Но С. Т. Аксаков помогал не только благословением.
Будучи стесненным в средствах, он всегда был готов помочь нуждающимся, делая это, как кто-то сказал, «под секретом». Ненавязчиво, «под секретом» поддерживал он в средствах великого и несчастного Н. В. Гоголя, по настойчивому побуждению которого стал писать «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова-внука». Аксаковский дом будет Николаю Васильевичу пристанищем, одна из комнат в Абрамцеве теперь так и называется — гоголевская. А еще — гоголевская аллея, гоголевская сосна. Впрочем, Сергей Тимофеевич и покупал-то Абрамцево, может, отчасти для Гоголя. 8 февраля 1843 года он писал ему: «Мы ищем купить деревню около Москвы, но до сих пор не находим. Мысль, что Вы, любезный друг, с временем переселясь на житье в Москву, будете иногда гостить у нас — много украшает в глазах наших наше будущее уединение».
С. Т. Аксаков помогал и людям, духовно не столь близким ему. Зная тяжелое материальное положение В. Г. Белинского, он ходатайствовал об издании его «Оснований русской грамматики» и взял на себя материальную заботу об издании. Будучи директором Межевого института, предложил ему преподавать русский язык в старших классах…
«Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука». Сложилось этакое представление: ну решил хороший русский человек Сергей Тимофеевич Аксаков на старости лет написать воспоминания о своем детстве — и сказался неожиданный талант, неожиданный прежде всего для самого С. Т. Аксакова, которого нет в других его произведениях — есть тут какая-то загадка.
Нет тут загадки. Неожиданно подобные вещи не рождаются. Не все знают: дело еще в том, что С. Т. Аксаков, может быть, впервые в своем творчестве ставил перед собой сверхзадачу. Обратим наконец внимание на записку, которая сохранилась в его бумагах: «Есть у меня заветная дума, которая меня давно днем и ночью занимает, но Бог не посылает мне разума и вдохновения для ее исполнения. Я желаю написать такую книгу для детей, какой не было в литературе… Такая книга надолго бы сохранила благодарную память обо мне во всей грамотной России… Тайна в том, что книга должна быть написана, не подделываясь к детскому возрасту, а как будто для взрослых и чтобы не только не было нравоучений (всего этого дети не любят), но чтоб не было намека на нравственное впечатление и чтоб исполнение было художественно в высшей степени».
Увидеть и услышать в Сергее Тимофеевиче Аксакове только краеведа — это, по сути дела, не понять его. Удивительнейшее мастерство пейзажа чуть ли не стало его виной и бедой, что он оказался непонятым и не услышанным. Одним это дало возможность обвинить его в уходе от жизни, от социально-политических проблем современности, другим не увидеть за этим прекрасным пейзажем, ослепившим их, круг идейно-нравственных проблем, поставленных им, и, кстати, тесно связанных с этим пейзажем. Ведь именно он первым, по крайней мере, в русской литературе, еще, можно сказать, в век первозданной, почти не тронутой человеком природы, когда еще не только думать не думали, но и догадываться-то, кажется, даже не могли о тех проблемах, которые так больно и остро встанут перед человеком полтора века спустя, еще в то далекое время — одним из первых на планете! — с тревогой и болью сказал об экологическом будущем человечества: что природа — мать наша, а мы ее малые дети и что в единстве с природой, в гармония с ней, а не в противоборстве, возможен нравственный человек. Без всего этого — он весьма опасное существо на планете, как для всех других биологических видов, так и для самого себя.
Сергей Тимофеевич Аксаков деликатно, ненавязчиво предостерег нас, если мы не восстановим семейные отношения с природой, нас ждет непоправимая беда. Мы не услышали, более того, мы стали безжалостно уничтожать ее как раз на родине Аксакова. Менделеев, побывав здесь на рубеже ХХ века, уже со всей суровостью и откровенностью обозначил размеры будущей беды: «Тот горный узел питает воды, сгущает осадки и тем самым определяет на громадной площади жизнь русских людей. Истощи здесь леса — пустыми станут не только сами горы, но и плоскости, населенные миллионами русских… На Урале никоим образом не следует допускать истощения лесов…»
Мы и от этого предостережения отмахнулись. Чтить своих великих соплеменников — это не только развешивать их портреты на видных местах и шумно отмечать юбилеи, что, может, совсем не обязательно, а выполнять их заветы, и в этом смысле мы действительно похожи на Иванов-беспамятных. И, может, в этом есть страшная закономерность, может, своего рода наказание, что из светлых родников, столь многочисленных на родине Аксакова, вдруг хлынули ядовитые промышленные стоки — куда дальше-то, когда отравлены родники? Когда на его родине в страшном газовом облаке взрываются целые поезда и от людей не остается даже пепла, когда там рождаются дети-тикеры. Нет, не рокеры, я не оговорился, тикерами называют детей, которые от свинцового и, наверное, только дьявол знает, еще от какого отравления рождаются с нервным тиком, впрочем, они еще в утробе матери начинают колотиться в стенки плода, словно в стены газовой камеры, задыхаясь, стремясь поскорее, раньше времени родиться, не подозревая, что ждет их в этом мире… И первая ядерная катастрофа была не в Чернобыле, а здесь, на Урале… Экологическая катастрофа, которая нависла над родиной Аксакова — не суть ли она нравственной катастрофы, которая бесшумно произошла с нами? Неужели мы уже действительно не народ, а лишь подвои на чужие корни в чужом опытном саду?
