«Как это часто случается в России, — писал Г. И. Вздорнов, автор известной монографии о Феофане Греке, наверное, не случайно пришедшем на Русь, — научное внимание к стенописи Феофана Грека… было обращено именно в тот момент, когда она подверглась, быть может, наибольшей порче за все пять веков ее существования». Так, может, то же происходило и происходит с семейными воззрениями Аксаковых, с учением славянофилов, с русской философской мыслью? Мы возвращаемся к ним, может, в тот трагический отрезок отечественной истории, когда они подверглись наибольшей порче?
Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» в 1877 году писал: «Я во многом убеждений чисто славянофильских, хотя, может быть, и не вполне славянофил. Славянофилы до сих пор понимаются различно. Для иных даже и теперь славянофильство, как в старицу, например, для Белинского означает лишь квас да редьку. Славянофильство означает и заключает в себе духовный союз всех верующих в том, что великая наша Россия во главе объединенных славян скажет всему миру, всему европейскому человечеству и цивилизации его свое новое, здоровое и еще не слыханное миром слово. Слово это будет сказано во славу и воистину уже в соединении всего человечества новым, братским, всемирным союзом, начало которого лежит в гении славян, а преимущественно в духе великого русского народа, столь долго страдавшего, столь много веков обреченного на молчание, но всегда заключавшего в себе великие силы для будущего разъяснения многих горьких и самых роковых недоразумений западноевропейской цивилизации…» Не лишне будет напомнить нынешним русофобам, что Достоевский называл Аксаковых, славянофилов «космополитами» — но не в том смысле, как трактуется это слово ныне. Он считал, что славянофилы, как всякие истинные русские люди, одержимы болью о всем человечестве.
Семья Аксаковых. Ее патриарх, С. Т. Аксаков (впрочем, он сам лишь продолжатель древней семейной традиции), дал нам понять, что только в крепкой семье и семейных отношениях с природой возможно наше будущее… Его старший сын, К. С. Аксаков, смотрел на родной народ не просто как на семью, он видел в нем особые семейные качества: «Русская земля есть изначала… наиболее общественная (именно общинная) Земля». При этом он не ставил русских выше других, а лишь считал, говоря словами все того же Ф. М. Достоевского, «что русская душа, что гений русского народа, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единства, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия…» Другой его сын, И. С. Аксаков, перенес это семейное чувство на отношения между народами.
Их прямые нравственные последователи, русские мыслители и естествоиспытатели конца XIX — начала XX веков дали нам понять, что и наши отношения с Космосом, с Вечным должны строиться на семейных началах. Не случайно, что именно в России родилось учение о соборности, и оно имеет самое прямое отношение к Аксаковым.
И на сам Космос, на Вселенную русская философская мысль, имеющая глубокие корни, смотрит не на как отвлеченную пустыню, не как на чистый лист бумаги, на котором можно писать любые письмена, а как на живое, мыслящее существо или, точнее, на семью живых существ, и что управляется оно не только, — а, может, и прежде всего, — не только отвлеченными законами Ньютона и Кеплера, которые даже не учитывают присутствие жизни и человека в Космосе, словно жизнь случайна, они как бы даже исключают саму возможность ее, — а живой мыслью, основанной на космической соборности и доброте. Может быть, механистические законы Ньютона и Кеплера — лишь малые частности единого большого закона не борьбы и единства противоположностей, а единства и взаимодействия противоположностей, и одухотворенному Космосу отведено в нем главное место. В здоровом Космосе не может быть насилия. Иначе мы принадлежим Хаосу или Антивселенной.
Ф. М. Достоевский верил, что рано или поздно придет время, когда «нищая земля наша, может быть, в конце концов скажет великое слово миру», иначе нам грозит небытие. Летом 1877 года он писал: «Скажут, что это фантазия, что это «русское решение вопроса» — есть царство небесное и возможно только в царстве небесном… Но надобно взять уже то одно, что в этой фантазии «русского решения вопроса» несравненно менее фантастического и несравненно более вероятного, чем в европейском решении. Я же безгранично верую в наших будущих и уже начинающихся людей, вот об которых я уже говорил выше, что они пока еще не спелись, что они страшно как разбиты на кучки и лагеря в своих убеждениях, но зато все ищут правды прежде всего, и если б только узнали, где она, то для достижения ее готовы пожертвовать всем, и даже жизнью. Поверьте, что если они вступят на путь истинный, найдут его наконец, то увлекут за собой и всех, и не насилием, а свободно…»
