Михаил Чванов

«Крест мой… Быль о великом семьянине»

С. И. Мамонтов, купив запущенную усадьбу, из-за болез­ни сына уехал за границу и там встретил множество прек­расных русских художников, вдали от сирой родины ищу­щих вдохновения. Там, в лучезарной благодати, пришла ему мысль собрать их всех, разъединенных, мятущихся и мечущихся, и увезти в Россию, и именно в Абрамцево, и продолжить вместе с ними дело, начатое С. Т. Аксаковым, то есть искать себя не в заморских странах, а на родине, в родном народе, и, найдя себя, служить ему, работать на его бу­дущее.

В аксаковский период в Абрамцеве развивалась в первую очередь литературная, философская, общественно-полити­ческая мысль, то есть как бы закладывался фундамент для будущего России (впрочем, если не отрывать Абрамцева от Радонежья, первый период русского самосознания был здесь все-таки в пору Сергия Радонежского). Абрамцево же во время С. И. Мамонтова можно назвать вторым после аксаковского периодом русского самосознания. Он, — как стены на фундаменте, а точнее, как ствол на корнях, выбрасываю­щий в небо и во все стороны живые ветви, — распространил это самосознание прежде всего на те области русской жизни, которые не успел охватить первый период. Он развил отечественную живопись, театр, музыку. Если люди аксаковского окруже­ния отдали много сил, а некоторые — всю свою жизнь, собиранию устного народного творчества, то теперь в Аб­рамцеве старались раскрыть и углубить традиции народных художественных промыслов. И, как говорил С. И. Мамонтов, в доме витал «дух старого Аксакова».

Будет ли у Абрамцева новый период русского, а значит, всечеловеческого самосознания, ибо эти понятия синонимы? Это зависит от нас с вами, впадших в не семейную междо­усобицу и смуту.

Из тихого, но деятельного подвижничества отдельных лю­дей слагается общее семейное дело всечеловечества… Через три года после смерти С. Т. Аксакова в той же Уфе родится такой же «нежилец» М. В. Нестеров (оба они чуть не умер­ли в младенчестве), так же в детстве его увезут из Уфы, так же он будет жить в Москве в Сивцевом Вражке и всю дальнейшую жизнь посвятит Сергию Радонежскому, и ви­дение отроку Варфоломею, будущему преподобному Сергию, на его картине явится не где-нибудь, а именно в Абрам­цеве, в светлой долине, раскинувшейся перед окнами аксаковского дома. Не знаю, есть ли тут какая-нибудь связь, но свою дочь-первенца М. В. Нестеров назовет Ольгой. В 1909 году на народные пожертвования со всей России в Уфе бу­дет заложен Аксаковский народный дом, и, подобно П. М. Третьякову, подарившему Москве свою картинную галерею (он просит Крамского написать специально для его собра­ния портрет С. Т. Аксакова), М. В. Нестеров дарит Уфе для Аксаковского народного дома свою коллекцию картин, с нее начался нынешний Художественный музей имени М. В. Нестерова, благодаря его постоянному вниманию не­сомненно ставший одним из лучших в стране, но, к сожалению, влачащий жалкое существование в небольшом купече­ском особнячке.

Семья Нестеровых, как и семья Аксаковых, была семьей скромных и великих народных подвижников. Впрочем, об этом можно было бы и не говорить, это было само собой разумеющимся. Долго пришлось бы перечислять добрые де­ла Нестеровых, я ограничусь лишь строчкой из дневника М. В. Нестерова по случаю кончины его сестры, Александ­ры Васильевны: «Узнают ее друзья башкиры и хохлы по своим деревням, что не стало той, что так самоотверженно отнимала их у голодной смерти, помянут ее добрым словом — и в этом была ее земная слава».

Вспомним уже цитированные мною слова: «Аксаков был дорог России как духовный отец того умственного течения, которое сделалось центром славянофильского движения».

Л. Н. Толстой на закате своей жизни признавался: «Ни­кто из русских не имел на меня, для моего духовного нап­равления, воспитания, такого значения, как славянофилы, их строй мыслей, взгляды на народ: Аксаковы — отец и Константин, Иван — менее, Самарин, Киреевские, Хомя­ков…»

Индира Ганди, продолжательница дела своего отца, ве­ликого мыслителя и учителя Индии, к могиле Л. Н. Тол­стого шла босиком, задолго сняв обувь. Семена ее миротворческой деятельности дали всходы не только в Индии, и ей этого не простили: ее убили.

Ее сын, премьер-министр Индии Раджив Ганди, 3 июля 1987 года на открытии фестиваля Индии в СССР говорил: «…своим возникновением наше освободительное движение во многом обязано тому решающему влиянию, которое Лев Толстой оказывал на философские воззрения Махатмы Ган­ди по вопросам бытия и борьбы, войны и мира…» Вот такая неожиданная, на первый взгляд, прослеживается связь…

С. Т. Аксаков, которого биограф Н. В. Гоголя П. А. Ку­лиш называл «министерством общественной нравственнос­ти», считал, что не может быть гармоничного и здорового на­рода, в котором одно сословие угнетает другое, в котором одно поколение отрицает следующее. Прежде всего отсюда шла его страстная убежденность, что крепостное право должно быть уничтожено. Он, как и славянофилы, — точ­нее, славянофилы, как он, — считал, что крепостное право, вынужденно введенное при Борисе Годунове, как времен­ная крайность, давно изжило себя. И по утверждению Луначарского, «прекраснодушный идеализатор феодальных отношений» взывал ко всем и вся включиться в эту борьбу. Он призывал немедленно вер­нуться в Россию И. С. Тургенева: «Мы переживаем теперь великое время! Нельзя жить на чужой стороне, когда ре­шается судьба России!» Освобождение крестьян С. Т. Акса­ков считал «святым делом», возвращением народа к семей­ному началу, возвращением интеллигенции в народ. Но он, в отличие от многих, может, впадших в реформенную эйфо­рию, задумывался, не окажется ли народ, доверчивый и беззащитный, в руках хищников-негоциантов и всевозмож­ных «новых людей», которые уже соблазняли его иным, кро­вавым путем. В уже упоминавшемся стихотворении «При вести о грядущем освобождении крестьян» он писал:

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top