцем…
Жил в Ленинграде мальчик: отец — поляк, мать — латышка, в школе был отличником, мечтал стать летчиком, занимался в аэроклубе. Пришло время получать паспорт. Вернулся из милиции, а отец глянул в паспорт: «А почему ты тут записан немцем? Иди обратно, пусть переделывают. Почему не посмотрел?»
