— Что же это ты так, а? Как же ты дошел до этого, а? У тебя же руки вон, как лопаты.
Смеюсь:
— Зато у меня документов к этим рукам нет. Человек без документов, что машина без бензину. А сам думаю: «Какого тебе надо?! Там за углом Витька Молодцов с денатуратом ждать должен, ведь может и не вытерпеть!»
— А почему без документов?
— Ты что, мужик, — не стерпел я, ведь замерзаю совсем, — с Луны свалился или родился только что?! Ты разве не знаешь, почему люди без документов бывают?.. Между прочим, люди рождаются без документов, их только потом выдают. А мне, может, забыли выдать… может, кончились… может, бумаги на мои документы не хватило…
А он не отстает:
— Печи класть умеешь? — спрашивает.
— А при чем тут печи?
Трясет меня всего, а он еще про печи.
— Я тебя спрашиваю: печи класть умеешь? — строго так. «Точно, начальник, — думаю, — голос подает…»
— Не боги горшки обжигают… — говорю.
— Я тебя в третий раз спрашиваю: печи класть умеешь? И что вообще можешь?
— Там все приходилось, было бы из чего.
— А у нас как раз не из чего. Глины нет, песка нет, одна вечная мерзлота. Приглашали геологов: нет, говорят, у вас глины, и песок не тот. И печники у нас разные были, ничего у них не получалось.
— Раз есть вечная мерзлота, должна быть и глина, — смеюсь. — Вечномерзлая глина: тяжелая такая, как свинец. Ее ни ломом, ни кайлом — и брать не берут, и вязнут в ней, как в том свинце. Много нашего народу на ней надорвалось… Ты не тех геологов приглашал, гражданин начальник, — смеюсь. — У меня, кстати, специальность помощника карьерного экскаваторщика, только вот документов нету, но до этого я почти полжизни проработал самим карьерным экскаватором — и все в вечной мерзлоте. И эту проклятую глину издалека чувствую-чую. Она где- то еще глубоко внизу, а я ее, родимую, уже чую.
— Поедешь со мной?
— Поеду, — говорю, а сам думаю: никуда он меня не возьмет, так, одни разговоры, но, может, хоть накормит. Меня же трясет, из подсобки нас сегодня выгнали, на носу зима.
— Без дураков?
— Без дураков.
— Даже не спрашиваешь, куда?
— А мне хоть куда, — смеюсь. — Дальше, где я был, уже некуда — там Америка, чужая сторона. — А сам думаю: или уже мерещится от холода мне, или на самом деле, как мать говорила: «Терпи! И даже когда уже больше некуда будет — терпи! Такая доля наша. Это как проверка нам, Бог испытывает… Терпи и терпи — Бог все видит! И когда вытерпишь свое, явится к тебе посланник Божий, Михаил-Архангел, и воссияет над тобой счастливая звезда…»
— У нас, — говорит, — глухой эвенский поселок на Верхоянском хребте, ничуть не хуже тех мест, где ты отдыхал, и я там единственный русский. И ни одной кирпичной печки на поселок. Жестяные буржуйки или жестяные бочки из-под бензина — в лучшем случае. Дров уходит — уйма. Вроде живем в тайге, а дрова уже за сто километров возим.
— Не пугай, — смеюсь. — Все равно поеду.
— А сможешь?
— А другого-то печника у тебя все равно нет, раз на меня позарился. Обманывать не буду — не печник я, хотя приходилось. Но дед у меня и прадед были печники. Да и отец, по крайней мере себе и соседям клал… Ну, ладно, прощай…
— Что, не поедешь?
— Так не возьмешь ведь… Не печник я. Мог бы, конечно, обмануть…
— Возьму.
— Возьмешь? — Смотрю на него: мужик как мужик, вроде кругом такие. — А скажи хоть, — осторожно спрашиваю, — кто ты такой, уж не Михаил-Архангел, случаем?
— Нет, — говорит, — не Михаил-Архангел. Я — совхозный зоотехник из Баянджи. Полетели! Многие до тебя пробовали, попробуй и ты. А то пропадешь, Погода летная, через час регистрация, должны улететь. Вот тебе билет. Товарищ у меня в Якутске отстал, якут. Пока летишь, будешь Протопоповым. Документов-то у тебя, говоришь, все равно нет. Ты вон как продубел, сойдешь и за якута.
— Так я же сам Попов!
— Ну, так вот теперь станешь Протопоповым…
— И вот уже пятнадцать лет здесь. Зоотехник Иван Митрофанович давно уехал, а я остался… Живу вот… — обвел он взглядом студеные горы.
— Что-нибудь знаете о своей семье? — осторожно спросил я.
— Нет, — расцепил колени, махнул он рукой. — С тех пор — ничего.
— Может, напишете в ГДР, — предложил Володя Хабаров. — Сейчас времена изменились.
— Зачем? — безбольно спросил его Дима. — Мне и тот немец-практикант предлагал поискать. Зачем? Я уже старый, и она уже старая, да и в Западной Германии, я думаю, давно она. Полагаю, братцы перетянули ее потом. Да и замужем, скорее всего. Дай бы Бог! Одной-то мыкать! Что ей тогда, лишь двадцать исполнилось.
— А дочери?
— Дочери? — печально улыбнулся он. — Они уже взрослые. Я им тогда, маленьким, был нужен, а теперь они без меня проживут. Теперь я им лишь в обузу. Да и вряд ли знают они обо мне… А до сих пор перед глазами. По два годика им как раз исполнилось… Зачем? Живут они теперь, поди, спокойно, добропорядочно, по-немецки, а тут вдруг какой-то сибирский русский отец объявился. А она… Только рвать нервы под старость друг другу.
