— Один?
— А что делать? — усмехнулся генерал. — Впрочем, я не один, еще молодой парень, восемнадцать лет всего, ушел добывать продукты. Пытаюсь его убедить, чтобы уходил, а он: «Пока не перехороню всех ребят, никуда не уйду». Если сказать правду, он и начал в одиночку эту печальную работу, я только присоединился, случайно на него наткнувшись.
— А сербы разве не помогают? За них же легли…
— Сербам сейчас не до нас. По-своему, они правы, мы все показывали конфетку из-за угла, все грозили неизвестно кому кулачком. Им сейчас не до нас. Им бы свои гробы успеть унести. Мы им были нужны, когда мы шли впереди них в самое пекло. Они даже похваливали нас. А сейчас мы никому не нужны, тем более в могилах, а с живыми, вон теперь говорят, еще надо разбираться, куда нас отнести: к добровольцам или военным преступникам…
— Вам надо уходить.
Генерал с усмешкой покачал головой:
— А куда мне уходить? Под российский военный трибунал? В России-то меня, скорее всего, забыли, а господин-товарищ Снегур время от времени, говорят, запросы шлет. Теперь ведь вам в России даже Снегур начальник.
— Но двоим вам работы хватит на полгода, а времени у вас от силы несколько дней.
Генерал пожал плечами:
— Французы-солдаты, в общем-то, знают, кто я. Но пока не мешают… Нет, уходить я не могу. Как я этому парню в глаза посмотрю. А приказать я ему не могу, здесь мы оба рядовые… Ну ладно, прощайте! У меня нет времени ни говорить, ни спорить, как в прошлый раз… У меня, как и в прошлый раз, просьба: передать матери письмо и немного денег. Тогда я просил принципиально переслать по почте. На этот раз, если сможете, доехать. Как понимаете, я не скоро могу вернуться. Ордер на мой арест, скорее всего, уже выписан. До поры до времени они ко мне не лезут, даже прикрыли огнем, когда снайпер уже тут в могиле пытался меня снять… Просто они понимают, что живым я не дамся, а умирать вместе со мной им не хочется. Сидеть в европейских тюрьмах в качестве военного преступника я не собираюсь, тем более, чтобы меня в качестве примера по телевизору показывали. Все эти натовские сволочи мне не судьи…
— Подумайте, у меня за углом машина. Я попрошу, подождут, как раз два места…
Он молча покачал головой и взял в руки лопату:
— Впрочем, сразу не надо ехать, не пугайте ее. Подождите месяц, второй, если я не объявлюсь, не позвоню, не напишу вам, тогда, пожалуйста, найдите время…
И вот прошло уже три месяца. Никакой весточки от генерала Г. не было. И он ехал к его матери…
Встреча была нелегкой…
Он вернулся поздно, совершенно вымотанный и физически, и душевно, даже не ставя на газовую плиту чайника, лег спать…
Утром он завел машину, открыл ворота, поднял мешавшее выезду бревно, — соседи сидели вчера с шашлыком у костра и забыли убрать, — в последний момент увидел, что второй конец бревна в парнике, и, боясь поломать парник, попытался задержать бревно, но уже было поздно, набравшее инерцию, бревно потянуло его за собой, он неловко завалился вместе с ним, и — вдруг резкая боль в спине пронзила его. Сгоряча он еще сумел встать и сделать несколько шагов, но затем от страшной, ранее неведомой ему боли — бывало раньше, что его скручивал поясничный радикулит, но это было совсем другое — вынужден был согнуться и повалиться на бок.
Он несколько переждал, но боль не проходила, наоборот, она все больше сковывала его, стали непослушными, почти отнялись ноги. Теперь он уже знал: что-то с позвоночником…
Утро было свежее. Несмотря на позднюю осень, первое по-настоящему свежее утро. Березовый лес в лучах восходящего солнца полыхал чистым золотом. Он подумал, что, кажется, никогда не видел такой необыкновенной осени — с такой чистой золотой листвой, с такими теплыми ночами, — и вот сегодня было первое свежее утро…
Постепенно он стал подмерзать, потому как был в одной рубашке. Надо было как-то добираться до машины. Расстояние в двадцать метров он преодолел ползком примерно за полчаса. Теперь как-то нужно было забраться в машину. Но для этого нужно было встать на ноги, а сделать этого он не мог — одна лишь попытка встать на колени вызвала нестерпимую боль, но дело было даже не в этом, дело было в том, что тело больше не подчинялось ему.
С великим трудом ему удалось сесть, он прислонился спиной к пыльному боку машины, и ему было смешно, хотя было совсем не до смеха. Смешно, потому что всего полчаса назад был полон планов, а сегодня вообще собирался начать новую жизнь, и весь день его был расписан по минутам. И еще вчера он, наконец, освободился от мучительной душевной зависимости, и вновь обрушившееся на него одиночество вроде даже обрадовало его. В то же время по той же причине было не до смеха: он был совершенно беспомощен, и как-то нужно было забраться в машину, о дальнейшем он пока не думал, дачный поселок был по-осеннему пуст, а сторож, зная, что он ночует тут, уехал в город.
