Посмотрите на деревья в лесу – одно загляденье: горделивые, стройные, высокие, ветви только на самом верху, надо голову запрокидывать. Хорошо таким деревьям: всегда могут степенно листвой поговорить между собой, всегда можно при урагане опереться друг на друга. Но стоит прорубить в таком лесу просеку или даже дорогу, как начинает их валить любой ветер и даже мокрый налипший на ветви снег…
Еще есть деревья – на лесных полянах: пусть не такие высокие, наоборот, коренастые и раскидистые, но по-особенному красивые, с богатой кроной, потому что со всех сторон их ласкает солнце и в то же время от любой непогоды с всех сторон оберегает лес. Такие могучие роскошные деревья любят писать художники.
А есть другие деревья- одиноко стоящие. Словно нечаянно или необдуманно выбежавшие вперед или, наоборот, почему-то отставшие, и не просто одиноко стоящие, а в каком-нибудь самом неудобном для жизни месте, где вроде и земли- то нет, одни камни – может, ураганом занесло семя; на всяких крутоярах, на прибрежных скалах и останцах, у развилок дорог – скособоченные, с корявыми растопыренными ветвями, ствол с детства перевит, перекручен – иначе не устоишь на лихом ветру, половина корней наружу, кора ободрана, вся в старых и свежих ранах, и не поймешь, сколько лет такому дереву, и не поймешь, как держится в нем жизнь.
Нет от такого дерева проку, так – стоит неизвестно для чего: ни на поделку ни на какую негодно ( то ли дерево из лесу – глаз мастера ласкает его: хоть корабельные мачты и доски, хоть столы и стулья, карандаши и кадки…), ни на дрова, ни от дождя спрятаться – какая у него крона да и всякая молния норовит в него хлобыстнуть. В рекомендации на случай грозы так и написано: ни в коем случае не прятаться под одиноко стоящими деревьями, стараться избегать их. Может, специально для молний разных и стоит, чтобы другим деревьям меньше доставалось, чтобы бездумному прохожему было на чем топор, нож попробовать, злость сорвать.
Так и стоит, неизвестно зачем. Правда, обязательно выходит на него какая-нибудь тропинка — тянет к нему поему-то и человека, и зверя. И почему-то любят около него в хорошую погоду устраивать привалы, разводить костры, обжигая почти обнаженные корни, назначать свидания и вырезать на грубом стволе свои инициалы. На него садятся хищные птицы, а студеный ветер любит тоскливо свистеть в его трещиноватых корявых сучьях.
И даже потом у него, рано или поздно сваленного ветром или временем, своя судьба. Если вдруг костер развести: одно удовольствие рубить или колоть дрова из лесного сухостоя – звонкие, ровные. А тут – засадишь топор: и расколоть не расколешь, и не вытащишь. По этой причине его стараются не брать на дрова (хотя люди бывалые знают: если постараться, ничто не горит так жарко, бездымно и долго), да и несподручно, потому как оно валяется далеко в стороне от других дров, да и будет раскорякой торчать на возу, только место занимать. Так оно и будет еще долго лежать, серое, седое от ветра, местами обугленное, плохо гниющее. И еще долго о его, словно железные сучья будут больно спотыкаться люди, рвать одежду и чертыхаться и неожиданно для себя делать открытие: сруби дерево в лесу – и незаметно, как был лес, так и остался, а рухнула эта несуразица – и сразу пусто как-то стало, сразу что-то потеряла местность без нее. Может, душу… — словом, чего-то не хватает…
Я сам себе порой кажусь таким вот одиноко стоящим деревом: и сам какой-то нескладный, скособоченный, косоглазый. И все у меня не как у людей. И все вроде бы стараюсь делать добро, а аукается все больше другим концом.
У меня и дом такой – нескладный, скособоченный да еще вывернутый наружу, словно рубашка наизнанку, — по ошибке или по неуменью так сложили его мне закадычные друзья-товарищи. Другому бы ставили – глядишь, сложили бы ладом, а мне вот так – не со зла, конечно. А так уж, видимо, мне на роду написано: раз сам такой, то и дом мне больше такой подходит.
1991