Михаил Чванов

«Крест мой… Быль о великом семьянине»

И все другие свидетельства, какие мне удалось найти, были примерно такого же рода. Редкостные для других ка­чества, для Григория Сергеевича, как брата Константина и Ивана Сергеевичей, считались само собой разумеющимися, никого не удивляли, и потому считалось необязательным сколько-нибудь подробно о Григории Сергеевиче писать.

Григорий Сергеевич в своей административной деятельности руководствовался совестью и законом, этого же требовал от своих подчиненных. И потому как в Самаре, так и в Петербурге многих не устраивал. В результате всевозможных интриг  13 декабря 1872 года он, правда, с большим почетом, был смещен с должности, так как «распустил» Самарскую губернию. Он уехал из Самары, спрятался в  свою дальнюю усадьбу – село Страхово Бугурусланского уезда. Но общественной деятельности не оставил, точнее, ему не дали ее оставить: он был членом губернского собрания, гласным Самарской городской Думы. Трижды избирался губернским предводителем дворянства. Самарской Городской Думой ему, как и в Уфе, было присвоено звание почетного гражданина города, было учреждено десять стипендий его  имени в Самарской мужской классической гимназии и одна в реальном училище. Как и прежде в Уфе, он занимался устроением школ и больниц, собирал средства для строительства храма Христа Спасителя в Москве…

Учитывая его большой авторитет, на одном из губернских собраний его уговорили поехать в столицу, чтобы помочь самарским землевладельцам утрясти вопрос с уплатой недоимок. Григорий Сергеевич добился аудиенции у Государя и вышел от него окрыленным, но потом оказалось, что за его спиной министр внутренних дел И. Н Дурново, давний его приятель, выставил вопрос в ином свете, и Государь изменил решение. Григорий Сергеевич узнал об этом, только вернувшись в Самару, он был так поражен поведением своего бывшего приятеля, что заболел — и 24 апреля 1891 года скончался. Проститься с ним вышла почти вся Самара, так несколько лет назад с Иваном Сергеевичем прощалась Москва. Похоронен он в родовом склепе в Страхове.

И в Уфе по этой причине ничто не напоминает о Григо­рии Сергеевиче Аксакове, большинство уфимцев даже не подозревает, что был такой губернатор. Что нужно делать, чтобы остаться в человеческой памяти? О губернаторе Наврозове мы знаем потому, что, борясь с холерой, он сжег город, предварительно обложив его навозом, о «губернаторе» Шакирове, недавнем первом секретаре обкома, потому, что он довел город до состояния экологической катастрофы и уничтожил ее неповторимый архитектурный облик, а о губернаторе Аксакове — ничего, словно его и не было, потому как делал одно добро.

Удивительным человеком была и жена его, Софья Александровна Шишкова, дочь самарского помещика, род­ственница известного государственного деятеля, вице-адми­рала А. С. Шишкова, служившего в разные годы государст­венным секретарем, министром народного образования, пре­зидентом Российской Академии, близкого С. Т. Аксакову человека. Много раз писали об А. С. Шишкове, в том числе и уничижительного и оскорбительного, но для меня более все­го о нем как о государственном муже и о человеке говорит факт, рассказанный С. Т. Аксаковым: «Александр Семено­вич, владея уже более десяти лет (Павел I подарил ему в Тверской губернии 300 душ крепостных. — М. Ч.), не брал с них ни копейки оброка. Многие из крестьян жили в Пе­тербурге на заработках; они знали, что барин получает жа­лованье небольшое и жил слишком небогато. Разумеется, возвращаясь на побывку в деревню, они рассказывали про барина в своих семействах. Год случился неурожайный, и в Петербурге сделалась во всем большая дороговизна. В один день, поутру, докладывают Александру Семеновичу, что к нему пришли его крестьяне и желают с ним перего­ворить. Он не хотел отрываться от своего дела и велел им идти к барыне; но крестьяне хотели непременно видеть его самого, и он нашелся принужденным выйти в переднюю. Это были выборные от всего села; поклонясь в ноги, несмот­ря на запрещение барина, один из них сказал, что «на мирской сходке положили и приказали ехать им к барину в Питер и сказать: что не берешь де ты с нас вот уже де­сять лет никакого оброку и живешь одним царским жало­ваньем, что теперь в Питере дороговизна и жить тебе с семейством трудно; а потому не угодно ли тебе положить на них за прежние льготные годы хоть по тысяче рублей; а впредь будем мы платить оброк, какой ты сам положишь; что мы по твоей милости, слава Богу, живем не бедно и от оброка не разоримся». На третий день Шишков написал письмо, которого я не читал, но содержание которого сос­тояло в том, что помещик благодарит весь мир за усердие, объявил, что надобности в деньгах, по милости царской, не имеет и обещал, что когда ему понадобятся деньги, то ни у кого, кроме своих крестьян, денег не попросит. Выборных и дядя и тетя угощали по горло, чем-то подарили, облобы­зали и отпустили… Впоследствии крестьяне упросили поло­жить на них какой-нибудь оброк, говоря, что им совестно против других крестьян. Оброк был положен, разумеется, небольшой, да и тот собирался и употреблялся на их соб­ственные же нужды. Вот как Шишков понимал помещичье право».

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top