С. И. Мамонтов, купив запущенную усадьбу, из-за болезни сына уехал за границу и там встретил множество прекрасных русских художников, вдали от сирой родины ищущих вдохновения. Там, в лучезарной благодати, пришла ему мысль собрать их всех, разъединенных, мятущихся и мечущихся, и увезти в Россию, и именно в Абрамцево, и продолжить вместе с ними дело, начатое С. Т. Аксаковым, то есть искать себя не в заморских странах, а на родине, в родном народе, и, найдя себя, служить ему, работать на его будущее.
В аксаковский период в Абрамцеве развивалась в первую очередь литературная, философская, общественно-политическая мысль, то есть как бы закладывался фундамент для будущего России (впрочем, если не отрывать Абрамцева от Радонежья, первый период русского самосознания был здесь все-таки в пору Сергия Радонежского). Абрамцево же во время С. И. Мамонтова можно назвать вторым после аксаковского периодом русского самосознания. Он, — как стены на фундаменте, а точнее, как ствол на корнях, выбрасывающий в небо и во все стороны живые ветви, — распространил это самосознание прежде всего на те области русской жизни, которые не успел охватить первый период. Он развил отечественную живопись, театр, музыку. Если люди аксаковского окружения отдали много сил, а некоторые — всю свою жизнь, собиранию устного народного творчества, то теперь в Абрамцеве старались раскрыть и углубить традиции народных художественных промыслов. И, как говорил С. И. Мамонтов, в доме витал «дух старого Аксакова».
Будет ли у Абрамцева новый период русского, а значит, всечеловеческого самосознания, ибо эти понятия синонимы? Это зависит от нас с вами, впадших в не семейную междоусобицу и смуту.
Из тихого, но деятельного подвижничества отдельных людей слагается общее семейное дело всечеловечества… Через три года после смерти С. Т. Аксакова в той же Уфе родится такой же «нежилец» М. В. Нестеров (оба они чуть не умерли в младенчестве), так же в детстве его увезут из Уфы, так же он будет жить в Москве в Сивцевом Вражке и всю дальнейшую жизнь посвятит Сергию Радонежскому, и видение отроку Варфоломею, будущему преподобному Сергию, на его картине явится не где-нибудь, а именно в Абрамцеве, в светлой долине, раскинувшейся перед окнами аксаковского дома. Не знаю, есть ли тут какая-нибудь связь, но свою дочь-первенца М. В. Нестеров назовет Ольгой. В 1909 году на народные пожертвования со всей России в Уфе будет заложен Аксаковский народный дом, и, подобно П. М. Третьякову, подарившему Москве свою картинную галерею (он просит Крамского написать специально для его собрания портрет С. Т. Аксакова), М. В. Нестеров дарит Уфе для Аксаковского народного дома свою коллекцию картин, с нее начался нынешний Художественный музей имени М. В. Нестерова, благодаря его постоянному вниманию несомненно ставший одним из лучших в стране, но, к сожалению, влачащий жалкое существование в небольшом купеческом особнячке.
Семья Нестеровых, как и семья Аксаковых, была семьей скромных и великих народных подвижников. Впрочем, об этом можно было бы и не говорить, это было само собой разумеющимся. Долго пришлось бы перечислять добрые дела Нестеровых, я ограничусь лишь строчкой из дневника М. В. Нестерова по случаю кончины его сестры, Александры Васильевны: «Узнают ее друзья башкиры и хохлы по своим деревням, что не стало той, что так самоотверженно отнимала их у голодной смерти, помянут ее добрым словом — и в этом была ее земная слава».
Вспомним уже цитированные мною слова: «Аксаков был дорог России как духовный отец того умственного течения, которое сделалось центром славянофильского движения».
Л. Н. Толстой на закате своей жизни признавался: «Никто из русских не имел на меня, для моего духовного направления, воспитания, такого значения, как славянофилы, их строй мыслей, взгляды на народ: Аксаковы — отец и Константин, Иван — менее, Самарин, Киреевские, Хомяков…»
Индира Ганди, продолжательница дела своего отца, великого мыслителя и учителя Индии, к могиле Л. Н. Толстого шла босиком, задолго сняв обувь. Семена ее миротворческой деятельности дали всходы не только в Индии, и ей этого не простили: ее убили.
Ее сын, премьер-министр Индии Раджив Ганди, 3 июля 1987 года на открытии фестиваля Индии в СССР говорил: «…своим возникновением наше освободительное движение во многом обязано тому решающему влиянию, которое Лев Толстой оказывал на философские воззрения Махатмы Ганди по вопросам бытия и борьбы, войны и мира…» Вот такая неожиданная, на первый взгляд, прослеживается связь…
С. Т. Аксаков, которого биограф Н. В. Гоголя П. А. Кулиш называл «министерством общественной нравственности», считал, что не может быть гармоничного и здорового народа, в котором одно сословие угнетает другое, в котором одно поколение отрицает следующее. Прежде всего отсюда шла его страстная убежденность, что крепостное право должно быть уничтожено. Он, как и славянофилы, — точнее, славянофилы, как он, — считал, что крепостное право, вынужденно введенное при Борисе Годунове, как временная крайность, давно изжило себя. И по утверждению Луначарского, «прекраснодушный идеализатор феодальных отношений» взывал ко всем и вся включиться в эту борьбу. Он призывал немедленно вернуться в Россию И. С. Тургенева: «Мы переживаем теперь великое время! Нельзя жить на чужой стороне, когда решается судьба России!» Освобождение крестьян С. Т. Аксаков считал «святым делом», возвращением народа к семейному началу, возвращением интеллигенции в народ. Но он, в отличие от многих, может, впадших в реформенную эйфорию, задумывался, не окажется ли народ, доверчивый и беззащитный, в руках хищников-негоциантов и всевозможных «новых людей», которые уже соблазняли его иным, кровавым путем. В уже упоминавшемся стихотворении «При вести о грядущем освобождении крестьян» он писал: