Михаил Чванов

Рассказ «Бранденбургские ворота»

Прошло каких-нибудь полчаса, как вертолет, забросивший нас сюда, торопливо скрылся за ближайшей вершиной, поросшей худосочной приполярной тайгой, и над неуютным эвенским поселком из беспорядочно наставленных по берегу безликих деревянных домов, похожих больше на бараки, воцарилась прежняя тягучая предненастная тишина. Я сидел около сельсовета, в котором нас пристроили на ночлег, на обмотанных оленьими шкурами трубах теплотрассы, и еще, кажется, не верил, что нахожусь в самом центре студено-жутковатого Верхоянского хребта и за теми вон увалами второй полюс холода на нашей планете, холоднее только в Антарктиде. И на первый взгляд на самом деле было трудно поверить: горы — как горы, дома — как дома во всех строящихся временно, а на деле самых постоянных лесных поселках. Только вот слишком уж чахлая тайга да эти укутанные в оленьи шкуры, высоко поднятые над вечной мерзлотой — а теперь их еще закрывали в широченный деревянных кожух, который, в свою очередь, набивали опилками — и говорили о том, что сегодняшнее робкое и мягкое солнышко — большая редкость в здешних местах. И если хоть немного знать приметы, то без труда можно увидеть, что уже во всем чувствуется приход долгого и утомительного, и в то же время так привычного здесь ненастья, и потому так тихо и благодатно греется в робких солнечных лучах поселок.

Стоило солнышку лишь наполовину закатиться за гору, за которую торопливо улетел вертолет, как от земли потянуло нутряной ледяной стужей. И еще как бы тише и меньше стал без того тихий и маленький поселок, и сразу, словно по команде, из десятков труб потянулся сизый, пока еще робкий дымок.

Была та предвечерняя пора, в какую, наверное, по всей России в деревнях, — разумеется, в тех, которые еще живы, растопляют печи, — и так не похожий на привычные российские веси, неуютно расхристанный эвенский поселок, без подворий и огородов, сразу стал мне ближе и даже как бы уютнее.

Над крышами домов только что начавшего сумерничать далекого приполярного поселка все веселее и увереннее вился вкусно пахнущий сизый дымок, и я невольно поежился от начинающей пробирать свежести и вдруг с легкой печалью подумал, что, намерзшись, тут сладко не прижмешься спиной к горячим кирпичам, потому что печки в этих домах в основном железные, из бензиновых бочек…

Мои мысли прервал вывернувший из-за соседствующего с сельсоветом магазина невысокий большеголовый мужик — явно русский, потому я, наверное, и обратил на него невольное внимание здесь, в эвенском поселке, — был он в сером заношенном пиджаке, несмотря на лето — в меховой шапке с торчащими в стороны ушами.

Увидев меня, мужик повернул в мою сторону и широко и радостно заулыбался. Я ждал, рассматривая его. Он был не просто большеголовый, а верхняя часть головы, примерно от уровня глаз, по всей окружности была значительно шире нижней, словно от другой головы.

— Здравствуй! — Добро сморщившись всем лицом, мужик, как старому знакомому, протянул мне руку. — Прилетели. Снова искать?.. А мне сказывали, что должны прилететь, жду, жду… И вот смотрю, в такую непогоду вертолет. Думаю, наверное, они. Больше некому. Пассажирский сейчас не придет. В такую погоду может только санрейс, но у нас вроде бы никто смертельно не заболел, так, чтобы уже совсем помирать… Из прошлогодних кто-нибудь есть? — Он все еще радостно тряс мне руку.

— Есть. Вон за сельсоветом на скамеечке сидят.

— Пойду, поздороваюсь, — словно извиняясь, что оставляет меня, снова сморщился он в улыбке.

— Конечно, — сказал я, и он, еще раз извинительно улыбнувшись, заспешил за угол, а я опять стал смотреть на печные дымы, на горы, окружающие поселок.

Когда минут через десять я вернулся к ребятам, он сидел у них в ногах — кто из ребят стоял, кто сидел на лавочке, — прямо на студеной земле, обхватив колени руками, и что-то рассказывал. Открытая, простодушная улыбка не сходила с его лица.

Ребята снисходительно посмеивались.

— Дима, правда, что жена у тебя немка? — увидев меня, небрежно и нарочито громко спросил Юра Неганов, при этом он откровенно подмигивал мне: слушай, мол, концерт… Это было его любимое выражение.

Меня покоробили этот тон и то, что ребята по-прежнему сидели на лавочке или стояли и смотрели на Диму сверху, а он сидел в их ногах прямо на вечной мерзлоте, и был этот Дима по крайней мере в два раза старше спрашиваемого.

— Правда, — просто и открыто поднял он глаза на меня, и при этом лицо его опять добро сморщилось, отчего стало по-детски доверчивым и беззащитным.

Я хотел было отойти, боясь стать свидетелем какого-нибудь грубоватого розыгрыша или скабрезного анекдота, но что-то меня удержало. Скорее всего, эта по-детски доверчивая и беззащитная улыбка

— И немецкий язык ты знаешь? — продолжал Юра Неганов.

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top