Но почему другое говорит его душа?..
Он разбудил ее на рассвете, она призналась, что ночью подмерзла, и он снова затопил камин.
Ехали молча… Азартный гонщик, он ехал, как никогда, медленно. В этом уже не было никакого смысла, но он умышленно затягивал прощание.
Он остановился около ее подъезда. Она молчала. Он тоже молчал.
— Ну, вот и все, — наконец сказал он. — Прости и прощай!
— Мне что, даже не звонить? — глухо спросила она.
— А зачем? — выдавил он из себя.
Она молчала. Тогда он ответил:
— Лучше не звонить…
Один Бог знает, каких трудов ему стоило сказать эти слова.
— Ну ладно, — согласилась она.
Один Бог знает, каких трудов ему стоило смотреть ей вслед. Не дождавшись, когда она скроется в дверях, развернул машину и взглянул на часы: через три с половиной часа его ждали за триста с лишним километров отсюда: прошло три месяца, как они простились на сараевском кладбище с генералом Г., и три дня назад он дал телеграмму его матери, что приедет к ней…
С генералом Г., которого на родине, наверное, давно уже считали без вести пропавшим или даже погибшим, его познакомила жена сотрудника одного из российских представительств в Югославии, Прекрасная Елена, в его первую поездку в Сербию на кладбище в Белграде, среди старых русских могил, над свежей могилой русского добровольца. После Афганистана, Чернобыля и Карабаха он в Приднестровье вразрез с поступившим сверху приказом нанес не предупреждающий, а поражающий вертолетный удар по наступающим на Бендеры молдавско-румынским частям, и потому, справедливо опасаясь интереса к себе военной прокуратуры, тайно ушел в Сербию, где, скрывая свое звание, воевал рядовым.
С тех пор он ничего не слышал о генерале Г. И вот в последнюю дорогу в Сербию он неожиданно столкнулся с ним на кладбище в Сараеве. После столь внушительных побед Сербия, по сути, была поставлена на колени после так называемого Дейтонского соглашения под жестоким диктатом ООН и НАТО из Сараева уходили последние сербы: то там, то здесь вспыхивали пожары — то сербы сжигали свои дома, они увозили с собой все, даже выкапывали родные гробы, зная, что после их ухода даже могилы будут осквернены и что им никогда не дадут сюда вернуться.
Он с самого начала, даже в самые победные дни знал, хотя вопреки этому надеялся на обратное, что Сербия обречена, что если ее не поставят на колени военной силой, то обманут, предадут. Не может того быть, чтобы дали победить единственной, оставшейся поистине православной, маленькой стране, тем более брошенной Россией. И в то же время он не мог не быть здесь в час страшной сербской, а значит, и русской беды. Но все равно теплилась какая-то надежда — а пока надеется человек, он жив.
Тем более что сами сербы даже в самых невероятных условиях, когда против них обрушилось все и вся, продолжали верить в будущую победу.
И вот он стал невольным свидетелем великого и страшного сербского исхода: когда люди уходили даже с отеческими гробами, оставляя на поругание древние храмы.
Так получилось, что он уходил из Сараева одним из последних русских. Его торопили. На русских не военных в Сараеве теперь смотрели, мягко говоря, косо, не без оснований подозревая их в сотрудничестве с сербами. Но он не мог не проститься с могилами русских ребят, с могилой легендарного командира русских добровольцев Саши Шкрабова, отторженного Родиной бывшего майора морской пехоты. Это единственное, что он сейчас мог для них сделать, он знал, что никогда в жизни больше сюда не приедет.
Зрелище было поистине жуткое. На кладбище здесь и там копали могилы, но не хоронили, а, наоборот, выкапывали мертвых — не побежденный, но поставленный на колени народ уходил навсегда. Такого и в страшном сне не увидишь.
И вот среди гробокопателей он неожиданно встретил его. Он узнал его издалека — по сухой фигуре в выцветшей камуфляжной форме и седой голове, но не поверилось. «Неужели он?» — подумалось, но он сразу же отмел эту мысль. Оказалось, он…
— Ну, вот и встретились, — усмехнулся генерал Г. Без всякого удивления, словно они простились только вчера, и положил лопату на край могилы. — И опять на кладбище. Единственная разница, что я тогда хоронил, а теперь вот выкапываю… Как видите, к сожалению, я оказался прав. И красивая болтовня вашей так называемой патриотической интеллигенции только обманывала тех и других, создавала видимость хотя бы духовной поддержки. Кажется, Розанов говорил о славянофилах: «Никогда они не сумели сделать свою доктрину центральным национальным явлением». Еще с большим основанием это можно сказать о сегодняшнем дне. Самое страшное, что участь Сербии ждет и Россию. Предав Сербию, мы поставили крест на себе. Все — это крах. Мне говорят сербы, пройдет время — мы вернемся. Что — снова через кровь?.. Вот пытаюсь перехоронить на нынешнею сербскую территорию ребят, с которыми воевал. Здесь их осквернят еще раньше, чем сербские могилы.
