Михаил Чванов

«Пора домой!» или Где ты, кто ты, новый Иван Аксаков?!

«Нужно какое-то новое слово современному миру, — наше старое слово его уже не берет, новое, — которое было бы логически связано со старым; но секретом этого нового слова я, очевидно, не обладаю…»

И.С. Аксаков

«Ты не можешь себе вообразить того озлобления, которым преисполнены против тебя… Каждый из них считал и считает не только священным долгом, но и величайшим наслаждением тебе сделать какую-нибудь пакость».

И.Д. Оболенский – И.С. Аксакову

«Прошел великий муж по Руси – и лег в могилу. Ни звука при нем о нем, карканьем ворон он встречен и провожен. И лег, и умер от отчаяния, с талантом необыкновенным. Теперь, очевидно, есть феномен, но не сила»

К.Н. Леонтьев

«Ни одна из надежд, ни одно из задушевных желаний Аксакова не имеет впереди себя ясного будущего…»

Н.Н. Страхов

С этих горьких цитат я начинаю слово о великом печальнике Земли Русской, о великом печальнике многострадального славянства, определенного давно уже не тайным мировым правительством на жертвенное ритуальное заклание. Можно было, конечно, подобрать цитаты более оптимистические – о великом значении И. С. Аксакова для отечественной общественной мысли, для всего славянства, и это будет соответствовать действительности, но если мы хотим правды, то ее определяют, как это ни горько, именно приведенные цитаты.

Чтобы вспомнить о человеке, даже великом, нам непременно нужен повод, какая-нибудь круглая, ну пусть не очень круглая дата. Ну что ж, 23 сентября сего 2003 года (8 октября по новому стилю) исполнилось 180 лет, как Иван Сергеевич Аксаков явился на нашу, уже к тому времени многострадальную землю младшим сыном великого (до В. В. Кожинова мы почему-то стеснялись об этом говорить) русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова, хотя вспоминать Ивана Сергеевича нам нужно бы не только время от времени, по круглым датам, а помнить всегда, постоянно – по горькой и трагической необходимости нашей русской, нашей всеславянской, а значит, и вселенской действительности, потому как и через сто с лишним лет после его смерти Россия, славянство стоят не просто перед теми же, а перед гораздо более страшными, без преувеличения сказать, теперь уже конечными, задачами и пропастями, о которых он тогда, — когда еще было не поздно! — предупреждал.

Теперь уже, кажется, всяк понимает, что каждый человек приходит в мир сей с определенной целью. Зачем же приходил он, если, как мы теперь видим, не исполнилось ни одно из его сокровенных желаний?! Или он не вовремя, раньше своего времени, приходил — и потому мы его не услышали? Или уже было поздно – мы уже были безнадежно заражены, не подозревая того, сатанинской бациллой? Или он вообще напрасно пытался соединить несоединимое, ведь еще в древности мы почему-то разбежались на западных, восточных и южных славян, и это судьбоносное для всей последующей славянской и мировой истории событие почему-то осталось для нас покрытым мраком и тайной? И, может, мы сегодня, будучи в плену его обаяния, по инерции пытаемся склеить черепки давно разбитой или даже никогда не существовавшей чаши? Или он все-таки приходил неслучайно и в самое время, — каждый, наверное, приходит только в свое время, ибо Бог знает, когда нам приходить, — но мы по своей русской, славянской сути, доброте-безалаберности: «Авось пронесет…», — не захотели его услышать.

И потому – это не его, это наша общая русская, всеславянская вина и беда, которым нет прощения, — несомненно, повлияв на ход, по крайней мере, европейской истории, он стал, увы, только феноменом, но не силой. Потому что по большому счету никто не поддержал его. Старшие славянофилы к тому времени уже ушли, сраженные что ни на есть самыми народными болезнями: чумой, холерой, к тому же они по понятным причинам занимались исключительно теоретической стороной дела. Младшие еще не пришли, а когда пришли, тоже больше теоретизировали, не говоря уже о том, что их было мало, а позже в русской, славянской истории уже не было величины, сколько-нибудь равной ему, особенно в области практического применения общеславянской идеи. Не просто никто не поддержал, как это ни парадоксально, официальная российская власть вместе с Государем относилась к нему с большей опаской, чем к стремительно нарождающейся революционной заразе. Это дома, в России. А братья-славяне, благодаря ему получившие национальную и государственную независимость, кажется, вообще забыли его. Мало того, еще стали коситься в сторону России, подозревая ее в какой-то хитрости, в результате тоже нахлебались столько горя и крови, но так до сих пор, кажется, ничего и не поняли. Не случайно Ф. М. Достоевский, чуть не единственный в то время единомышленник И. С. Аксакова в русском и славянском вопросе, 3 декабря 1880 года писал ему: «…не ожидайте — о, не ожидайте! – чтоб Вас поняли. Нынче именно такое время и настроение в умах, что любят сложное, извилистое, проселочное и себе в каждом пункте противоречащее. Аксиома, вроде дважды два – четыре, покажется парадоксом, а извилистое, противоречивое – истиной. Сейчас только прочел в «Новом времени» выписку из «Русской речи», где Градовский учит Вас и читает Вам наставления… Мертвец проповедует жизнь, и поверьте, что мерзавца-то и послушают, а Вас нет… Но повторяю: продолжайте разъяснять Вашу мысль, особенно на примерах и указаниях…»

И Бог не помешал. Не мог помешать разрыванию родства и самоуничтожению славянства, как в свое время не помешал сделать свой не только исторический, но и мистический выбор Александру Невскому и Даниилу Галицкому. Потому что, во-первых, нам дана свобода воли, и, если нас так тянет к пропасти, препятствовать Он, видимо, не может, а во-вторых, на нас накопилась такая гора грехов отпадения от Бога и от славянского родства, что неизбежен был в начале ХХ века этот русский пожар на краю пропасти, который в то же время, если мы, наконец, осознали бы эту гору грехов, мог бы стать очистительным. Но костер этот полыхает над Россией до сих пор, не очищая, а по-прежнему сжигая нас, потому как мы до сих пор не повернулись лицом к Истине, а наоборот, все быстрее и быстрее идем и даже бежим в противоположную сторону, к краю Бездны…

И невольно возникает вопрос: неужели по большому счету, как это ни горько, жертва И. С. Аксакова была напрасной?

И тут возникает еще один горький вопрос: чем был в то время, что представлял собой русский народ, ради которого И. С. Аксаков приходил на Землю, печальником которого стал по определению Божию и из-за боли по которому у него не выдержало сердце?

И еще более горький вопрос: что представляет собой русский народ сегодня? И есть ли он вообще? Может быть, осталось лишь название? А на самом деле вместо него давно существует уже некое неопределенное народонаселение, имеющее к истинному русскому народу такое же отношение, какое, например, имеют современные греки к древним грекам? Народонаселение, которое по инерции, или для того, чтобы скрыть истину, все еще называют русским народом? Может быть, и о значении И. С. Аксакова можно говорить лишь в прошедшем времени, чисто археологически?

Но, наверное, он все-таки не случайно приходил на Русскую Землю! И, наверное, не случайно, что он явился миру на стыке Европы и Азии, на стыке славянского и тюркского мира, на стыке Православия и Ислама, в селе с символическим названием Надеждино под сенью храма во имя великомученика Димитрия Солунского, покровителя всех славян и, что порой забывают, — русского воинства. Иван Сергеевич Аксаков родился в день преставления преподобного Сергия, игумена Радонежского, всея Руси Чудотворца, в земной обители которого, Троице-Сергиевой лавре, его, чуть ли не единственного из мирских, потом похоронят. Но так как в свое время в честь Преподобного по обету назвали его отца, Сергея Тимофеевича, его назвали Иваном, потому как назавтра был день преставления апостола и евангелиста Иоанна Богослова, любимейшего ученика Иисуса Христа. Известно генеалогическое дерево Аксаковых, составленное прадедом Ивана Сергеевича: что они, Аксаковы, как и другие древние русские дворянские роды, якобы восходят к варягам, а именно к рыцарю Шимону, или Симону, племяннику норвежского короля, пришедшему на Русь во времена Рюрика. Я же склонен относить это семейное предание к легенде, может, предки Аксаковых не избежали искушения быть «благородных» кровей, на Руси с Петра Первого модно было в среде явно или тайно презирающего свой народ дворянства искать варяжские корни: пусть даже разбойник в большой дороги, но, непременно, чтобы иностранец. Но если даже племянник норвежского короля был, позже в западную, королевскую норвежскую кровь мощной  и сильной струей вошла другая, восточная. В конце концов стали же они Аксаковыми! По историческим хроникам и летописям следует, что пошли Аксаковы, — и в том, по моему глубокому убеждению, неслучайная воля Божия, — от «татар», а именно от некоего Ивана Аксака (аксак (тюрск.) – хромой; вспомним Темир-Аксака, Железного Хромца или Тамерлана), тысяцкого Ивана Калиты, сына крещеного «татарина» Вельямина, вышедшего из Золотой Орды при хане Узбеке. Кстати, предки одного из столпов славянофильства А. С. Хомякова – тоже вышли из Золотой Орды. Да и фамилия Ю. Ф. Самарина — тюркского происхождения. Великая русская семья Аксаковых, олицетворяющая собой православную, державную Россию, выразила собой истинную суть евразийства и, по-моему, лишила споры на эту тему какого-либо основания. Став символом всего русского, всеславянского, по крови своей она была больше тюркская. Глубоко промыслительно, что через несколько веков Аксаковы, потомки выходца из Золотой Орды, уже совершенно русскими, православными, может, даже не подозревая о своих тюркских корнях, вернутся на свою историческую родину.

Но это еще не все. Жена Сергея Тимофеевича Аксакова, Ольга Семеновна – была полутурчанкой, и не просто полутурчанкой, а из знатного рода турецких эмиров, прямых потомков пророка Мухаммада (Магомета). Несколько экспедиций было отправлено в свое время в Россию, чтобы отыскать и вернуть в Турцию ее мать. Поразительный, о многом заставляющий задуматься, выстраивается ряд!…

Но вернемся к вопросу, что представлял в пору И. С. Аксакова и что представляет собой ныне русский народ?

Чтобы дать определение понятию «русский народ», необходимо дать определение понятию «русский». Энциклопедические словари не только советского времени по какой-то причине, словно сговорившись, обходят этот вопрос. Словарь под редакцией Д. Н. Ушакова: «Русский – прил. к русские». И – все! А «русские» – трактуется таким образом: «Восточно-славянский народ, составляющий большинство населения СССР, великороссы». Все вроде бы правильно, а сути нет. В качестве иллюстрации приведена строчка из Фета: «Я русский, я люблю молчанье дали мразной». И из Пушкина: «Татьяна, русская душою, сама не зная почему, с ее загадочной красою любила русскую зиму». Из всего этого можно заключить, что русские — восточно-славянский народ, любящий молчанье дали мразной и русскую зиму. (В.И. Даль почему-то вообще обошел стороной этот вопрос). А вот как толкует понятие «русский» Советский энциклопедический словарь: «Русские, нация, осн. нас. РСФСР… Около 1 млн. ч. живет в странах Америки и ок. 200 тысяч в странах Западной Европы. Язык русский. Сложились в народность в XIV-XV веках. В нацию – во вт. пол. XIX века. После Окт. рев. в ходе социалист. преобразований Р. консолидировались в социалист. нацию и вместе с др. народностями и нациями СССР образовали новую ист. общность – советский народ».

Как это ни печально, последнее определение наиболее точно выражает нынешнее состояние русского народа. Советского Союза уже нет, а советский народ реликтово остался, и, надо признать, не худшая часть человечества, и потому так трудна, даже трагична его судьба – без национальной идеи, без Бога, без Веры…

Я полагаю, что энциклопедические словари деликатно обходили этот вопрос потому, что боялись сказать главное, что коротко и ясно выразил великий русский писатель и мыслитель Ф. М. Достоевский: «Русский – это православный. Русский без Бога – совершеннейшая дрянь». И все сводится, по сути, к одному: лиши русского человека православного чувства, — а вся истории XX века сводилась к уничтожению в русском народе православного чувства, — и он становится дрянью вселенской, слепым орудием в руках всевозможных мессий и революционеров, дровами и кочергой одновременно для загребания жара для чужих костров.

И этим многое объясняется в историческом поведении русского народа, что он время от времени вставал на путь самоуничтожения, в том числе в 1917 году. И этим объясняется лютая ненависть большевиков к Православной Церкви. Иначе, зачем бы ее так ненавидеть – ну, нет Бога, и нет, пусть тешатся, бьют лбы в своих церквах. А большевики начали свое самоутверждение именно с уничтожения Православной Церкви. И в большинстве своем народ не только не встал на ее защиту, но и сам участвовал в ее уничтожении или равнодушно наблюдал со стороны, потому что в большинстве своем он уже не был, не чувствовал себя православным, то есть русским. И многим до сих пор представляется необъяснимой наша победа в Великой Отечественной войне. А объяснение очень простое — несмотря ни на что, это была, потому что тогда еще не произошло разрыва поколений, победа еще в какой-то мере православного народа, может, даже не осознающего этого.

Кое-кто ныне из господ-либералов, рядящихся чуть ли не в русских националистов-патриотов, оправдывая закономерность или даже желательность развала СССР, с удовлетворением отмечают, что Россия стала наконец-то почти моноэтнической страной, так как в ней теперь проживает 85% русских (об остальных русских, оставшихся не по своей воле за ее границами забудем?!). Увы, «русский» – давно уже, если не изначально, понятие не этнического порядка, и если принять все-таки единственно верное определение, что русский – это православный, то истинно русских в России ныне столь мало, что о них только с определенными оговорками можно говорить как о народе. Только этим, наверное, можно объяснить вроде бы необъяснимое безразлично равнодушное поведение-отношение к собственной судьбе русского народа во время так называемой «перестройки» и нового кровавого октябрьского переворота 1993 года. Этим объясняются совсем не редкие случаи, когда русские офицеры даже во время боевых действий продавали оружие чеченским бандитам, зная, что уже завтра оно будет повернуто против русских солдат, этим объясняются случаи, когда русские милиционеры за тридцать сребреников пропускали камазы террористов с взрывчаткой в Москву. Я бы даже сказал, что ныне русское, державное чувство более развито в этнически нерусских русских.

Я считаю правомерным дальше продолжить мысль Ф. М. Достоевского: отпавший от православия славянин – совершеннейшая дрянь. Потому что ему, кроме всего прочего, нужно доказывать, порой на бессознательном уровне, свою принадлежность к химерическому мировому сообществу. Не знаю, наверное, только этим можно объяснить ненависть католической Польши к \России, только этим, наверное, можно объяснить запредельную, можно даже сказать, инопланетную жестокость католиков славян-хорватов к православным славянам-сербам.

И потому война против славянства – тоже давно уже не этнического порядка. Это – война против последних на планете, увы, уже только оазисов или даже анклавов Православия, которая как бы разлагается на несколько составных. Это, прежде всего, — борьба против России, в которой еще тлеет под пеплом и может возродиться Православие. Уже практически почти уничтожена, пусть маленькая, но все равно опасная, потому как она находится в центре Европы, православная Сербия. Сильный удар по православному духовенству нанесен в Болгарии и на Украине. Не гнушаясь никакими средствами, ведется борьба против Белоруссии, которая не только обозначила себя православной, но и ответственной за судьбу, по крайней мере, двух славянских народов, в том числе русского, очень это беспокоит «мировое сообщество».

Без преувеличения можно сказать, что для русского народа, для славянства в целом пришли последние времена и сроки. Если окончательно будет уничтожено Православие, повторяю, скорее всего, при оставлении внешней обрядовой формы его, значит, не будет больше ни русского народа, ни славянства в целом, и никто не заметит этого, потому как еще на долгое время «этикетки» названия народов останутся. Русский народ всегда был не моноэтническим, это, можно сказать, даже принцип его: строить себя не по крови, а по Вере, и потому русским народом в случае уничтожения Православия будет называться легко манипулируемый полиэтнический сброд…

И. С. Аксаков пришел в мир на той грани славянской и русской истории, когда ситуация была еще не столь безнадежной, когда еще можно было что-то практически предпринять, что он доказал в случае отправки в Сербию генерала Черняева с тысячами русских добровольцев, в случае освобождения сербов и болгар от турок и в попытке организации славянского экономического учения. Тогда Россия чувствовала себя еще православной державой, хотя в полную меру таковой уже не была: таковым, увы, оставался только простой русский народ, и потому именно он незамедлительно откликнулся на призыв И. С. Аксакова, даже вопреки правительству, уже, по сути, давно не русскому, вопреки уже откровенно не православной, а значит, не русской, сознательно или бессознательно готовящей революцию, интеллигенции, самозванно объявившей себя совестью народа. И потому не случайно, что деньги на освобождение болгар и сербов жертвовали почти исключительно представители простого народа, да еще купечество, которое тогда еще не оторвалось от него. Правительство вынуждено было поддержать народный порыв защитить братьев-славян, которые ассоциировались у народа с понятием «православные» и, без преувеличения можно сказать, что Александр II вошел в славянскую историю как Царь-освободитель помимо своей воли, во многом благодаря народной воле и воле И. С. Аксакова.

Возможен и, главное, нужен ли был тогда славянский союз? Не будучи семи пядей во лбу, можно сказать, что будь тогда он, на грани XIX — XX веков, не было бы ни Первой, ни тем более, Второй мировой войны. Необходимость славянского союза была, как это ни парадоксально, скорее почувствована врагами, чем самими славянами, и враги славянства делали все возможное, в том числе сея межславянскую вражду и подозрительность, чтобы дискредитировать этот союз.

Возможен ли ныне сколько-нибудь реальный славянский союз, когда славянская распада продолжается, когда многим чужие кажутся роднее своих, когда на три «государства» распалась даже Россия (пусть она называлась СССР), распалась Чехословакия, совсем  недавно — Югославия, хотя этот почти молекулярный, ведущий к аннигиляции, распад как раз доказывает внутреннюю противоестественность этого распада? Сегодня ситуация более, если не сказать, совсем безнадежная: потому что больше нет притягивающей к себе, — если не всегда, то по крайней мере во время беды, — сильной России, в которой при откровенно нерусской власти мы имеем в большинстве своем уже не православный, а значит, не русский народ, скорее, только интуитивно еще ощущающий себя таковым. На нынешнем этапе славянской истории легче соединить Чехию с Германией, чем со Словакией, Хорватию с Германией, чем с Сербией, Западную Украину с каким-нибудь Гондурасом, чем с Россией, и никакой тут древнеэтнический принцип не поможет.

И, возвращаясь к И. С. Аксакову, приходится вслед за К. Н. Леонтьевым с горечью констатировать, что в силу независимых от него исторических и иных обстоятельств, он мог быть только феноменом, но не силой, потому что, не только не поддержанный, более того саркастически осмеянный самозванно определившей себя великой, а на самом деле глубоко чуждой народу русской интеллигенцией, он боролся за русскую самобытность и славянское единство практически в одиночестве. В результате ныне мы стоим перед гораздо более горькой и страшной реальностью, чем век назад, и спасительный славянский союз ныне возможен только гипотетически для нескольких православных государств – и то только при коренном изменении дел в России. И спасительный ли – любой шаг к объединению вызовет озлобленную реакцию тайного мирового правительства, вплоть до военной агрессии, как в Югославии. Остается одно, как писал И. С. Аксаков: «Для славян ныне песня одна: ждать и терпеть. И блюсти свое внутреннее славянство».

Да, для славянства пришла пора конечных Времен и Сроков, как за ними неминуемо последует пора вселенских Времен и Сроков, о чем не хотят задуматься враги славянства. Что мы нужны в изгнании не только для обновления их крови.

У нас же, русских, два пути. Один – попытаться сохранить свою русскость, а это значит – православность, начать изнутри снова строить Россию. Второй: раствориться в понятии «россиянин», как в свое время нам предлагали раствориться в понятии «советский», смириться с положением полуколониальной страны и счастливо довольствоваться такими благами цивилизации, как сникерсы, памперсы, жевательные резинки, американские боевики и прочие атрибуты обезьяньей республики. В каком-то смысле второй путь более благополучен для народа, точнее, уже народонаселения, мировое зло, справедливо приравняв нас тогда к какому-нибудь африканскому полупервобытному племени, не будет больше смертельно жалить, а наоборот, даже будет поддерживать более-менее сносный уровень жизни, предотвращающий бунты и восстания, то есть будет более заботиться о нас, чем нынешняя российская власть…

Выбор за нами…

В 1991 году, накануне 200-летия со дня рождения Сергея Тимофеевича Аксакова, кровного и духовного отца Константина и Ивана Сергеевичей Аксаковых, в попытке разобраться с этими конечными вопросами, я полетел в Болгарию, а несколько позже – поехал в Сербию, в страны, которые И. С. Аксаков, без преувеличения, в свое время спас, – и с горечью убедился, что И.С. Аксакова там не помнят. Мне скажут, что в Болгарии, в отличие от России, он увековечен в названиях. К примеру, в Софии одна из центральных улиц носит его имя, его именем названы улицы в других городах и селах, гимназия его имени есть в городе Пазарджик, есть город Аксаково рядом с Варной. Да, но это ничуть не помешало посткоммунистической Болгарии под соблазнительным демократическим ветром «свободы» броситься в саморазрушение, отталкиваясь от всего не только советского, но и от всего русского. Доходило до того, что в Варне демонстранты носились по улицам с лозунгами: «Лучше турки, чем русские!». Приехав в Болгарию семь лет спустя, в 1998 году, я увидел, что антирусские тенденции у болгарских властей не ослабли, а наоборот, усилились. Если прежний президент Болгарии Ж. Желев вошел в историю болгаро-российских отношений, прежде всего, тем, что 3 Марта – в День освобождения Болгарии русской армией от турецкого ига – в своей торжественной речи умудрился ни разу ни сказать, кто же все-таки освободил Болгарию от турок, а на праздничной церемонии на Шипке российскому послу даже не дали слова, более того, он был объявлен чуть ли ни шпионом, и все болгары, кто имел смелость поздороваться с ним тогда, были объявлены агентами российского влияния. Были сознательно нарушены прежние экономические связи, кстати, нужные более Болгарии, чем России. Болгарские курорты опустели, более или менее состоятельные россияне стали ездить на отдых в Турцию, тем самым поддерживая ее экономику. Конечно же в Болгарии, как и в России, нельзя отождествлять власть с народом. И в первый и во второй приезды меня поразило удивительно теплое отношение к России, к русским простых людей. И в то же время какое-то гипертрофированное, граничащее с маразмом, неприятие всего русского официальной болгарской властью и так называемой демократической общественностью, которая мало чем отличается от нашей российской, наверное, только еще мельче и оголтелее. К примеру, готовится к печати новый школьный учебник по истории, так в нем 500-летнее турецкое иго называется уже не иначе как турецким присутствием. Мы знаем, что светлый Праздник славянской письменности и культуры, отмечаемый в день поминовения равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия, пришел в Россию из Болгарии, где он до сих пор был одним из самых почитаемых. Так вот накануне этого праздника в софийской газете «24 часа» появляется статья под названием «Кирилл и Мефодий – греческие шпионы». И подзаголовок: «Как два брата были внедрены в болгарское самосознание». Как говорится, дальше ехать некуда… Но оказалось, что есть куда: в недалеком будущем Болгария предоставит свои аэродромы для натовской интервенции против братской Сербии…

В отличие от Болгарии, в по-прежнему тянувшейся к России и пытавшейся противостоять, в том числе с оружием в руках, новому мировому порядку Сербии я столкнулся с еще большим парадоксом. Если сто с лишним лет назад сербская газета «Застава» писала: «Сербский благодарный народ не легко забудет имя великого Аксакова и его братскую любовь и помощь в самые тяжелые дни своей новой истории…» то ныне, увы, ни один человек, по крайней мере, с кем я встречался, не смог мне объяснить, кто был Иван Аксаков и какое отношение имел к Сербии и Черногории. И тем более уж никто из них не читал знаменитое послание «К сербам». Еще как-то можно было объяснить, что И. С. Аксакова не знали солдаты действующей армии, инженеры, крестьяне, но оказалось, что фамилия И. С. Аксакова неизвестна бравшей у меня интервью прорусски ориентированной журналистке из белградского еженедельника «Политика», профессору-литературоведу с мировым именем из университета города Нови-сад, даже известному политологу, называющему, кстати, себя не иначе как новым славянофилом, ни государственным деятелям, включая президента Слободана Милошевича, будучи у него на приеме, никакого движения на его лице при имени Ивана Аксакова, я не заметил.

Мне скажут: ничего страшного тут нет, имя И. С. Аксакова растворилось для сербов в понятии Россия, в русских, таковы законы исторической памяти. Может быть, я согласился бы с этим, если бы хоть отчасти претворились в жизнь его мечты о спасительном славянском единстве. Увы, страшная междоусобная война на Балканах, в конечном счете направленная против России, — которая не раз жертвенно и губительно для себя бросалась спасать сербов, вспомним Первую мировую войну, которая закончилась трагедией для России, — была развязана самими славянами… О каких хотя бы отчасти осуществленных идеалах И. С. Аксакова можно говорить, если когда-то единый славянский народ, говорящий на одном языке, но в силу исторических, а скорее, даже мистических обстоятельств, — может, Бог еще раз решил нас, славян, проверить на прочность, можно ли нам доверить будущее планеты? —  оказался разорванным по вере. Ведь хорваты, о судьбе которых И. С. Аксаков тоже переживал, — это те же сербы, только ставшие католиками, а боснийские мусульмане — тоже сербы, только во время турецкого ига принявшие ислам. Кстати, албанцы, которых тогда называли косоварами, во время Косовской битвы сражались на стороне сербов против турок. И вот когда-то единый народ устроил внутри себя такую кровавую бойню, кажется, не имеющую по своей жестокости аналогов в мировой истории! Тут есть над чем призадуматься. Злодеяния немецких оккупантов в Сербии меркнут перед злодеяниями братьев-хорватов. Неужели это в нашей славянской сути? По крайне мере, я, как ни пытался, не мог объяснить этой запредельной жестокости, кроме как отпадением от Веры. Мы виним в наших бедах Америку, «тайну беззакония,», но кто-то в Югославии попытался к этой проблеме подойти самокритично: давайте одумаемся, ведь мы, по сути, единый народ? Сама постановка этого вопроса считалась безнравственной. И опять сербы повернулись с протянутой рукой к России, на сей раз к поверженной: помоги!.. И опять русские добровольцы правдами и неправдами перебирались через границы, чтобы спасать сербов, по сути, от таких же сербов. В свое время, еще в самом начале югославской беды, я попытался напечатать об этом статью в «Советской России», что надо попытаться противоборствующие силы усадить за стол переговоров, ведь все три стороны – славяне, но ныне покойный глубокоуважаемый мною Э. Ф. Володин, тогда работавший в ней, не пропустил ее: «Это не патриотично по отношению к православным сербам…» Да, я тоже всей душой был на стороне православной Сербии, но ведь даже у сербов не было никакого единства. При первом приезде в Белград меня поразил факт: все православные, все патриоты, все любят Россию, но все с опаской оглядываются друг на друга, если я пошел в гости, например, к Р. М., то он ставил условие: чтобы я не ходил в гости к Д. К., потому как тот, по мнению Р.М., не истинный патриот, а может, даже скрытый, прогермански наст роенный враг. Это еще хуже, чем у нас, русских: если собрались трое патриотов, то это уже непременно четыре непримиримых и претендующих на последнюю истину партии. Так вот, если собрались трое сербских патриотов, то непримиримых, претендующих на последнюю истину партий будет уже пять. В старое время, когда на планете еще не было так тесно, противоборствующие стороны, еще вчера все сербы, еще раз могли разбежаться в разные стороны, как раньше – на восточных, западных и южных славян, но, увы, бежать уже некуда, и вчерашние братья в смертельной схватке сцепились между собой. Неужели это действительно в нашей славянской сути? Мне, по крайней мере, — нравится ли это кому-нибудь или не нравится, — упорно приходит эта жестокая мысль. Без преувеличения можно сказать, что славянский вопрос, как и еврейский, — стержневой вопрос мировой истории. Два мессианских народа, иудеи и славяне, похожи на расширяющиеся Вселенные. Но, если иудеи, множась и распространяясь по планете, остаются не только единым, а все более прочным сплоченным народом, у них центробежное движение одновременно является и центростремительным, то мы, славяне, русские, в результате центробежного движения дробимся как бы на молекулы и даже на атомы и впадаем, говоря языком астрофизики, в аннигиляцию. В лучшем случае становимся навозом для других народов. Словно Господь сделал вывод о несостоятельности славян как избранного народа, как в свое время еврейского. Он с сокрушением увидел, что славяне разбегаются во взаимной подозрительности в истории, тогда он остановил свой взор на одном из них, русском. Но и в нем теперь он, кажется, глубоко разочаровался и отвернулся, а мы продолжаем колотить себя в грудь, считая себя по-прежнему великим и, может даже, богоизбранным народом…

При чтении статей И. С. Аксакова, через сто с лишним лет после их написания, постоянно возникает чувство, что они написаны сегодня. В свое время при подготовке первого переиздания в советское время сборника статей И. С. Аксакова в Башкирском книжном издательстве, за который издательству влетело, я столкнулся с любопытным фактом. В фонде редких книг республиканской библиотеки перепечатав на машинке одну из его статей, я дал ее прочитать своей жене, кстати, редактору книжного издательства, не сказав, чья статья. Возвращая ее, она сказала:

— Все думаю, кто мог бы ее написать. Распутин? Но язык не его.

Надо было видеть ее удивление, даже потрясение, когда она узнала,  что статья написана сто с лишним лет назад, в ней даже фигурировали такие термины, как «застой», «перестройка»…

Судьба И. С. Аксакова трагична во всех смыслах. Если старшие славянофилы, в том числе и его брат, Константин Сергеевич, начав борьбу за национальное самосознание, за истинно русские пути, не ставили перед собой целей далее теоретических, иначе и не могло быть, то Иван Сергеевич, видя невозможность претворения этих идеалов в отдельно взятой стране, даже в такой огромной и сильной, как тогдашняя Россия, пытался соединить перед грядущими бедами, которые он явственно видел, все некогда разбежавшееся, в том числе по каким-то внутренним причинам, славянство. Он, наверное, одним из первых в России пытался раскрыть глаза обществу на уже давно опутавшую Европу и все больше набрасывающую сеть на Россию «тайну беззакония». Попытайтесь найти в библиотеке том по еврейскому вопросу из его собрания сочинений, изданного его вдовой, Анной Федоровной Тютчевой, дочерью великого русского поэта, вместе с племянницей Ивана Сергеевича, Ольгой Григорьевной Аксаковой, внучкой Сергея Тимофеевича Аксакова. которой он посвятил «Детские годы Багрова-внука». Недавно этот том переиздан Социздатом в серии «Потаенная русская литература», и вам станет страшно: все, о чем он предостерегал тогда, век назад, увы, уже случилось. Просто и ясно определил он суть еврейского вопроса: «Если бы евреи отступились от своих религиозных верований и признали во Христе истинного мессию, никакого бы еврейского вопроса и не существовало. Они тотчас бы слились с теми христианскими народами, среди которых обитают… Христианство есть венец иудаизма – конечная цель, к которой иудаизм стремился, которая осмыслила все его историческое бытие… иудаизм только в христианстве нашел свое объяснение и оправдание… Что же такое евреи в наше время? Это воплощение отжившего исторического периода, это застывший, упраздненный момент общечеловеческого духовного развития, общечеловеческого сознания, — момент, которого притязания на дальнейшую историческую жизнь равносильны отрицанию всего последовавшего после него развития человечества… Если верование еврея имеет логическое право на бытие в наше время, т. е. если предположить, что оно нисколько не упразднено историей, то не только христианство не имеет смысла, как последующий логический момент общечеловеческого религиозного сознания, но и вся история человечества от времен Христа, со всей новейшей, т. е. христианской цивилизацией, лишается всякой разумной логической основы, является какой-то необъяснимой случайностью, теряет право на историческое бытие!» Никому не в обиду будет сказано, но никто, наверное, из последующих авторов, в том числе и И. Р. Шафаревич, не раскрыли так глубоко губительной для России, для всего мирового сообщества сути этого вопроса. Он предсказал, что будет с Россией, если и в этом вопросе жить по принципу «Авось, пронесет!..»: «Не об эмансипации евреев следует ставить теперь вопрос, а об эмансипации русского населения от еврейского ига; не о равноправности еврея с христианами, а о равноправности христиан с евреями, об устранении бесправности русского населения пред евреями: вот единственно правильная постановка вопроса… Еврейский вопрос в России – вопрос великой важности, чрезвычайно серьезный, серьезный до трагизма, к нему действительно нужно отнестись с беспристрастностью… Всякий край, в котором экономическое государство захватывают в свои руки евреи, не процветает, а чахнет и гибнет… Всякий честный, серьезно образованный еврей (мы знавали таких и с некоторыми из них были даже в приязненных отношениях) подтвердит наши слова о том вреде, который наносит населению хищнический инстинкт невежественной еврейской массы, нередко преисполненной злого религиозного фанатизма, под влиянием своих цадиков, крепко сплоченной и организованной…» Но русское правительство, русское общество вели себя словно глухари на току. Они не слышали, более того, принципиально не хотели слышать И. С. Аксакова, он раздражал их, заигрывающих с все более наглеющей еврейской интеллигенцией, претендующей на роль русской. Правительство, земство из самых прекраснодушных побуждений строили университеты, народные школы, а в этих школах и университетах за государственный счет воспитывали нигилистов, революционеров, разрушителей России. Это как раз по этому поводу Ф. М. Достоевский писал И. С. Аксакову: «Но повторяю: продолжайте разъяснять Вашу мысль особенно на примерах и указаниях…»

И потому И. С. Аксаков был так ненавистен нарождающемуся российскому либерализму,  в жутком одиночестве, в полном непонимании общества, в отсутствии истинных последователей продолжал он разъяснять свою коренную мысль. Последователи появятся позже, когда будет уже поздно, после русской и всеславянской катастрофы, после Первой мировой войны и революции 1917 года, в изгнании: Н. Трубецкой, П. Савицкий, Г. Вернадский, И. Ильин, И. Солоневич… Евразийская мысль родилась как запоздалое прозрение. Запоздалое, но, может, не безнадежно поздное? Евразийцы не случайно своими корнями восходят к славянофилам. Как не случайно И. С. Аксаков родился на стыке Европы и Азии, в то же время под сенью храма во имя вмч. Дм. Солунского. покровителя всех славян и русского воинства. Евразийцы попытались проанализировать причины катастрофы: отравившись Западом, отвернувшись от Востока, Россия тем самым нанесла себе сокрушительный удар, не оправдала надежд, не стала опорой для всего славянского и неславянского мира. Да, прозрение пришло в горьком изгнании, но в надежде, что со временем их труды будут востребованы в России, как и во всем славянском и не славянском мире…

А тогда: умерли старшие славянофилы: И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, отец, старший брат – и он почти в полном одиночестве пытался соединить славянство перед предстоящими бедами. И не выдержало сердце неимоверного напряжения – он скоропостижно умер 27 января 1886 года от  разрыва сердца, от безысходной боли по будущему России, по разорванному накануне вселенских испытаний славянству. Поразительно: он взывал – его не слушали, и тем более ему не следовали. Но когда он умер, на какое-то время все вроде бы опомнились, скорее сердцем, чем умом понимая, кого потеряли. В тогдашней не многомиллионной еще, но не столь еще космополитической Москве «100-тысячная (!!!) масса самой разнообразной публики вышла отдать последний долг признательности и благодарности высокочтимому славному гражданину и учителю. Огромная масса учащейся молодежи дружно, на перерыв, несла на руках высоко над головой белый глазетовый гроб с прахом идеально-честного русского человека в продолжение всей дороги от университетской церкви, по Моховой, Охотным рядом, через Театральную площадь, Китайским проездом, Лубянкой, по Мясницкой, к Красным воротам, на Каланчевскую площадь, к вокзалу Московско-Ярославской железной дороги. Весь этот длинный путь переполнен был сплошными толпами публики, среди которой, как между двух стен, тихо и торжественно проносили драгоценный прах…» Похоронен он был, – чуть ли не единственный из мирских, – в основанной Преподобным Сергием Радонежским Троице-Сергиевой Лавре, и отклики на его смерть составили целую книгу. В послесловии к ней «было оговорено, что в нее не вошли отзывы болгар (которые составили отдельную книгу), лужицких сербов и хорватов по причине того, что «газеты коих в последнее время редакцией «Руси» вовсе не получались».

«Иван будет великий писатель», — сказал Сергей Тимофеевич Аксаков, прочитав одно из детских произведений сына. И в слово «писатель» Сергей Тимофеевич вкладывал не только понятие «литератор», а то единственное на Руси истинное значение: трибун, общественный деятель, болеющий за настоящее и будущее своего народа, иначе говоря, печальник Земли Русской. Епископ Рижский и Митавский Донат перед панихидой по почившему Ивану Сергеевичу Аксакову так и скажет: «Скончался печальник Земли Русской об исполнении ее исторических заветов внутри и вне ее пределов… Скончался печальник славянства в его поисках за свою историческую судьбу, в его порывах в восстановлении его славянской личности, в убеждениях, в науке, в общежитии, в языке, в гражданском строе жизни!..»

«Потеря невосполнимая, – писали «Современные известия». — И. С. Аксаков был не только литератор, публицист и общественный деятель, он был – знамя, общественная сила. В этом было его главное значение, и потому-то особенно тяжела его потеря, именно теперь, когда положен на весы вопрос: достойно ли Россия встретит надвигающиеся события, а они касаются тех глубоких ее задач, того коренного призвания, которым и посвящена была вся жизнь покойного».

«Нечего и говорить о значении этой потери… для русского и славянского мира, — отозвалось «Новое время». – Закатилась одна из самых ярких звезд, какие когда-то блестели на небе русского общественного слова… Не русский талантливый писатель только скончался – скончался общественный трибун, обладающий даром зажигать сердца, никогда ни единым словом не изменивший своему призванию. Он нес свое знамя в течение многих лет твердою непоколебимою рукою, ни разу ни опуская его, нес как мужественный воин, с верой в то дело, которому служил и которое не оставил и тогда, когда смерть явно подкрадывалась к нему, и когда все близкие настаивали на том, что ему необходимо успокоение. Но, как неустанный борец, он успокоился только в неизбежном, конечном жилище человека…»

На смерть И. С. Аксакова откликнулся практически весь славянский мир. После многих веков разобщения он, может, только теперь почувствовал себя вновь, — к сожалению, ненадолго, — единым славянством. Но неужели для этого обязательно нужна была его смерть?!

Сербская газета «Застава» писала: «…нам тяжело стало, точно мы потеряли свет. Иван Аксаков был великан. Когда он говорил, голос его раздавался по всей Европе… До сих пор не было публициста с большим значением, чем Аксаков. Любовь Аксакова обнимала все славянство одинаково. Если бы мы жили при более благоприятных обстоятельствах, Аксаков, без сомнения, простер бы свою любовь на все человечество, но он видел, что славяне всех более угнетены, что они не имеют ни защитника, ни друга в широком мире, и он встал перед Россией и сказал: «Теперь мы должны заступиться за них!..» Перед панихидой в Белграде в соборной церкви (она совершалась с двадцатью священниками) архимандрит Никифор Дучич сказал: «Он принадлежал к тем редким не только между русскими, но и европейцами, великим людям, к чьим словам и речам прислушивалась в последнее время вся политическая и образованная Европа. Это была сила нравственная – сила ума, сила философская, сила без власти штыка. Русский народ вправе гордиться этим. И русская молодежь пусть изучает жизнь, светлый характер и великие патриотические дела своего Аксакова…»

И чехи скорбели по нему: «Горько опечалится не только вся громадная Святая Русь – зарыдает весь пробужденный широкий мир от Урала и Кавказа до Шумавы и высот Дормитора…» (газета «Harodni Listy»).

И словаки: «Умер великий муж славянский, истинный друг нашего словенского (словацкого) народа (журнал «Slovenske Pohlady»).

Согласитесь, вышеприведенные выдержки для многих – откровение. Не то, чтобы нашей молодежи изучать «жизнь, светлый характер и великие патриотические дела» И. С. Аксакова – его имя сознательно было исключено из нашей памяти, более того: на нем умышленно было выжжено, как, впрочем, на всех русско мыслящих, титло, подобно тем, что выжигали на ворах и разбойниках: «славянофил», что равносильно было определению, которое потом введут в обиход захватившие в России власть большевики: «враг народа» К этому уже в наше, постсоветское время успел приложить руку вознесенный нынешними либеральными демократами до небес «великий гуманист» и великий русофоб А. Д. Сахаров: «Дух славянофильства на протяжении столетий представлял собой страшное зло». Не забуду, как в Минске, на Празднике славянской письменности и культуры чуть ли ни с ненавистью отшатнулась от меня: «Он же славянофил!…» — до того любезничавшая со мной и считающая себя весьма просвещенной, латышка, так как была научным сотрудником Латвийской национальной библиотеки, когда узнала, что свое выступление я посвящу И. С. Аксакову. Она даже не подозревала, и тем более не подозревают о том нынешние латышские и эстонские лидеры, что И. С. Аксаков приветствовал создание газет и школ на латышском и эстонском языках и за поддержку в своих статьях стремления народов Прибалтики к самостоятельности не раз получал предостережение цензуры. И что на его смерть с болью отозвались и латышские газеты: «Во внимание к великому значению И. С. Аксакова вообще и к теплому его заступничеству за латышей в особенности, представители латышской печати послали глубоко огорченной вдове телеграмму… Аксаков был горячим защитником и наших интересов» («Rota»); «он неуклонно защищал интересы небольших славянских племен, а также интересы латышского народа» («Baltigas Wehstuesis»).

Увы, вышеперечисленные отклики одинаково неизвестны как русской молодежи, так и нынешнему поколению сербов, болгар, чехов, и тем более для латышей и эстонцев. Огромное значение личности И. С. Аксакова в том, что он не просто выступал в защиту славянских и других малых народов, а сыграл исключительную практическую роль в их судьбе. Вот, например, выдержка из сербской газеты «Браник»: «Ныне всякий добрый серб в Сербии с благодарностью вспоминает русское имя, скидает шапку. Что это так – это великая заслуга Аксакова. В славянских комитетах, которые материально поддерживали славян на Балканах, ему принадлежало решающее слово, он заставил русский народ возгореться гневом на турецкие насилия. Он подвинул официальную Россию на войну с Турцией, и таким образом возникли свободные государства на Балканах».

Газете «Браник» вторил, уже говоря о белорусском народе, протоиерей И. Котович на панихиде в Виленском Свято-Духовом монастыре: «Не забудет и Западно-Русский край Ивана Сергеевича! Нужно было иметь много мужества и сознания гражданского долга, чтобы так бесстрашно восстать на защиту попранной и униженной русской народности в здешнем крае, как восстал Иван Сергеевич в 1862 и 1863 гг. … Со свойственной ему прямотой он открыто проповедовал великий грех русского общества и русских ученых, — забвение про существование Белоруссии, основ ее жизни и подвигов ее сынов, он прямо ставил вопрос, что здешний народ – господин и хозяин той земли, которую поляки повсюду прославили Польшей и этой ложью заслепили глаза русскому обществу… Оживление в Западной России было весьма велико, взоры мыслящих людей постоянно обращались к Москве, к Аксакову, что думает, что скажет он. Почти все проекты преобразования в крае или проходили через его руки или не чужды были его указаний или косвенного влияния».

Кое-кто пытался представить И. С. Аксакова врагом Польши, но послушаем, что по этому поводу писала словенская газета «Liubljanski Zvon»: «Полякам он не был враждебен по принципу… Его любовь к славянам была сознательная, живая, твердая. Его не смущала даже явная неблагодарность славянских племен к России, которая так много для них сделала и с такими жертвами. У него эта любовь не ограничивалась, как у некоторых других знаменитых славянофилов, одним православным единством; где только страдало и страдает славянство от несправедливости и себялюбия других народов, оно всегда находило в нем сочувственный отклик…» Его мучила уже тогда явно наметившаяся славянская междоусобица. Он и умер-то раньше времени, съедаемый этой междоусобицей и слепой политикой российского правительства. Или, как писал некто, скрывшийся под инициалами «Н. П.» в «Гражданине»: «К числу причин, сведших его в могилу, мы, несомненно, уверены, относилось и то глубокое страдание, которое испытывал он при виде направления, принимаемого политикой в Балканском вопросе. Говорят, была болезнь сердца, однако врачебные знаменитости даже за несколько часов до кончины обещали ему еще много лет «покойной жизни», но когда к физической болезни сердца присоединяются еще нравственные удары, бьющие в то самое место, чем жил и для чего жил человек, сосуд не устоит, и нравственное страдание прекратит физическую жизнь». Не мог не откликнуться на смерть И. С. Аксакова и правитель Черногории Никола Негош, которого Иван Сергеевич посетил во время своего путешествия по славянским странам в 1860 году: «Да, я узнал о том, что мы понесли тяжелую потерю великого патриота и этим я ужасно расстроен. Ваша великая родина волей Божею всегда имела и будет иметь таких славных людей, но пусть Небо создаст еще раз такого же, который только что угас, любя одинаково славян как с берегов Бояны и Марицы, так и с берегов Невы и Москвы-реки. Благодарные сердца югославов будут носить по нему траур, так же как его соотечественники и особенно я, потому что он на самом деле испытывал ко мне дружеское расположение…»

На смерть И. С. Аксакова откликнулся не только славянский мир. Немецкая «Allgemaine Zeitung» писала: «К выдающимся людям России, которые были похищены смертью в последнее время, принадлежит, бесспорно, Иван Сергеевич Аксаков. В славянском вопросе Аксаков вовсе не был приверженцем теории внешнего единства славян, которое достигалось бы путем принудительного давления на отдельные племена, теоретически он признавал за каждой народностью право на самостоятельность и стремился главным образом ко взаимному нравственному сближению и солидарности… он верил в осуществление этого соединения». И еще эта газета отмечала: «Со своими противниками он всегда боролся средствами благородными и чистыми, почему даже его непримиримейшие враги не могли касаться чистоты и честности его характера. Повторим эти слова, как и другие: «Честен, как Аксаков, — это была почти пословица».

Английская газета «Standard», мягко скажем, не очень симпатизирующая взглядам И .С. Аксакова, назвала его смерть «национальной потерей» для России. Откровенно враждебный России, разумеется, И. С. Аксакову «Pesther Lloyd» вынужден был признать, что «это был один из могущественнейших деятелей своего времени: он приводил в движение монархов, народы и идеи».

Германская пресса не могла скрыть явного злорадства по поводу смерти И. С. Аксакова, как и в случае смерти его друга и соратника, героя освобождения Болгарии от османского ига, генерала М. Д. Скобелева. И хотя она объясняла это «враждебным его отношением к немецкому элементу», но на самом деле это было не так, она определила его врагом Германии за то, что он был идейно-нравственным стражем российских интересов в Европе и не допускал даже мысли, чтобы Россия принижалась как перед промышленным, так и военным германским могуществом. Даже его последняя политическая статья, по сути, завещание, заканчивалась предупреждением против любых сделок с Германией, пусть даже для разрешения славянского вопроса. Он писал: «Не от щедрот Германии принимать нам дары русско-славянской жизни. Мы добудем их сами…»

Очень трудно коротко рассказать об И. С. Аксакове, так насыщена его биография. Принципиальный государственный чиновник: уже в молодости ходили легенды о его беспримерной честности, его назначение «заставляет трусить каждое присутственное место». Известный поэт, хотя сам он не высоко ставил себя как литератора, но кому в России неизвестны были ставшие хрестоматийными строфы из поэмы «Бродяга», которая, несомненно, была предтечей некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо?». Блестящий публицист, но почти все его статьи, оригиналы которых, к сожалению, не сохранились, были подвергнуты цензурным искажениям, и мы никогда их не прочтем в полном виде. Пытливый ученый-исследователь: за описание украинских ярмарок, — а он любил Украину, наверное, не меньше России, — ему была присуждена Константиновская медаль Географического общества и Демидовская премия Академии Наук. Председатель Общества российской словесности. Бесстрашный издатель, каких было мало на Руси: первый же выпуск его «Московского вестника» обратил на себя внимание не только читателей, но и цензуры. А второй выпуск вообще был запрещен, а сам И. С. Аксаков лишался «на будущее время права быть редактором какого бы то ни было издания». И так будет до самого последнего дня. Не случайно его потом назовут «страстотерпцем цензуры всех эпох и направлений». Возмутитель общественных устоев, к сведению нынешнего опереточного Дворянского собрания: будучи потомком старинного дворянского рода, он был автором письма-проекта к государю: «Чтобы дворянству было дозволено торжественно перед лицом всей России совершить великий акт уничтожения себя как сословия…»

Осенью 1854 года началась героическая оборона Севастополя, и И. С. Аксаков записывается в Серпуховскую дружину Московского ополчения. Он не верил в возможность отстоять Севастополь, но сделал это шаг, как он писал родным: «…мне было бы совестно не вступить. Все идет глупо, но, тем не менее, люди дерутся и жертвуют». Иван Сергеевич был не просто штабс-капитаном Серпуховской дружины, а квартирмейстером и казначеем ее. После окончания кампании он сдал в казну крупную сумму сэкономленных денег, что вызвало не то чтобы недовольство начальства, – он ставил, мягко говоря, в неловкое положение интендантскую службу всей армии. Этот факт послужил основанием для назначения его в комиссию князя В. И. Васильчикова по расследованию интендантских злоупотреблений во время войны.

В 1857 году Иван Сергеевич едет за границу. Но заграница его тянула не модными курортами, хотя потребность в том была, — он стремился глубже понять суть происходящих там событий, особенно в славянском мире, и оттуда яснее виделось происходящее в России. Вернувшись, он начинает издавать газету «Парус». 22 июня 1858 года он пишет М. Ф. Раевскому, на которого в 1856 году, после окончания русско-турецкой войны, русским правительством была возложена забота по устройству церквей и школ в Болгарии, Боснии, Герцеговине, Албании и Черногории (забегая вперед скажу, что с 1860 года он станет в славянских странах представителем возглавляемого И. С. Аксаковым Московского славянского благотворительного комитета): «после долгих хлопот удалось, наконец, возвратить себе гражданские права в литературе, которых я был лишен покойным Императором. Я получил дозволение и с сентября сего года начинаю издавать от своего имени еженедельную газету… Интересы славянские, само собой, разумеется, будут играть в этой газете важную роль… Мне необходима еженедельная корреспонденция из славянских стран, так чтобы в одном было письмо из Сербии, в другом — из Болгарии, в третьем – из Богемии, в четвертом – из Далмации, в пятом – из Галиции и т. д., только таким образом славянский вопрос приобретет популярность в России. Сделается вопросом, близким нашему купечеству и вообще грамотному простому люду…»

26 августа он снова писал М. Ф. Раевскому: «Пожалуйста, завяжите сношения «Русской беседы» с Венгрией. Кажется, мадьяры начинают сознавать, что их политическое бытие тесно связано с независимостью славянских племен… Старайтесь славян наших из области учено-отвлеченной перевести на живую почву, заставьте их изучать не только памятники древней славянской письменности, а живой народ, его обычаи, предания, верования. Вот что важно…»

Но уже 13 апреля следующего года письмо его к М. Ф. Раевскому полно горечи: «Первые два номера «Паруса» произвели шум и гул страшный. В публике было сочувствие огромное, и нет сомнения, что через год славянский вопрос сделался бы популярным в России… И только тогда сочувствие к славянам было бы действительно и принесло бы плоды… если бы ни запретили «Паруса»… Вы не можете себе представить, как вообще Петербургу ненавистна и подозрительна Москва, какое опасение и страх вызывает там слово: народность. Ни один западник, ни один русский социалист так не страшны правительству, как московский славянофил. Никто не подвергается такому гонению… «Парус» запретили, но министерство иностранных дел тотчас же спохватилось, что запрещение «Паруса» в то в время, когда его воспретили в Австрии и когда наша политика предписывает нам дорожить сочувствием славян, — весьма несвоевременно, что такой орган славянской мысли, который был бы центральным славянским органом, был бы весьма полезен… Всего проще было бы не запрещать «Паруса» или разрешить его вновь, но государь никак на это не согласился, а велел Ковалевскому предложить кому-либо из московских славянофилов, только не Аксакову, продолжить «Парус» под другим названием…»

Только не Аксакову! Увы! Сколько раз и потом было в России! Чтобы угодить чужим, оскорбляли своих! Били по своим!

Лишенный возможности говорить с братьями-славянами через газету, И. С. Аксаков решает говорить с ними глаза в глаза. 10 января 1860 года, немного оправившись после смерти отца, он сообщает Раевскому: «Мой план таков: весною, в начале мая явиться к Вам в Вену и там представить на ваше высочайшее благоусмотрение план моего окружного путешествия по славянам, на что я полагаю посвятить месяца три или четыре…»

И поездку эту он совершил. В мае 1860 года он предпринимает большое путешествие по славянским землям: Хорватии, Черногории, Сербии, Далмации. В Черногории он побывал в г. Котор, посетил ее правителя, выдающегося сербского поэта, князя Николу Негоша в столице Черногории г. Цетине, который был тогда, по сути, небольшой деревней. Наверх к Цетине из Которского залива современная автомобильная дорога поднимается жутковатым серпантином, в одном месте параллельно ей сохранился небольшой участок, как нам сказали, не самый опасный и сложный, старой дороги, по которой верхом и пешком поднимался и И. С. Аксаков. У нас в России по таким тропам даже альпинисты страхуются альпинистской веревкой. Мало того, он передвигался по Черногории со своей турецкой внешностью (вспомним, его бабка по матери была турчанкой), то и дело встречая вооруженных людей, в условиях вот-вот готового вспыхнуть антитурецкого восстания. «Путь в Черногорию ужасно труден и утомителен, — писал он родным, — голые скалы и камни, никакой долины, никакого прохода между горами, а надо взбираться на самую верхушку. Цетинье, столица Черногории, не только городом, но и деревней назваться не может. Здесь, собственно, два дома, заслуживающих это название: дом или «дворец» князя и дом архиерея. Разумеется, мы были прекрасно приняты князем, у него и обедаем и ужинаем. Описывать Вам теперь подробно Черногорию невозможно, на это бы понадобилось слишком много времени, а времени у меня очень мало; едва успеваю pêle-mêle отмечать в дневнике для памяти. <…> Вы присутствуете при самой первой поре политического рождения государства. «Законник», сочиненный князем и помещающийся весь на пяти страницах, напоминает первые законы, данные Ярославом, т. е. «Русскую Правду».

А вот запись в дневнике от 4 (14) июня: «В 7-м часу утра мы отправились с Петковичем в обратный путь, опять же с теми же черногорцами-проводниками …встретили двух герцеговинцев верхом, вооруженных и с красным тюрбаном на голове. Они остановились поговорить с Петковичем. Они ехали к господарю (князю черногорскому и Брускому) посоветоваться на счет восстания. Петкович объяснял им, что они зачинают глупость, что терпели, еще бы потерпели и проч. … Но они отвечали, что терпели довольно: уже 500 лет терпим? Невмоготу стало. Как Бог даст и проч. На лицах их была написана решимость. Видно, что они говорили с Петковичем из одной учтивости…»

Именно во время этой поездки в Черногорию он пришел к своему основному выводу, который выразил в письме к родным, выводу, который, наверное, как никогда злободневен сегодня, «Я вообще убедился, что только одно есть действительное средство поднять славянский дух в прочих угнетенных племенах, – это чтобы сама Россия стала Русью: этот один факт, без всякого вмешательства политического, без всякой войны, оживит и направит на путь дух прочих онемеченных, объитальяненных, офранцуженных, отуреченных племен славянских…».

Потом была Сербия. Из письма к родным: «…Я начинаю говорить по-хорватски или по-сербски; по крайней мере, мог со всеми довольно свободно объясняться».

Сербский публицист Матия Бан познакомил его с тайным планом восстания в Боснии с целью присоединения Боснии к Сербии. В позднейшей переписке с И. С. Аксаковым Бан строил планы далеко идущие: создания южнославянской федерации из сербов, болгар, хорватов, своего рода прообраз будущей Югославии, которая потом должна была, в свою очередь, войти в состав общеславянской конфедерации. В подготовке восстания И. С. Аксаков обещал ему содействие. В августе 1860 г. он передал ему три тысячи рублей из средств Славянского комитета. Но И. С. Аксаков понимал, что такое дело нельзя осуществить только на частные пожертвования. Поэтому обратился за помощью к русскому посланнику в Вене В. П. Балабину, русскому генеральному консулу в Белграде А. Е. Влангали и к М. Ф. Раевскому, которые были его единомышленниками. В результате общих действий русское правительство предоставило Сербии бессрочный беспроцентный заем на 900 тысяч рублей. Однако сербское правительство в результате интриг отказалось от этого займа. И. С. Аксаков писал родным: «Белград – гнездо интриг политических как со стороны покровительствующих держав, так и еще более со стороны самих сербов, разделенных на множество партий. <…> Ссоры, вражды, наговоры, клеветы – здесь ежедневное явление. Несколько человек сербов, которые уже были у меня, все разных направлений и говорят один против другого!»

Полностью осуществить план поездки по славянским землям помешала смерть брата, Константина Сергеевича. Потому Раевскому одна за другой идут посылки: «На днях Вы получите от меня 80 экземпляров стихотворений Хомякова, изданных под моим наблюдением; возьмите экземпляр себе, дайте Кузмани, Криницкому, Ловацкому, пошлите в Прагу, в Белград – обществу, митрополиту, консулу, кн. Михаилу, Груичу, Илличу, проф. Сретковичу, Любиму Ненаджовичу, в Читалиште, Бану, Матичу, Блайковичу, и 10 экземпляров митрополиту для раздачи, кому найдет приличным… в Рагузу Петковичу, графу Поцца, в Загреб – Шпуну Можуравичу, Мирко Боговичу…» Он посылает в славянские страны сборники сказок Афанасьева, сочинения Пушкина и Гоголя, всевозможные словари…

В то же время его гнетет духовное одиночество, слишком мало единомышленников, слишком мало людей в славянском мире, кто его понимает. К тому же: «Безумствуют славяне на западе и на востоке. Безумствуем и мы… Славяне могут нам рассказывать, что у них скверно и ожидать от нас помощи. Нам же рассказывать, как у нас скверно, не приходится. А кроме скверного нечего и рассказывать!»

Все это подтачивает его здоровье, как и смерть одного за другим родных. 5 августа 1861 года он делится с все тем же М. Ф. Раевским своим горем: «Родные мои сестры не выходят из траурных одежд. Три года сряду смерти: 1859 г. — отец, 1860 г. — брат, 1861 г. — сестра! Маменька очень ослабела… Тяжело, болезнь и кончина сестры помешали мне объявить о моей газете, и хоть я не оставляю такого намерения, но трудно, признаюсь, мне теперь отдаваться газете, когда на руках моих вся семья, и все женщины!»

Но уже через месяц его письма полны заботой о самом главном деле: «Пусть каждый славянин пишет, что имеет сказать в пользу своей народности». Иван Сергеевич помышляет о развитии славянского экономического учения, он сближается с группой промышленников, в которую входили И. Ф. и Н. Ф. Мамонтовы, А. В. Третьяков, В. А. Конорев, К. Т. Солдатенков, И. В. Щукин. Он горячо интересуется самобытными сторонами промышленности и сельского хозяйства в славянских странах.

«Положение…» от 19 февраля 1861 года его глубоко разочаровало. Он видел в его половинчатости плевела будущих бед России. Он замышляет газету, которая помогла бы читателям ориентироваться в происходящих событиях. Он называет ее «День». Разрешая издание газеты, московский цензурный комитет оговаривал: «Главное управление цензуры разрешило дозволить г. Аксакову издавать означенную газету без политического отдела, чтобы московскому цензурному комитету иметь особенное, в цензурном отношении, наблюдение за этим изданием». В результате этого «особенного» наблюдения издание газеты то и дело приостанавливалось, в конце концов, в 1868 году она вынуждена была прекратить свое существование. Надо сказать, что издание «Дня» с самого начала представляло собой акт отчаяния. И. С. Аксаков издавал «День» на свои небольшие средства, он вынужден был постоянно ограничивать себя, а сотрудников в выплате гонорара. Типографии своей не было, выход газеты зависел от многих случайных причин. Была вынуждена прекратить существование, и по тем же причинам, газета «Москва», которую он редактировал в 1867-1868 годах: «…г. Аксаков, как видно из всей его литературной деятельности, отличается деспотическим упорством в своих мнениях и своей нескрываемой ненавистью к администрации, которую он старается унизить в глазах общества всякий раз, как распоряжения ее не согласуются с его личными и односторонними воззрениями».

Особое место в биографии И. С. Аксакова занимает его деятельность как основателя, идейного вождя и руководителя Московского славянского благотворительного комитета, во главе которого он стоял более 30 лет. Под его руководством комитет играл ведущую роль в организации и координации других славянских комитетов страны. И. С. Аксаков чувствует себя счастливым, когда в июне 1867 года ему удалось собрать в Москве всеславянский съезд. Во время торжественного приема в честь дорогих гостей он поднял чашу за братство между всеми славянами: «отныне его братство призвано стать не отвлеченною только, абстрактною, как говорят немцы, идеею, не платоническим только бесплодным чувством, а действительным, деятельным, животворящим фактом. Братство! Братья! Как много сказано этими словами. Невольно повторишь слова Хомякова:

О, вспомнишь ли, что это слово «братья»                                                               Всех слов земных дороже и святей?!

Я прибавлю: оно не только святей, но и сильней. О каком братстве говорим? О братстве полсвета!.. Славянское братство не умещается в рамки географических и политических отношений… Но что такое братство? Братство значит любовь и равенство… В братстве нет ни низших, ни высших; братья – это значит все равны. Кто из них лучше и сильнее, на том лежит и больше ответственности. От того, кто много имеет, больше и требуется. Обязанность сильного — помогать слабому. На России лежит великая обязанность. Россия должна осуществить на земле славянское братство и призвать всех братьев к свободе и жизни. Будем же блюсти это наше братство, как наше величайшее богатство, как наше драгоценное сокровище, как завет истории! … Мы все здесь – рабочие одного общего дела. Дело это – осуществление славянского братства…»

И. С. Аксаков принимает активное участие в оказании помощи Сербии и Черногории в их освободительной борьбе против Турции. Многое еще остается, а может и навсегда останется тайной, что касается деятельности И. С.  Аксакова по помощи, а точнее сказать, по организации народно-освободительного движения на Балканах. Действуя вопреки политики российского правительства, он вынужден был стать великим конспиратором, его фамилия почти всегда оставалась в тени, на поверхности, в печати фигурировали и по сей день преимущественно фигурируют другие фамилии, порой имеющие к освободительному движению самое косвенное отношение. Весной 1875 г. вспыхнуло восстание в Боснии и Герцоговине. Показательно, что сербское правительство в первые же дни восстания обращается за финансовой, военной помощью не к российскому правительству, а непосредственно к И. С. Аксакову. Вот когда пригодились ему навыки, приобретенные им в бытность квартирмейстером и казначеем Серпуховской дружины во время Крымской войны. Он не просто организует общественное движение, а заем сербскому правительству, общенародный сбор средств на нужды борющихся народов, за четыре месяца возглавляемому им Московскому славянскому комитету удалось собрать около 600 тысяч рублей Оставаясь в тени, организует поставку оружия, продовольствия, медикаментов, тайно переправляет через границу отряды русских добровольцев, медиков и выдающегося военачальника, героя взятия Ташкента и покорения Средней Азии генерала Михаила Григорьевича Черняева (как позже во время болгарского восстания зашлет в Болгарию легендарного генерала  Михаила Дмитриевича Скобелева, оба позже окажутся в опале), который по согласованию с сербским князем Милошем должен был принять сербское подданство и возглавить сербскую армию, а, по сути, создать ее. Российское дипломатическое ведомство, узнав об этих секретных переговорах, приняло меры к тому, чтобы Черняеву не было дозволено выехать из Петербурга — за ним был учреждён надзор, и ему было отказано в выдаче заграничного паспорта. Черняев тайно покинул Петербург, приказ о задержании его на границе запоздал, и в июне 1876 г. Черняев был уже в Белграде. Известие о назначении его главнокомандующим сербской армией послужило сигналом к отправке новых отрядов добровольцев и подняло восстание на Балканах на степень русского национального дела. Внешне Черняев действовал самостоятельно, сам вел переговоры с сербским правительством, порой превышая свои полномочия, но, как восклицает один из современных исследователей, Ольга Червинская в работе: «Писатель как историограф: сербский вопрос и личность генерала М. Г. Черняева в рецепции Ф. М. Достоевского»: «Можем ли мы сегодня знать, насколько самостоятельно действовал Черняев? Архивы убеждают, что за его фигурой скрываются другие персонажи. Это, в первую очередь, сын известного писателя и идеолог славянофильства Иван Сергеевич Аксаков (1823-1886), которому принадлежит основная заслуга в организации славянского движения на Балканах… Только для наивного сознания удивительным является то, что все шаги генерала делались под руководством именно Аксакова». В подтверждение этого утверждения можно привести выдержку из недавно ставшего известным письма самого М. Г. Черняева к И. С. Аксакову: «Глубокоуважаемый Иван Сергеевич. Писал бы Вам каждый день, сообщал бы Вам не только о том, что делается, но и о том, что намерен делать. Ведь не могу же я забыть, что именно Вы меня сюда снарядили, на собственный страх. Кто же понимает тогда значение моего приезда в Сербию, кроме Вас?»

Иван Сергеевич позже писал: «Две трети пожертвований внес наш бедный, обремененный нуждою, простой народ… Пожертвования по общественной лестнице шли в обратной прогрессии: чем выше, чем богаче, тем относительно слабее и скуднее. Наши денежные знаменитости не участвовали вовсе, а если и участвовали, то в самом ничтожном размере во всероссийской народной складчине». Простой народ подсознательно, можно сказать, на генетическом уровне чувствовал необходимость этого объединения, но что тут важно: он вставал на защиту болгар и сербов, не просто как славян, а. прежде всего, как за униженных православных. Вот в чем суть.

Но вряд ли И. С. Аксаков верил в победу восстания. С. А. Никитин в книге «Славянские комитеты в России…» был, вероятно, прав, когда писал: «Аксаков и славянские комитеты, посылая добровольцев в Сербию, боролись не столько с турками, сколько с русским правительством… Они хотели этим самым вынудить правительство к объявлению войны…» Что, в конце концов, и случилось: Россия заступилась за славянские страны.

В ряды возглавляемой генералом Черняевым сербской армии влилось не менее 4000 русских добровольцев (по другим данным — 7000), среди них даже представители императорской династии. Якобы, Сербию посещал тайно сам цесаревич Александр, будущий император Александр III. Это были поистине самоотверженные люди. Среди русских офицеров особенно выделялся граф Ф. Келлер, ставший полковником сербской армии. Ближайшим помощником Черняева становится знаменитый русский офицер Виссарион Комаров, которого к концу войны сменил Дмитрий Дохтуров. Оба — потомки героев Отечественной войны 1812 года, как и многие другие: граф Коновницын, князь Чавчавадзе, майор Миних, капитан Фермор… Николай Раевский, ставший прообразом Вронского в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина», внук генерала Раевского, героя Бородинского сражения, привозит с собой не только отряд русских добровольцев, но и большую по тем временам сумму для сербской армии — 50 тысяч рублей. Тем не менее, катастрофически не хватало офицеров.

Доброволец Николай Киреев в чине майора сербской армии стал во главе болгарского добровольческого легиона. Во время задуманной Черняевым операции по уничтожению корпуса Осман-паши Киреев получил приказ: совершить дерзкий обход турецких войск и  атаковать их с тыла. 6 июля 1876 года он лично возглавил атаку своего отряда. Турки не выдержали. Чтобы завершить разгром, Киреев послал за резервом. Однако командовавший резервом серб Етветкович самовольно покинул поля боя. Турки, видя, что перед ними всего горстка смельчаков, пошли в атаку. Киреев в своей кумачовой рубахе, надеваемой им перед каждым боем, повел бойцов в контратаку, но был сражен пулей. Его тело не удалось вынести, оно подверглось поруганию. Так удачно начатая операция сорвалась.

Ко второй половине августа 1876 года основные боевые действия сконцентрировались у пограничной крепости Алексинац. Здесь турецкий главнокомандующий Абдул Керим сконцентрировал свои основные силы. Черняев же, предугадав место основного удара турок, лично руководил созданием укреплений Алексинаца. Сербы проявляли удивительную беспечность в создании единой линии обороны. Так, Черняев перед самым сражением 18 августа обнаружил, что направление у монастыря Шуматовац вообще не укреплено. Буквально за считанные часы по его приказу здесь был возведен мощный редут. Турки, заранее разведав «слабое место», бросили на этом направлении свои главные силы. Генерал Черняев возглавлявший оборону Шуматоваца, воодушевлял солдат-сербов, и, когда погиб начальник редута, встал у артиллерийского орудия и лично повел стрельбу по накатывавшимся волнами туркам. Были отбиты с огромными потерями для врага все четыре атаки. Части турок удалось ворваться на территорию редута, но, благодаря мужеству самого генерала Черняева, редут отстояли.

20 августа турки предприняли попытку овладеть редутом у Горни Андроваца. Обороняли его войска под командованием всего две недели назад прибывшего в Сербию Николая Раевского. Здесь русские добровольцы и сербские солдаты стояли насмерть, Раевский погиб на этом редуте уже после окончания ожесточенного боя, когда турки отходили. Смерть была мгновенной — пуля попала в висок. И если под руководством Раевского сербы выдержали на этом направлении все атаки врага, то через два часа после его гибели они оставили редут. В 1902 году мать Раевского построит на месте гибели сына церковь во имя Св. Троицы, вложив в ее строительство почти все свое состояние.

Понеся огромные потери в ходе боев 18-22 августа и поняв, что лобовыми ударами он ничего, кроме собственных колоссальных потерь, не добьется, Керим-паша тайно обошел неприступные русско-сербские позиции и нанес обходной удар. Черняев был уверен, что исправит положение контратакой, но среди сербов началась паника, и они побежали. В ожесточенном сражении у Горни Андроваца 2-го сентября 1876 года объединенные русско-сербско-болгарские отряды потерпели тяжелое поражение.. С этого времени в сербской армии начинается заметное падение боевого духа, и ставка в борьбе против Турции делается в основном на подразделения русских и болгарских добровольцев, В бою, как правило, русские и болгарские добровольцы отходили последними, зачастую гибли, оставляемые бегущими сербскими солдатами.

(Подобное было и веком спустя, в последнюю балканскую войну. Русские добровольцы сражались на самых тяжелых участках, им поручались самые тяжелые, порой заведомо безнадежные операции прикрытия, достаточно вспомнить знаменитый 1-й Русский отряд и его легендарного командира Сашу-Руса, бывшего майора морской пехоты бывшей Советской Армии Александра Шкрабова, погибшего под Сараевом. Сербы своеобразно позаботились о его бесквартирной в Крыму семье, дали жилье не где-нибудь в срединной безопасной Сербии, а в Сараеве, практически на линии фронта, страшно подумать, что стало с ней, когда сербы вынуждены были уйти из Сараева).

Из вновь прибывших российских и болгарских добровольцев в сентябре 1876 года были сформированы две отдельные русско-болгарские бригады. Командовали ими офицеры русской службы — сербы подполковник Депрерадович и полковник Милорадович. Общее руководство было возложено на Келлера. Во время схваток в долине Моравы добровольцы русско-болгарских бригад Келлера одержали несколько побед над турками и их кавказскими наемниками.

В конце сентября 1876 года двадцатишестилетний Келлер был назначен начальником левого крыла третьего корпуса сербской армии. Это крыло действовало против талантливого турецкого полководца Осман-паши Непобедимого. Под командованием Келлера находилось всего десять сербских и русских батальонов пехоты, один эскадрон конницы и десять орудий. Правда, вскоре к его силам были присоединены четыре русских батальона и один русский эскадрон из добровольцев князя Оболенского. Русские и болгарские добровольцы, несмотря на их самоотверженность в бою и безудержную храбрость, не могли существенно изменить положение. Под Горни Андровацем турки, создав колоссальное превосходство в силах, 17 октября 1876 года разгромили сербскую армию. Тем не менее, полностью ее уничтожить не смогли именно из-за самоотверженных действий русско-болгарской бригады, которая до конца прикрывала отход разбитых сербских батальонов. Почти половина добровольцев, участвовавших в этом сражении, пала в бою; практически все остальные были ранены… Вскоре, 29 октября 1876 года, под Яжунисом турецкая армия нанесла очередное поражение сербам. И вновь основную тяжесть боев приняли на себя добровольцы. Командир русско-болгарской бригады полковник Меженинов на вопрос Черняева о подробностях сражения ответил: «Все сербы убежали, все русские — убиты».

От полного разгрома Сербию спас ультиматум России, предъявленный Турции. Боевые действия приостановились, было объявлено перемирие, закончившиеся мирным договором и в конце концов предоставлением независимости Сербии и Черногории.

Кто-то сказал: «Участь героя редко бывает благодарной…» Это в полной мере относится к М. Г. Черняеву. Оставив Сербию в сознании, что дело защиты славянства перешло под могущественное покровительство России, Черняев собрался на родину, но российское правительство въезд в Россию ему запретило. Он поехал в Прагу, но там его появление вызвало настоящую панику у австро-венгерского правительства. Оно потребовало, чтобы генерал Черняев немедленно покинул пределы империи. Против гостиницы, в которой он остановился, была поставлены пушки, а на все входы и выходы поставили часовых. Эскадрон кавалерии сопровождал его карету, отправленную на вокзал окольными путями, чтобы избежать его встречи с восторженными толпами народа, а полицейские чиновники сопровождали его до самой границы. Целые полгода после объявления перемирия между Cepбией и Турцией он вынужден был скитаться на чужбине, изгоняемый из одной страну в другую. Только в апреле 1877 г. он получил разрешение вернуться… в Кишинев и приказ не покидать его под угрозой быть арестованным.

На родине он оказался не у дел. С началом русско-турецкой войны Черняев записался добровольцем в действующую армию; но был оставлен за штатом на европейском театре войны, в том числе под давлением своих неприятелей, связанных с австрийскими кругами. В 1880 году, собрав в России пожертвования, он вернулся в Сербию, чтобы отдать последний долг своим бывшим соратникам — установить скромный памятник павшим русским добровольцам. Этот памятник был воздвигнут на Руевацком поле, у стен Шуматовацкого монастыря, где стояли насмерть русские добровольцы, вырвав победу у во много раз превосходящих сил врага.

Умер М. Г. Черняев своей смертью, в отличие от, скорее всего, отравленного английской разведкой не менее легендарного, такого же опального генерала, засланного И. С. Аксаковым в Болгарию – М. Д Скобелева.

Во время русско-турецкой войны 1877 — 1878 годов И. С. Аксаков проводит огромную работу по помощи болгарским дружинам. Один из современников рассказывал: «Мне случилось быть на одном приеме у И. С. Аксакова. Помню, что голова закружилась от этой массы людей всякого звания, как поток, нахлынувшей в его приемную, и как сердце усиленно билось и умилялось от бесчисленных проявлений народного энтузиазма. Как вчера помню, этих старушек и стариков, на вид убогих, приносивших свои лепты для славянских братий, в каком-то почти религиозном настроении, и в этой толпе заметил одну старушку, на вид старую, долго разворачивавшую грязненький платок, чтобы достать из него билет в 10 тысяч рублей».

Вот где пригодились его связи с купечеством. Оружие, покупаемое в Германии, бесплатно провозилось в Одессу по железной дороге, где грузилось на пароходы. Все больше говорили, что освободительное движение славян получило в лице И. С. Аксакова своего Минина. Болгары называли своих ополченцев «детьми Аксакова», через Аксакова они получили, в частности, 20 тысяч винтовок, 12 крупповских пушек, даже военная форма ополченцев, так называемая «пехотная болгарка», была придумана им.

Зимой 1878 года русская армия, сломив сопротивление турецких войск, стала продвигаться к Константинополю, и 19 февраля в Сан-Стефано был подписан предварительный мирный договор. Согласно ему, Болгария превращалось в самостоятельное княжество, Турция признавала независимость Сербии и Черногории. Но под давлением Англии и Австро-Венгрии русское правительство на Берлинском конгрессе согласилось на передачу Южной Болгарии под власть Турции. И. С. Аксаков рассматривал это решение как предательство. 22 июня 1878 года он выступил с необычайно резкой речью на собрании Московского славянского комитета, который к тому времени уже был подчинен контролю министерства внутренних дел, в расчете, что его речь будет опубликована за границей, а в России будет известна «высшим мира сего, а мне только этого и нужно».

И он был услышан. К примеру, чешская газета «Narodni Listu» писала: «Понятно поэтому каким справедливым гневом должен был воспламениться благородный дух Аксакова на те правительственные круги, на тех «духовных изменников» народа, которые по желанию чужеземной шайки, имеющей много представителей в русской демократии, старались лишить последнюю войну ее славянского характера, старались умалить значение по-славянски мыслящих военачальников и распространив в народе нерасположение к «войне вынужденной». Тогда, после первых неудач русских войск под Плевной и в Армении, поднялся Аксаков, чтобы 8 октября 1877 г. в речи, которая сама была геройским подвигом, пристыдить этих людей «малой веры» и возбудить во всем русском народе, указав ему на великое призвание и его великие обязанности в славянском мире., новое богатырское воодушевление: «Вперед! Россия не может уступить, мы должны победить, ибо уступить, значило бы отступить». И Россия, благодаря своим богатырям, которых Аксаков увенчал венком своих феноменальных, полных красноречия и силы речей, действительно победила, а ее чудо-богатырь Скобелев стал перед воротами Царьграда. Но тут зависть старых врагов России составила заговор против нее, «честный маклер» Бисмарк зло заплатил России за все ее благодеяния, а русская дипломатия, потеряв голову, позволила разорвать Свято-Стефанский мир (так они определяли для себя Сан-Стефанский мир). Кто не знает и не помнит эту монументальную речь Аксакова в час Берлинского конгресса? Как ветхозаветный пророк, который презирает опасности и гнев властителей и провозглашает миру истину, как ему велит сердце, так тогда протестовал именем русского народа его геройский мыслитель и ученый против этого деления Болгарии, против этого унижения русской славы, против этой задержки славянства в его кровью добытом развитии».

Сербский листок «Драшков Рабош», выходящий в Сплите, еще глубже осветил суть проблемы: «Все славянские браться лишились в нем брата- русского – праведного, смелого, непоколебимо стоявшего за веру-правду. Он первый воздвиг невидимую плотину, чтобы греко-славянский мир не потонул в мире германо-римском. Первый отмежевал Восток от Запада. Служил народу и вере славянской с ревностью апостола, более всего проникнутый духом Св. Первоучителей Славянских…»

Речь И. С. Аксакова произвела большое впечатление. Как писал А. Никольский в «Историческом вестнике», «и хотя Славянское общество было тотчас закрыто, и сам И. С. Аксаков был выслан из Москвы в деревню, но Берлинский трактат был принят Россией не в той оценке, какую дали ему наши дипломаты, а в той, какую дало ему патриотическое проклятье Аксакова…» Особый резонанс эта речь получила в славянских странах, особенно в Болгарии. Была даже выдвинута идея предложить Аксакову болгарский трон.

Вынужденное молчание И. С. Аксакова дорого обошлось России: как свидетельствовало «Новое время», «после прекрасной речи о Берлинском трактате Аксаков должен был замолчать, а бывшие министры внутренних дел преследовали всякое проявление русской мысли. В эти десять лет молчания в русском обществе народились самые вздорные идеи нигилизма… Деятели в это время были люди, которым русская мысль, русское чувство были непонятны, хотя и носили некоторые славные русские фамилии, но в душе не принадлежали ни к какой национальности. Пошлость и умственная ничтожность этих людей были ясны для Аксакова, он указывал на трагические ее последствия. Предостерегал…

Увы!..

Увы, не в лучшем, а в более худшем положении мы ныне, сто с лишним лет спустя. «Деятели в это время были люди, для которых русская мысль, русское чувство были непонятны». Для нашего времени это мягко сказано. В годы революции, гражданской войны, коллективизации сколько-нибудь национально мыслящая интеллигенция была уничтожена или была вынуждена покинуть Россию. И в последние, даже относительно благополучные десятилетия XX века пресекалось все русско мыслящее. Выросли целые поколения русских, оторванные от корней. В 90-е годы во второй раз в XX веке в России победила большевистская, откровенно нерусская власть, обслуживаемая откровенно антирусской русскоязычной интеллигенцией. Но не о ней сейчас речь. Речь о тех вроде бы русских по крови интеллигентах, кто духовно облагораживал, обустраивал и сейчас продолжает облагораживать новый большевистский режим — о так называемой народной интеллигенции, которая сама о себе бессовестно, впрочем, еще в позапрошлом  веке, придумала легенду, что она – совесть народа, не спросив народ, считает ли он так… За редким исключением, после некоторой растерянности она тоже бросились угождать очередной антирусской, антироссийской власти, это тем более гнусно, что новая власть, в отличие от прежней, коммунистической, силой не заставляла этого делать, более того, не очень-то нуждалась в этом. И потому цинично-снисходительно принимала эти книксены.

Увы, парадокса тут никакого нет. У «народных» и «заслуженных» это уже в крови. Больно и стыдно было на них смотреть во время ельцинских выборов — как они старались в одном строю с ворами в законе и вне закона, выпрыгивали из штанов и юбок, впрочем, многие архиереи Русской Православной Церкви тоже. И непременно, чтобы их рвение заметили, а потом отблагодарили! Но чтобы отблагодарили не прямо, а мягко, интеллигентно. Чтобы в нужный момент можно было встать как бы несколько в оппозицию, мало ли что. Это в какой-то мере было бы простительно, если бы они это делали по политическим или нравственным убеждениям. Но ведь они не хуже других понимали, что толкают народ выбирать в «цари» человека, на котором, помимо многих других страшных преступлений, висит тень гнусного беловежского антиславянского, антирусского, антироссийского, антиевразийского сговора. Человека, глубоко больного, нравственно падшего, уже давно не управляющего страной и тем более не способного управлять ею в будущем, и за него это будут делать другие. Но ведь это будет завтра, а живем-то мы сегодня, один раз! И потому надо успеть поугодничать сегодня, пока раздают – или только обещают раздавать – даже не пряники, сникерсы.

Самое печальное, странно повела себя так называемая патриотическая интеллигенция, внешне вроде бы противостоящая народно-дворовым деятелям культуры. К примеру, многие русские писатели, по-настоящему талантливые и в своем творчестве продолжающие традиции великой русской литературы, встав в оппозицию к новому криминально-большевистскому режиму, не только не смогли создать сколько-нибудь реального общественно-нравственного движения, основанного на истинной национальной идее, но до сих пор завороженно смотрят в рот другому бывшему секретарю ЦК КПСС, Г. А.Зюганову, подобно хорошо оплачиваемому талантливому шуту Жириновскому, пустой демагогией морочащему российский народ. Как ни парадоксально, вроде бы честные, народные писатели оказались в плену у доктрины, с которой в своих произведениях явно или подспудно боролись.

Россия ныне стоит перед страшным, может быть, уже свершившимся выбором. Положение наше куда безнадежнее, чем большинству из нас представляется. Дело даже не в разрушенной экономике и разложенной армии. Дело гораздо глубже: в самые беспросветные поры гонения, в том числе при большевиках, Церковь была более Церковью, чем ныне. Не остались ли уже от нее лишь внешние обрядовые одежды? Не потому ли она так поддерживается нынешней мафиозно-финансовой властью втайне от тысяч рядовых священников и тем более уж прихожан? Не стала ли она уже тоже одной из ячеек вездесущего масонского ордена-спрута?.. Определяя нынешнюю трагедию России, мы, невольно или специально смещая акценты и тем самым уводя от истины, акцентируем на обнищании народа, половина которого в результате новой большевистской революции оказалась за чертой бедности. Но, во-первых, кто определял эту черту бедности, на самом деле, может, все гораздо страшнее. А во-вторых, в этом смысле Россия знавала времена и пострашнее, но народ не рассматривал их как трагически-конечные. Потому как у него была внутренняя идея. Он знал, что это беда временная. Что у него есть будущее, которое, прежде всего, от него, народа, и зависит. Только надо на время, ради этого будущего, затянуть пояса. Народ русский ныне вымирает не от голода, как утверждает товарищ Зюганов. Прямо скажем, голода в стране нет, это не более как треп вчерашних партноменклатурных функционеров, народ вымирает от безнадежности, бессмысленности своего существования, что его повели по чужим, не по русским путям-болотам не к русским конечным целям. Дайте ему надежду, верните ему национальную идею, о которой нынешние правители стесняются даже упоминать или сводят ее к насыщенности рынка памперсами и сникерсами, более того, по навязанной оккупационной конституции о национальной идее упоминать даже запрещено, и он накормит не только себя, но и, как раньше, еще полмира. В России всегда коренным вопросом был вопрос земли. Сколько веков русский крестьянин мечтал о ней! И вот сейчас, пожалуйста, вроде бы бери ее, сколько хочешь. А он не хочет брать. И не только потому, что в результате всех революций и контрреволюций источены его жизненные силы, но и потому, что земля для него не просто предмет купли-продажи, а нечто более святое, а вот это святое у него и отобрали…

Что дальше будет? Что мы заслужили. Поживем – увидим. Гадать не будем. Сейчас речь лишь о том, что так называемая русская интеллигенция, в свое время самозванно определившая себя «совестью народа», в очередной раз польстившись, как ныне говорят, на халяву, или, точнее сказать, поставив во главу угла совсем не православный, чуждый русской сути принцип: живем-то один раз, в большинстве своем предала народ, из которого вышла, как оказалось, в прямом смысле этого слова. При всей незначительности влияния ее на судьбы России, какую-то, пусть и самую ничтожную роль, народно-дворовая интеллигенция на выборах нынешней преступной власти сыграла. Она лишний раз доказала, что она не только не совесть народа, а, за редким исключением, лишь грязная пена на перекатах народной судьбы.

Выборы скоро забыли, потому что на смену пришли более суровые и гнусные времена. Были проедены и не очень-то уж стоящие ныне тридцать сребреников, за которые народно-дворовые артисты продались, пели и плясали, скоморошничали, и вот тогда-то у некоторых из них наступило тяжелое похмелье: кого мы выбрали?! – но было уже поздно. В волчьей схватке за власть о них забыли. И вот некоторые «вспомнили», вроде Н. Михалкова, о многострадальном русском народе, вот тогда они снова стали липнуть к оппозиции, громко кричать, в надежде, что к ним прислушаются, ведь они совесть народа. А народ уже никого не слушает. . Спасая свою душу, он смотрит латино-американские сериалы…

Горько, что все это уже было за плечами не только у нынешней интеллигентской шушеры, но и у большой русской интеллигенции. Пришло позднее похмелье к А. Блоку, написавшему паскудно-революционную поэму «Двенадцать», к В. Короленко, по простоте душевной защищавшего не русского мужика, а иноплеменных бесов. И того, и другого, как отработанный материал, как путающихся в ногах, бесы отравили. Не случайно, что первому присвоили звание «народного» артиста Ф. И. Шаляпину, тоже не избежавшему искуса революции и долго ходившего с книксенами по кабинетам Каменева, Троцкого и Зиновьева. Потом, когда он протрезвеет и большевики отберут у него это звание, он вовремя успеет спрятаться за границей. Не избежал революционной заразы и С. Есенин, его убьют позже… Я называю отдельные, более громкие имена, а их было тысячи. Не кто иной, как так называемая «великая» русская интеллигенция привела к смертоносной как для России, так и для самой интеллигенции, Февральской, а потом и Октябрьской революциям….

Ну, ничего, народно-дворовые артисты быстро оправятся от замешательства, тем более, что очередные выборы-спектакль уже не за горами. И они снова бросятся в очередной раз услуживать антинародному режиму, кто мягко так, интеллигентно, кто в открытую за подачки с барского стола, как мадам Бабкина, по своему подобию опошляющая, нравственно извращающая русскую песню… Так держать, «совесть народа», ведь живем-то один раз!..

Но я был бы не прав, если закончил бы свой «панегирик» о русской интеллигенции на этой безнадежной ноте, хотя дело наше более, чем безнадежное. Есть сотни и тысячи других, в том числе писателей, священников, учителей и артистов, которые не ноют, не стонут по погибающей России. Не мельтешат на телевидении, не потому, что они бесталанны, а потому, что их туда не пускают по причине, что они не лгут. Что их объединяет с народно-дворовыми артистами? То, что им тоже хочется есть, а их семьям – тоже. И что они живут, в общем-то, по тому же принципу: «Живем-то один раз!!!» Только с обратным смыслом: раз живем один раз, то совесть свою продавать преступно, потому как мы ответственны как перед Богом, так и перед народом, из которого они принципиально не выходили и который, по их надежде, не исчерпал еще свои силы…

Большой духовной поддержкой для И. С. Аксакова было письмо Ф. И. Тютчева: «…и вот почему, дорогой Иван Сергеевич, ваш «День», во что бы то ни стало, не должен ни на минуту сходить с нашего горизонта. Значение Ваше не в рати, а в знамени. Знамя это создаст себе рать, лишь бы оно не сходило с поля битвы. Не бросайте и не передавайте его – это мое задушевное убеждение».

Почему же случилось так, что как бы приговором его почти напрасной жертвенной жизни-свече стали слова: «феномен, но не сила», «знамя, но не рать»? Почему, как мы видим, даже великий русский пророк Ф. И. Тютчев не мог представить, предвидеть, призывая И.С. Аксакова не бросать, не передавать знамя, – что потом оно просто выпадет из рук и некому будет подхватить…

Удары по И. С. Аксакову наносились и слева, и справа, их наносили враги, та же уже народившаяся леволиберальная интеллигенция и, что совсем не парадоксально на Руси, свои, которые в чем только его ни обвиняли. В том числе в отходе от славянофильских идеалов. Сам И. С. Аксаков понимал, что какое-то изменение первоначальной славянофильской идеи – неизбежно. Он превосходно это выразил в предисловии к «Биографии Ф. И. Тютчева»: «Может потеряться из виду преемственная духовная связь между первыми деятелями и новейшими; многое, совершающееся под общим воздействием, но совершающееся в данную известную пору, при известных исторических условиях будет даже уклоняться, по-видимому, от чистоты и строгости некоторых славянофильских идеалов… Некоторые слишком поспешно определенные формулы, в которых представлялось иным славянофилам историческое осуществление их любимых мыслей и надежд, оказалось или окажутся ошибочными, и история осуществит, может быть, те же начала, но совсем в иных формах и совсем иными неисповедимыми путями. Но, тем не менее, раз возбужденное народное самосознание уже не может ни исчезнуть, ни прервать начатой работы…»

1 марта 1881 года был убит царь Александр II.

Потрясенный, И. С. Аксаков на экстренном собрании Славянского благотворительного комитета выступил с речью: «…Это суд Божий творится над нами. Это сам Бог, живущий в истории, ниспосылает нам свое страшное откровение, перед Его лицом мы стоим, позванные к ответу… Какой же ответит мы даем, мы дадим?.. Пусть, пусть испытует каждый сам свою совесть: нет ли и его доли участия в той скверне, за которую карает нас Бог и которою запятналась перед всем миром наша земля?

Нечего себя обманывать. Мы подошли к самому краю бездны. Еще шаг в том направлении, в котором с таким преступным легкомыслием мы двигались до сих пор – в кровавый хаос!.. Кто же дерзнул осквернить грехом русскую землю, осрамить, опозорить русский народ, да еще во имя народа, и не только надругаться над ним, но и распоряжаться его историческими судьбами?

Кто же они? Одна ли горсть злодеев – бессмысленных, лютых, одержимых демоном разрушения? Откуда же она завелась на нашей земле? Спросим себя строго по совести, не есть ли она продукт той духовной измены, того отступничества от народности, в котором повинны более или менее мы все – так называемая интеллигенция? Если она не  что иное, как логическое, крайнее выражение того самого западничества, которым уже с времен Петра снедаемо как недугом и наше правительство, и наше общество, — которое искажает все отправления нашего государственного организма, ослабляет и уже ослабило живое творчество духовных начал, таящихся в глубине народного духа? Ибо мы не удовольствовались теми сокровищами знания и науки, которыми богата Европа, но и приобщились самому ее духу, воспитанному в ней ее историей, ее религией, — сотворили из нее себе кумира. Поклонились ее богам, устремились к ее идеалам. Мы отвернулись от своей трапезы, пошли на пир чужой, и вот вкушаем и похмелье в чужом пиру! На кого же сетовать?..»

«Великая» русская интеллигенция, уходя от ответственности, привыкла искать причины российской трагедии в ком и в чем угодно, только не в себе, только вовне, в том числе в происках жидомасонства. Так легче договориться со своей совестью. И. С. Аксаков же прямо сказал: нельзя путать следствие с первопричиной. А первопричина – это, прежде всего, отпадение русской интеллигенции от Бога. Он писал: «Но христианин не может просто перестать быть христианином; он то и дело будет бороться со своим бывшим Богом и в самом себе и вокруг себя; он не перестанет вечно бунтовать против начала, которым проникнуто все существо исторических современных обществ, бунтовать – непременно озлобленно – везде и всюду. Попирать все, что этим началом освящалось в мире. Поэтому окончательный удел всякого христианского, отрекшегося от Бога общества – бунт и революция. Но бунт ничего не созидает, и общество, положившее революционный принцип в основание своего развития, должно неминуемо, от революции к революции, дойти до анархии, до совершенного самоотрицания и самозаклания…»

Он далеко видел. Я уже упоминал послание-предостережение «К сербам». Перечитывая его ныне, поражаешься: писавшие его предвидели будущую сербскую трагедию конца ХХ века, вызванную в том числе и обольщением первых побед и национальной гордостью, опасно переросшей в национальную гордыню. Увы, это послание оказалось не услышанным: «Народ сербский, внушивший уже почтение другим народам, не унизит никогда своего достоинства. Но мы знаем, что после испытаний, через которые вы уже прошли, предстоят вам другие испытания, не менее опасные… Свобода, величайшее благо для народов, налагает на них в то же время великие обязанности; ибо многое прощается им во время рабства, ради самого рабства, и извиняется в них бедственным влиянием чужеземного ига. Свобода удваивает для людей и для народов их ответственность перед людьми и перед Богом. С другой стороны, счастье и благоденствие преисполнены соблазна, и многие, сохранившие достоинство в несчастьях, предались искушениям, когда видимое несчастье от них удалилось и, заслужив Бога наказанье, навлекли на себя бедствия хуже тех, от которых уже избавились. Всякие внешние и случайные несчастья могут быть легко побеждены. Часто же, испытывая народную силу, они еще укрепляют и воспитывают для будущей славы; но пороки и слабости, вкравшиеся в жизнь и душу народа, раздваивают его внутреннюю сущность, подрывают в нем всякое живое начало, делаются для него источником болезней неисцелимых, готовят ему гибель в самые, по-видимому, цветущие его годы благоденствия и преуспеяния. Поэтому да дозволено будет нам, нашим братьям, любящих вас любовью глубокой и искренней и болеющим душевно при всякой мысли о каком-либо зле, могущем вас постигнуть, обратиться к вам с некоторыми предостережениями и советами… Мы  старше вас в действующей истории, мы прошли более разнообразные, хотя не более тяжелые, испытания и просим Бога, чтобы опытность наша, слишком дорого купленная, послужила нашим братьям в пользу, и чтоб наши многочисленные ошибки предостерегли их от опасностей, часто невидимых и обманчивых в своем начале, но крайне гибельных в своих последствиях; ибо опасности для всякого народа зарождаются в нем самом и истекают часто из начал самых благородных и чистых, но не ясно осознанных, или слишком односторонне развитых…

Первая и величайшая опасность, сопровождающая всякую славу и всякий успех, заключается в гордости…»

Все, что мы ныне имеем со славянами и между славянами, все, что мы ныне имеем с Россией, печальный результат и того, что век с лишним назад не прислушались к И. С. Аксакову. Мы его по-настоящему не прочитали. Он уже тогда явственно видел, какие беды могут встать перед нами, если мы, славяне, не просто будем врозь, а если нас к тому же разделит гордыня или взаимная подозрительность. Об этом в то же время с горечью писал и другой великий славянин, Ф. М. Достоевский: «Но, увы, чуть ли не вся интеллигенция райи (райя – презрительная кличка христианских подданных Оттоманской империи, буквально: стадо. – М. Ч.) хоть и зовет Россию на помощь, но боится ее, может быть, столько же, сколько и турок: «Хоть и освободит нас Россия от турок, но поглотит нас и, «больной человек», не даст развиться нашим национальностям» – вот их неподвижная идея, отравляющая все их надежды! А сверх того у них и теперь уже сильней разгораются между собой национальные соперничества; начались они, чуть лишь просиял для них первый луч образования». И результатом этого национального соперничества – братский жутко-кровавый развал Югославии. И еще: «Выгода России не в захвате славянских провинций, а в искренней и горячей заботе о них и покровительстве им. В братском единении с ними… Одной материальной выгодой, одним «хлебом» – такой высокий организм, как Россия, не может удовлетвориться. И это не идеал и не фраза: ответ на это – весь русский народ и все движение его в этом году. Движение почти беспримерное в  других народах по своему самоотвержению и бескорыстию, по благоговейной религиозной жажде пострадать за правое дело… Славянское дело во что бы то ни стало должно было наконец начаться… Но если уж началось славянское дело, то кто, как ни Россия, должна была встать во главе его. В том назначение России… Русские уйдут, но великая идея останется. Великий дух русский оставит следы в их душах – и на русской крови, за них пролитой, вырастет и их доблесть. Ведь убедятся же они когда-нибудь, что помощь русская была бескорыстная и что никто из русских, убитых за них, и не думал их захватывать!»

Боже мой, теперь-то, через сто с лишним лет, неужели братья-славяне не убедились, что помощь русская была бескорыстной?! Но режет кому-то глаза эта великая очевидность: мне показывают одну из российских демократических газет со статьей, цинично доказывающей, что не было никакого освободительного похода на Балканы, была обыкновенная российская экспансия…

О, как боятся они, ликующие ныне победу, хоть каких-то ростков нового славянского единения! Кляпом в горле, который так хочется проглотить, у них сегодняшняя Белоруссия. И только это уже доказывает, что славянский союз нужен. Как они боятся исторически сложившегося в границах России евразийского союза! Более того, они лучше нас представляют, что это за великая нравственная и геополитическая сила, удерживающая Россию от окончательного распада: глубоко русская, глубоко православная семья Аксаковых, выразившая суть России, генетически восходит одновременно к славянам и тюркам  и не случайно явилась миру на стыке Европы и Азии. И этнически ли чистый славянский союз спасал Русь и Россию в самые беспросветные времена? На этот вопрос в свое время ответили два славянина, два русских князя: Александр Невский и Даниил Галицкий. Русь, Православие спас унизительный союз с Золотой Ордой, которая посягала на все, но, в отличие от вроде бы христианского Запада, не посягала на Веру. И на Чудском озере, после которого князь Александр стал Невским, нам помогали «татарове», и в Куликовской битве Русь в смертельной битве схватилась не с Золотой Ордой, в чем нас до сих пор пытаются убедить наши историки-западники, а вместе с Золотой Ордой — с все тем же, до сих пор при всяком удобном случае смертельно жалящим, в свое время отпавшим от Православия католическим Западом.

Особенно трудными были последние годы И. С. Аксакова, он видел трагическую невозможность хотя бы частичного воплощения своих идеалов, и, как следствие, — чувствовал приближение великой беды. В декабре 1885 года нависла угроза закрытия его последней газеты «Русь». 26 января 1886 года он писал одному из своих корреспондентов: «Как трудно живется на Руси!.. Есть какой-то нравственный гнет, какое-то чувство нравственного измора, которое мешает жить, которое не дает установиться гармонии духа и тела, внутреннего и внешнего существования, фальшь и пошлость нашей общественной атмосферы и чувство безнадежности, беспроглядности давят на нас…»

Ныне, с падением большевизма, обрушившего вместе с собой страшу в духовную и нравственную бездну, в воздухе витает некая сладко приторная идеализация дореволюционной России: якобы, благоденствовала там, пусть с некоторыми издержками, гармония между царской властью, Церковью и народом, иначе говоря: Самодержавие, Православие и Народность. Но, увы, это был лишь иллюзорный идеал, но далеко не действительность. Читая беспощадно честного Ивана Сергеевича Аксакова, мы торопливо пробегаем по этим страшным строкам, своего рода приговору, не вдаваясь в глубинный смысл их, не стремясь определить суть, причины этого нравственного гнета, нравственного измора, чувства безнадежности и беспроглядности, которые давят нас и сегодня.

Случайно ли, что эти слова-приговор были последними в его жизни? На следующий день его не стало. Не от этой ли безнадежности он умер? Не стало человека, суть которого можно выразить цитатой из сербской газеты «Застава»: «Если бы мы жили при более благоприятных обстоятельствах, Аксаков, без сомнения, простер бы свою любовь на все человечество». Хотя в то же время кто-то из современников говорил, что он чувствует себя русским в трех случаях: когда слушает древние песнопения, когда слышит русскую народную песню, и когда читает статьи Ивана Сергеевича Аксакова…

Н. Н. Страхов после смерти И. С. Аксакова писал: «Ни одна из надежд, ни одно из задушевных желаний Аксакова не имеет впереди себя ясного будущего. Церковь осталась в том же положении; укрепление и развитие ее внутренней жизни по-прежнему идет шатко и медленно, и невозможно предвидеть, откуда появится поворот к лучшему. Славянские дела свидетельствуют, что духовное значение России не развилось, после подвигов, достойных Аннибала или Александра Македонского, мы вдруг с сокрушением видим, что старания иностранцев и их политическое и культурное влияние берет верх над той связью по крови, которая соединяет нас со славянами. Но ведь узел славянского вопроса заключается именно в нашей культуре, и если самобытные духовные и исторические силы наши не развиваются, если наша религиозная, политическая, умственная и художественная жизнь не растет, то мы неизбежно должны отступить для славян на задний план, сколько бы мы крови не проливали. Какая же для нас надежда в этой борьбе? Становясь грудью за единоверцев, мы должны спрашивать себя: не убывает ли в нас и в них та вера, в которой весь смысл дела и вне которой бесплодны все подвиги?..»

Увы, с еще большей горечью эти слова можно повторить и сегодня, сто с лишним лет спустя.

Н. Н. Страхов далее писал: «Все это, и лучше и яснее всякого, видел и чувствовал Аксаков. Потому больше чем когда-нибудь ему стало тяжело перед смертью. Не могу выразить, как изумили, как больно поразили меня несколько унылых слов, вырвавшихся у него в последних письмах, и тем сильнее поражавших, что выходили из уст такого богатыря. «Чувствуешь, — писал он, между прочим, — что настоящий переживаемый нами период – долгий период, и его ничем не сократишь». И вот ему не довелось пережить этот период. Смерть избавила его от этого страдания… Нет, для себя он вовремя умер. Благочестивые люди верят, что смерть всякого человека совершается не без соизволения Божия. И на этот раз мы как будто можем понять смысл этого соизволения. Аксаков довольно потрудился. И верный раб, наконец, был отпущен от своей работы. Что с нами будет? Конечно то, чего мы заслуживаем».

Словенская газета «Уставност» в одно время с Н. Н. Страховым писала: «Все заслуги и обширную деятельность Аксакова оценят лишь потомки через несколько поколений, оценит история».

Надеюсь, пришло то время. Как и надеюсь, что имя И. С. Аксакова у нас не только и не столько в прошлом, сколько в будущем. Только реально нужно смотреть в это будущее: все сказанное им и Ф. М. Достоевским о великом предназначении России верно только в случае, если она снова будет сиять тем огромным духовным значением, если она снова будет тем высоким организмом.

Сегодня, как никогда, злободневны слова, сказанные архимандритом Никифором Дучичем 8 марта 1886 года в Белграде на панихиде по почившему И. С. Аксакову: «Со смертью Ивана Сергеевича Аксакова угасла блестящая звезда на русском пространном небе, — звезда, какие и у великих народов, как русский, появляются лишь веками… Сияние этой блестящей звезды переходило за пределы русского царства и простиралось на края и земли южных и западных славян, оживляя и укрепляя их вековые надежды на свободу, исторические и народные права, пробуждая и развивая в них сознание духовного единства всех славян…. Это та сила, которой трепещут противники славян, радующиеся раздору между ними и желающие им вечного рабства у чужеплеменников, — силы, которой и врата адовы не одолеют, когда она разовьется и окрепнет».

И сегодня, как сто с лишним лет назад, злободневны слова из чешской газеты «Harodni Listy»: «Да, конечно, в Аксакове народ русский потерял одного из величайших деятелей, а все остальное славянство потеряло защитника и преданнейщего друга. Но потеряли мы его целиком и совершенно? Никоим образом. Люди такого духа и значения оставляют по себе для счастья народов светлый путь, ничем не затмеваемый: это лучи светлых идей, которые освещают потомству путь и тогда, когда уже самая звезда потухла».

Что с нами будет? Конечно, то, что мы заслуживаем. Все зависит от нас самих. И. С. Аксаков, надорвавшись, был Богом отпущен от своей работы, давно пришло наше время, а мы к ней по-настоящему еще не приступали, чтобы «сократить настоящий переживаемый нами период».

Какое новое Слово, о котором говорил И. С. Аксаков, нужно современному миру? Кто скажет его? Тем более, что одного лишь слова ныне мало. Не одно великое дело в России мы заговорили и тем самым отдали в чужие руки. Давно уже нужно конкретное практическое дело. И. С. Аксаков доказал, что оно, несмотря ни на что, возможно. Иначе говоря: кто ты, где ты, новый Иван Аксаков?

Путь для него во многом расчистил Святитель Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, который, может, не случайно начал свое служение Богу и русскому народу в аксаковских местах, на стыке Европы и Азии, но, если честно признаться самим себе, его Слово мы тоже не услышали, тем более, не последовали ему, по нашей вине он тоже стал феноменом, но не силой, хотя, безусловно, в Новое Смутное время духовно поддержал, спас тысячи, сотни тысяч людей.

Одна из статей И. С. Аксакова в «Руси», написанная 10 марта 1881 года, после убийства императора Александра  II, называлась «Пора домой!»: «Да, в Москву… Пора домой! Пора покончить с петербургским периодом русской истории, со своими кровавыми преданиями переворотов, измен, крамол XVII и XIX веков! Пора, наконец, средоточию государственной власти переместиться с крайней окраины государства в историческое средоточие русской земли, — то средоточие, которое создало саму власть, дало ей историческое бытие, оправдание и освящение…»

Увы, теперь нужно бежать и из Москвы, уже сданы врагу и московские бастионы, зловонными мухами засижено и загажено историческое средоточие русской земли. Где ныне спасение? В народной глубинке? Но есть ли еще она — в том смысле, в каком мы до сих пор ее понимали, как сокровищницу и твердыню народного духа? Впусте стоит коренная сельская Русь. Страшны результаты последней переписи: большинство еще недавно считавшимися живыми сел и деревень пусты или в них осталось по престарелых 2 – 3 жителя. Ныне  пора домой — это значит: сжать зубы и заняться собой, отказавшись от каких-либо мессианских иллюзий. Ныне думать о славянах — это, прежде всего — спасать Россию. Слабая Россия никогда не станет центром притяжения. Мы считаем себя русскими, но на самом деле русские ли мы? Русских отличала отвага и бесстрашие смотреть в будущее. Пора вставать с колен, как это ни трудно. Иначе говоря, пора снова становиться русскими. Хотя даже сам призыв подняться с колен ныне может быть расценен как проявление экстремизма. Снова стать русскими — это значит, стать православными, и Бог подскажет, как, с одной стороны, перебороть уныние и отчаяние, с другой – избежать очередного подсунутого Сатаной искушения построить рай на Земле под водительством очередного Ильича.

Одному из своих оппонентов И. С. Аксаков 100 с лишним лет назад отвечал: «О, если бы в самом деле все спасение России зависело от какого-нибудь готового проекта, — если бы только преподнесением публике «реальной формы» с кафедры, в речи какого-нибудь оратора, разрешался весь многотрудный и многоскорбный вопрос нашей современной поры!.. Не форма создает содержание, а содержание должно создавать себе форму; форма сама по себе не обладает никакой творческой силой: сила в духе, влагаемом в форму… Так начните с того, чтобы сперва искренне и вполне усвоить своему сознанию самые эти начала, которые вы же называете «русскими», усвоить до степени самодействующей творческой силы, — проникнуться духом родной земли. «Величайшая из революций», по выражению Вольтера, реально преобразившая весь мир, — христианство, при  своем появлении не предложило никаких реальных форм, а призвало мир – гласом вопиющего в пустыне к            п о к а я н и ю, а затем именно к усвоению душе только начал (любви и веры), по-видимому, отвлеченных и бесформенных…

Нам также нужно покаяние, — покаяние, так сказать, умственное; нужно исправление нашего сознания и обновление духа; нам, то есть, всей так называемой интеллигенции, более или менее руководящей судьбами нашего отечества. Все бытие наше изолгалось… Наш недуг долгий, давний, хронический. Из хронического он перешел в острый, или, вернее, хронический недуг усложнился еще и острым… Поэтому и нужно, прежде всего, учинить диагноз, точное и верное определение болезни, причем сам собой определится и способ лечения и решится вопрос: какие именно полезные средства, — так называемые героические, или медленно действующие, например органические законодательные меры, общественное воспитание и т. д. … Недуг громаден, но соразмерна ему и громадная крепость организма. Русь сладит с болезнью. Народ сохранил в себе запас силы не потраченной, уберег свои коренные начала, не поддался никаким своим опасным искушениям и соблазнам, не освятил добровольным участием и согласием никакого нарушения своего внутреннего строя, не уложился ни в одну заготовленную форму заграничного идеала, — и этим своим безучастием, бездействием, этою благодетельною неподвижностью, так часто осмеянною и непонятною, спас себя…»

Можем ли мы сегодня, через век с лишним, утверждать, что соразмерна недугу крепость русского народного организма и что народ сохранил в себе запас силы неистраченной? Что он не поддался никаким опасным искушениям и соблазнам, не освятил добровольным участием в нарушении своего внутреннего строя? Увы… Эти сто с лишним лет были, может, самыми страшными в судьбе русского народа, а значит, и  всего славянства: две мировые войны, обе обрушенные на Россию, революция, Гражданская война, коллективизация, еще одна революция и разколлективизация. И в этих кровавых, порой внтуриславянских, внутрирусских войнах, гибли лучшие из лучших. В течение этих ста с лишним лет шел жестокий и целенаправленный геноцид русского народа, как, впрочем, параллельно шел геноцид сербов, болгар, окатоличившихся поляков, которые давно перестали быть хозяевами в своей стране, а русский народ, вместо того, чтобы противостоять собственному геноциду, как бы даже содействовал ему. А если и противодействовал, то только тем, что по-прежнему «не уложился ни в одну из заготовленных форм заграничного идеала — и этим своим безучастием, бездеятельностью, этою своей благодетельною неподвижностью… спас себя».

Но сколько можно спасаться лишь бездействием и благодетельною неподвижностью? И так ли уж они благодетельны? На самом деле – спас ли он этим себя? Не обманываем ли мы сами себя, обреченные, на смертном ложе? Не идеализировали ли братья Аксаковы русского человека? Константин Сергеевич возводил в достоинство, грубо говоря, не государственность русского человека, но достоинство ли это, если на шею нам садятся, получается, по нашей воле, все, кому только не лень? А мы при этом, претендуем на ответственность за все славянство и даже за все человечество.

И можно ли по-прежнему продолжать называть русский народ великим? Ничего так не вредит ныне русскому народу, как ложное представление о самом себе. Горькая правда полезнее сладкой лжи, а правда такова, что великим в последний раз он показал себя в годы Великой Отечественной войны, в том числе и посредством заградотрядов и штрафных рот. Потеряв Бога, потеряв национальную идею, стремительно уменьшаясь как в духе, так и в количестве, русский народ – спасительно ли? —  замкнулся в себе. Он не захотел защищать по призыву трусливо-бездеятельного ГКЧП (правительства, если его можно так назвать, по своему национальному составу впервые за историю СССР русского, но кастрированного на предмет русской идеи) прогнивший коммунистический режим. Он поступил точно по И. С. Аксакову: еще раз «… своим безучастием, бездействием, этою благодетельною неподвижностью, так часто осмеянною и непонятною стал спасать себя и нас». А в это время даже не какая-нибудь серьезная политическая партия, а банда,  шайка одесских мальчиков, вчерашних наперсточников и младших научных сотрудников, ошалев от этой «благодетельной неподвижности» русского народа, нагло в открытую растаскивала, уничтожала  страну. В результате сегодня у руля еще вчера великой страны мы имеем девять (или сколько там?) детей лейтенанта Шмидта, фантастически богатых даже по американским меркам, где богатство наживалось столетиями, так называемых олигархов, среди них всего лишь одного этнически русского, правда, говорящего на каком-то неизвестном языке, состоящего из мычания и междометий, уральского казака Черномырдина, прикидывающегося этаким станичным дурачком, на которого якобы неведомо как свалилось баснословное богатство.

Точит душу мысль: может, идея спасительного славянского единства — всего лишь миф, к тому же не совсем безобидный, как для России, так и для братьев-славян, вопреки исторической действительности и, может, по каким-то причинам высшей предопределенности, созданный славянофилами и наиболее талантливо выраженный братьями Аксаковыми, Самариным, Хомяковым? Чем дальше, тем больше идея славянского спасительного единения тухнет во мне, боюсь даже, что становлюсь противником ее, как губительной для России. Может, она была не столь опасна, пока витала, скажем, на филологическом уровне, но стала губительной для России, когда зажженные этой идеей, страстным словом И. С. Аксакова люди, попытались внедрить его в жизнь? Словно это было против Божьей воли. Ведь, признаемся наконец себе, что, российская власть, боявшаяся славянофилов больше, чем революционеров-террористов, может, до конца не сознавая того, в конце концов сама заразилась этой идеей, внутренне чуждой ей. Иначе, чем объяснить, что Россия в 1914 году ввязалась в войну, — которая, еще до ее начала было ясно,  что станет мировой, — под предлогом защиты братской Сербии, не будучи сколько-нибудь готовой к этой войне? Находясь во внутреннем духовном раздрае, подточенная изнутри леволиберальной заразой, гнилостью царского двора, правительства, Церкви, превратившейся в заурядное министерство, даже ближайшие родственники царя были в стане его врагов. Никто, наверное, точнее не выразил внутреннее состояние России, как И. С. Аксаков перед своей смертью: «Как трудно живется на Руси!.. Есть какой-то нравственный гнет, какое-то чувство нравственного измора, которое мешает жить, которое не дает установиться гармонии духа и тела, внутреннего и внешнего существования, фальшь и пошлость нашей общественной атмосферы и чувство безнадежности, беспроглядности давят на нас…». Это чувство только усугубилось за прошедшие двадцать лет после его смерти. Не сообразуясь с внутренней печальной реальностью, ввязавшись в войну с вполне идеалистическим славянофильскими чувствами, Россия обрекла себя на гибель, а страну и народ на братоубийственную Гражданскую войну, которая только лишний раз доказала, что Россия к началу Первой мировой войны была полна внутренних, может, даже неразрешимых в рамках существующей власти противоречий. Она была далеко от идеалистической картины, которую нам от порой рисуют: хлебом завалила весь мир, вологодским маслом, хвалились самыми демократическими в мире университетами, не задумываясь, что они, находящиеся на полном государственном обеспечении, были чуть ли главными рассадниками заразы, террористы- революционеры, отправляемые в «страшные» ссылки, жили там, как, наверное, не жили позже их победившие последователи в элитных санаториях ЦК КПСС. Правда, что касается братской славянской солидарности, ради которой Россия обрушила себя в бездну, сотни тысяч несчастных русских беженцев приютили славянские Болгария, Сербия, Черногория, Чехословакия, но справедливости нужно сказать, что приютили их, может, не столь тепло, но и Франция, и Бельгия, и Китай, и даже Германия, с которой Россия еще находилась в состоянии войны.

После долгих дискуссий канонизировали императора Николая Второго. Судя по всему, далеко не все иерархи Русской Православной Церкви были сторонниками ее, я не знаю их доводов, могу только догадываться о них. Царь-страстотерпец! Я отнес бы это определение, скорее, только к его ни в чем не повинной семье. Спасая от критически-исторического осмысления личность Николая Второго, ее залили слащаво-охранительным елеем, попробуй выразить свое мнение, рискуешь обрушить на себя гнев нововерующих, сразу предадут анафеме, занесут в разряд врагов России. Я, например, до сих пор не могу определиться в своем отношении к факту его канонизации. Эти бесконечные вместо дела пышные и пошлые дворцовые церемониалы, раздражающие народ. Иногда кощунственно думаю, что крайняя, доходящая до болезненности, экзальтированная набожность Царя – одна из основных причин гибели России. Меньше бы показушно мотался по святым местам (что невольно сравниваешь с современными телевизионными шоу, Богу молятся наедине), перекладывая с себя ответственность за судьбу России на Бога, больше бы государственными делами занимался, армией, разогнал бы двор, который представлял собой классический бордель, кишащий предателями, врагами престола и России. Великий русский патриот, автор программной «Народной монархии» Иван Лукьянович Солоневич выражался более определенно, что властители дум при дворе были «почти сплошной сволочью – в буквальном смысле этого слова, и что одна из основных ошибок, совершенных Николаем Вторым, заключалась в том, что не повесили П. Н. Милюкова».

За что канонизировали Николая Второго? Грубо говоря, за то, что его расстреляли большевики? Но большевики расстреляли его, можно сказать, «по ошибке», они боялись, что за ним стоит сила, что он будет знаменем сопротивления, контрреволюции, что его бросятся спасать воинские части, народ, могут все повернуть вспять. Но, увы, никто  не бросился его спасать, он оказался всем чужим: народу, армии, царственным родственникам в Англии и Германии, чекисты для оправдания бесчеловечного расстрела его и его семьи, возводящего Николая Второго в разряд мучеников, вынуждены были придумать легенду о якобы готовящейся попытке его спасения, потом в эмиграции эту легенду по пьяни будут рассказывать в парижских кафе, что какие-то юные офицеры то ли пытались, то ли только собирались его спасать, но так и не собрались. Увы, никто не пытался, всем он был чужд, кроме, может, уроженца Уфы, чекиста Алексеева-Яковлева-Мячина, то ли большевика, то ли анархиста, то ли просто авантюриста, который, вопреки приказу ЦК большевиков развернул поезд с царской семьей, пытаясь спрятать Николая Второго в Уральских горах, но, скорее всего, это тоже была одна из провокаций ЧК.

Почему не победили белые? Прежде всего, потому, что, будучи в основной своей солдатской и офицерской массе монархистами, они, оставшись без вождя-монарха, Помазанника Божьего, вынуждены были воевать за Россию, за Святую Русь под чуждыми им демократическими знаменами. Гражданская война, по сути, была разборкой двух антинародных сил: большевиков и подло обманутых ими их же единоверцев-февральцев: разных там меньшевиков, эсеров, кадетов… Не случайно, патриарх Тихон, предав анафеме большевиков, не благословил Белого движения.

Так, может быть, не народ предал Царя, Помазанника Божия, как толкуют ныне некоторые наши нововерующие? Может быть, Царь своим бездействием, а потом отречением от престола предал в большинстве своем остававшийся православным и монархическим народ? Не есть ли его отречение от престола, которое наши нововерующие возводят в ранг христианского  смирения и даже подвига, в тяжелейшее для России время – все то же пагубное, совсем не христианское, нанесшее столько бед России, толстовское непротивление злу насилием? Или – силой, как это точнее выразил великий русский философ Иван Ильин, вынужденный под страхом смерти покинуть Россию. Сейчас толкуют, что Николай Второй на самом деле вроде бы не отрекался от престола, а что это меняет? А как относится к тому, что в свое время он предал, оттолкнув от себя П. А. Столыпина, жертвенно пытавшегося спасти Россию и жертвовавшего ради этого своей семьей, и, по сути, оказался в одном лагере с убившими П. А. Столыпина террористами? Еще была надежда в самый последний момент спасти империю, назначив премьер-министром морского министра генерал-адъютанта и адмирала И. К. Григоровича, в пору «министерской чехарды» решительно воспротивившегося окружению Григория Распутина повлиять на работу и расстановку кадров Морского министерства и поставившего условием своего назначения премьер-министром немедленную отставку наиболее одиозных министров Протопопова, Трепова, Штюрмера. Николай II сначала благосклонно отнесся к этой идее, но в самый последний момент под давлением той же клики отказался утвердить это назначение. Как потом напишут: «Так был упущен последний шанс, который посылала государю сама судьба: адмирал с безупречной ситуацией был именно той фигурой, вокруг которой могла сплотиться вся нация». Еще толкуют, раз Николай Второй – Помазанник Божий, то нельзя к нему подходить с мерками обычного человека. Но имеет ли право Помазанник Божий, если он таковой, отказаться от своего не только исторического, но и мистического, божественного предназначения, даже если его к этому принуждают силой? Помазанник Божий раз и навсегда приставлен к своей, если хотите, должности и ни при каких обстоятельствах не имеет права сам отрешиться от нее. Николай Второй, отрекаясь, поступил не как Помазанник Божий, а как лидер какой-нибудь политической партии.

А что касается его, действительно, ритуального убийства в Екатеринбурге – кощунствую, но, может, это через врагов Христовых наказание Божие за то, что он, отказавшись от своей мистической роли Помазанника Божия, отдал на растерзание врагам свою семью, Россию и православный народ, и мусульман тоже, потому что они тоже в свое время присягали Белому царю и, может, более нас, русских, были верны ему? Кстати, помимо всего прочего, он был полковником русский армии. А настоящие полковники в деле спасения родины идут до конца.

Что же касается русского народа, может, за грехи его – не только большевиками, но и последним русский царем, Бог наказал его? Вот над этим нам нужно крепко задуматься.

Был ли Николай Второй сколько-нибудь дальновидным самодержцем-политиком, действительно болеющим за русский народ, если хотите, сберегателем его? Увы, русско–японская война и последовавшая за ней революция, волна крестьянских волнений и даже мистическая ходынская трагедия в день 300-летия празднования Дома Романовых не стали для него грозным предупреждением. Празднование трехсотлетия Дома Романовых вместо критического осмысления трехсотлетнего правления династией Романовых было превращено в долгий, пышный и далеко не дешевый маскарад. Зачем, вместо того, чтобы заняться наведением порядка в стране, поддавшись лжеславянофильским эмоциям, нужно было ввязываться в Первую мировую войну, будучи совершенно неподготовленными к ней, к тому же за совершенно чуждые России английские и французские интересы? Спасать Сербию? Но если Россия сколько-нибудь была бы сильна, достаточно было бы грозного окрика. Никто Николая Второго не предостерегал о последствиях вполне романтического поступка? Многие предостерегали. В том числе Григорий Распутин, которому он вроде бы беспредельно верил!

Еще в конце XIX века, предчувствуя, что приближающийся XX век может стать для России роковым, если не осмыслить прежние ошибки и будущие уже реально видимые, как внутренние, так и внешние нависшей над Россией угрозы, начальник российского Главного штаба генерал Николай Обручев направил Николаю Второму служебную записку, назвав ее «Основные исторические вопросы России и наша готовность к их решениям», в которой, в частности, писал: «Если Россия была и слаба, если она намного отстала от Европы, то это, прежде всего, потому, что очень часто она неправильно решала свои коренные политические вопросы: где следует и где не следует ей жертвовать своим достоянием… Зачем мы ходили в 1799 году с Суворовым в Швейцарию? Зачем дрались в 1805 году под Аустерлицем, а в 1806-1807 годах под Прейсиш-Эйлау и Фридландом, зачем, отбившись от Наполеона, ходили в 1813-1814 годах освобождать немцев под Лейпциг и Париж, кто нам указывал идти в 1849 году спасать Австрию? А в 1851- 1852 годах мешать ей передраться с Пруссией? С каким осознанием русских интересов мы аплодировали в 1870-1871 годах поражению Франции и воссозданию грозной Немецкой империи, затем в 1875-м помешали им вновь повоевать?. Все эти акты, в которых исторически, скорее, ряд политических увлечений и недоразумений, чем зрело обдуманных решений… Войны стоят страшно дорого: миллионы людей, миллиарды денег. Если идти прежним путем, можно вконец погибнуть и быстро завершить свой цикл великой державы…»

Это предупреждение, как и многие другие, были не проанализированы, отвергнуты, легче было по инерции идти прежним путем, уповая на Бога… А безвинную семью последнего русского царя бесконечно жалко…

К этому могу добавить, что участвуя в освободительных, а чаще не очень освободительных войнах, мягко скажем, не очень-то ценили родного русского солдата, оторванного от земли кормильца-крестьянина. Я уж не говорю о тех отдаленных временах, когда их продавали или дарили целыми полками какому-нибудь курфюрсту. Для меня было потрясением, когда, оказавшись в Болгарии впервые, я увидел памятники русским воинам, погибшим за освобождение Болгарии и поставленных русскими. На надгробьях: фамилии офицеров, а ниже, к примеру: « …и 52 нижних чина». Сколько я не видел памятников — ни одной солдатской фамилии, словно это был скот.

Россия ввязалась в Первую мировую войну, далеко не быв Русью. Пышные церемонии, молебны были своего рода самообманом, прикрывали зияющую пустоту. Официальная церковь, опора самодержавия, долженствуя быть духовным стержнем соединяющим народ и Царя, Помазанника Божия, к этому времени не только не пришла в себя после губительных реформ Петра Первого, а пала в духовно-нравственном отношении еще ниже. Кончилось это тем, что она не только не осудила Февральскую революцию, не только не выступила против незаконного отречения Государя, но и 8 марта 1918 года от имени Святейшего Синода обратилась к русскому народу: «Свершилась воля Божия! Россия вступила на путь новой государственной жизни, доверьтесь Временному Правительству (масонскому! – М.Ч.), все вместе и каждый в отдельности приложим усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвой и повиновением облегчить ему великие дела водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы. Святейший Синод усердно молит всемогущего Господа, да благословит он труды и начинания Временного Российского правительства»

А за два дня до того указом от 6 марта вычеркнули имя Помазанника Божия из богослужебных книг, тем самым освободили армию и народ от присяги Государю. Даже Всероссийский поместный собор никоим образом не заступился за Помазанника, находящегося под арестом. То есть, молча, если не благословил, то потворствовал его ритуальному убийству. Ныне иерархи, говоря о страданиях Церкви во время революции, в качестве примера приводят трагическую судьбу истинного воина Церкви Патриарха Тихона и старательно замалчивают выше цитированные вполне революционные церковные документы. Впрочем, это могло быть своеобразным ответом на отречение Помазанника Божия от своей мистической должности.

Но вернемся к братьям — славянам. Россия великими жертвами, жизнью сотен тысяч своих лучших сынов и дочерей, отозвавшись на отчаянную мольбу, спасла Сербию, Черногорию и Болгарию от пятисот векового турецкого ига, но не прошло и года, как болгары и сербы, еще вчера под началом М. Г. Черняева воевавшие в совместных сербско-болгарских дружинах, в ноябре 1885 года схватились между собой в территориальных претензиях, и каждая из сторон пыталась привлечь на свою сторону своих вчерашних смертельных врагов: Турцию и Австро-Венгрию. И.С.Аксаков писал: «Мы осведомились, что М.Г.Черняев вслед за объявлнением Сербией войны отослал назад сербскому королю Милану полученный от него в 1786 году орден Такова I степени. В письме своем королю бывший вождь сербской армии просто и вежливо объясняет, что если чувство славянского братолюбия подвигло его в 1876 году принять деятельное участие в борьбе сербов против турок, то это же самое чувство побуждает его в настоящую пору отказаться от сербской почести, иак как его величество изволил начинать ныне братоубийственную войну с болгарами, из числа коих в упомянутом году более тысячи человек дрались в рядах сербов и под сербским знаменем против общего врага славянства….» Боевые действия велись с 14 по 28 ноября. Ни эти ли события были последней каплей, подточившей здоровье И.С.Аксакова, не выдержало, разорвалось сердце от очередной братской межславянской свары? От горького признания, что зря положил на это жизнь? Тем более, что с его прозорливостью не трудно было предвидеть, что славяне не раз предадут Россию, русский народ и сами себя в будущем. Мне справедливо скажут, что не надо отождествлять народ и власть. Так-то оно так, но это опять-таки не больше, как самообман. По большому счету каждый народ достоит своей власти. Болгария будет участвовать на стороне Германии  против спасшей ее России в двух мировых войнах, потом братушки будут клясться, что они были вынуждены это делалось  против своей воли. Потом, помня прежние обиды со стороны братьев-сербов, радостно предоставит свою аэродромы авиации НАТО для бомбардировок Сербии, потом торопливо втихую вступит в НАТО, в Евросоюз, в результате снова потеряют свою государственную независимость и, доведя страну до полного обнищания, дошло до того, что болгары теперь едят турецкие помидоры. Я уж не говорю о люто ненавидящей Россию католической Польше, но и вроде бы православные славяне во время братских разборок вели себя в славянских странах как бандиты. Поляки на Украине, и – наоборот, поляки в Белоруссии. Символом жестокости, бесчеловечности немцев во Второй мировой войне стала белорусская деревня Хатынь. До последнего времени мы деликатно умалчивали, что сожгли Хатынь  вместе с ее жителями украинские националисты. Немецкие офицеры СС содрогались от ужаса, наблюдая зверства хорватов в Сербии. Один мой знакомый, этнический татарин, прикупивший после последней балканской межславянской войны недвижимость в Хорватии и не утруждающий себя сколько-нибудь узнать историю края, говорил мне: «Не жалею, добродушный, приветливый народ, только немного ленивый». Братья-чехи в нашу Гражданскую войну вели себя в России как оккупанты.

Что касается сербов, может, чувствуя свою невольную вину перед Россией, что она  жертвенно, будучи совершенно не готовой к войне, бросилась на помощь им, сербам, ввергнув себя в Первую мировую войну, тем самым погубив себя, в начале Второй мировой сербы, приняв первый удар гитлеровских войск, сражались до конца (надо сказать, что они доблестно сражались и вовремя Первой мировой, Бисмарк говорил, что этот народ нельзя победить, его можно только уничтожить) и сорвали планы Гитлера, рассчитывавшего покончить с Югославией короткой военной операцией, и в результате гитлеровские в войска оказались под Москвой не летом 1941 года, как планировали, а поздней осенью.

Может, не случайно Бог еще во мраке веков дал нам волю или даже заставил разбежаться на западных, восточных и южных славян? Почему Его больше не устраивал единый славянский народ, в отличие от иудейского, разбежавшегося по всему миру, но, по сути, по идее оставшимся единым? В чем наша вина перед Господом? Может быть, не случайно мы продолжаем делиться и делиться, скоро, наверное, каждая деревня и каждый хутор станут отдельными государствами и народами. Может, мы больше чувствуем свое братство, пока врозь? А стоит нам лишь сделать попытку собраться вместе, как начинаем выяснять между собой отношения. О спасительном братстве с Россией, с русским народом братья-славяне вспоминают, лишь оказавшись голой задницей на раскаленной сковородке истории, любезно подсунутой Западом. Во все другие времена они, в отличие от нас, русских, европейцы, и туда все их взоры. Гордые черногорцы, отделившись от Сербии, уже называют свою страну не Черногорией, а на итальянский манер – Монтенегро. Но в тоже время, может, потому они шарахаются от нас, что Россия не стала Русью, не стала своего рода Афоном, а заразившись леволиберальной западной заразой, погибла не только сама, но и заразила этим нравственным сифилисом и братьев-славян? Может, в этом наша главная вина перед славянством?

Я уже писал, что впервые приехав в Сербию в начале 90-х годов ХХ века, впрочем, тогда еще в Югославию, я был поражен тем, что, в отличие от Болгарии, в Югославии совершенно не помнят или даже не знают своего спасителя, Ивана Сергеевича Аксакова. Я не мог найти объяснения этому. Оказывается, я многого тогда незнал. А может, и не хотел знать. Как глухарь на току, ничего не слыша, я тоже пел любовь  к славянству. Меня не насторожили предостережения великого Ф. М. Достоевского. Более того, я готов был заподозрить его в предвзятом отношении к братьям-славянам. После одной из моих страстных статей во славу единого славянства меня пытался осторожно охладить В. Г. Распутин. Я и его готов был заподозрить в нелюбви к братьям-славянам. Помню, я был возмущен статьей полуболгарина Г. Гачева, теперь уже не помню точного названия ее, но смысл которой был примерно таков: «Что нас, славян, разъединяет?» Саму постановку вопроса таким образом я считал чуть ли не кощунственной. Я даже отказался от встречи с Г. Гачевым, когда мне передали, что он хочет со мной ближе познакомиться. Г. Гачев искал причины славянского разъединения в национальных характерах: одни в силу исторических обстоятельств вынуждены стали жить в горах, а другие на равнине, а с болгарами русские вообще сводные братья, так как по преимуществу разной этнической крови. Конечно, у полуболгарина Г. Гачева был свой интерес в поисках разъединения славян, может, даже на не осознанном, генетическом уровне. Разумеется, что и сегодня я не согласен с ним, но ныне я, наверное, отнесся бы к его статье не столь категорично: конечно, дело не в горах и равнинах, а вот что касается национального характера, а может, еще глубже — нашей общеславянской сути, надо еще крепко подумать. Темы, которой мы деликатно – по причине ее неприятности — старались избегать или делать вид, что ее не существует…

Да, я многого тогда не знал. Я ежегодно на Международный Аксаковский праздник более других звал братьев-болгар и братьев-сербов, наивно полагая, что нет на планете лучшего места, как в селе с символическим названием Надеждино, в котором родился великий печальник и защитник славянства, прежде всего, болгар и сербов, Иван Сергеевич Аксаков, под звон колоколов храма во имя Дмитрия Солунского, покровителя всех славян, обсудить наши общеславянские дела, наше общее прошлое и будущее. И был поражен, даже обескуражен, что ни братья-болгары, тем более ни братья-сербы на Аксаковский праздник упорно не ехали., а если приезжали, интересовались больше нефтепродуктами. Приезжали французы, англичане, китайцы, кто только ни приезжал, правда, они все ехали больше к великому русскому писателю Сергею Тимофеевичу Аксакову, Ивана Сергеевича по извинительным для них причинам они мало знали или не испытывали к нему такого благоговения, а братья сербы и братья-болгары упорно не ехали. Я искал причины в бедности братьев-славян и предлагал профинансировать поездку за счет, увы, располагающего далеко не соросовскими средствами Аксаковского фонда. Я не мог и предположить, что вопрос тут в наших славянских принципах. Я не мог и предположить, что Иван Сергеевич, который братьям-славянам спас не только государственность, но, может, само существование, как народов, им чуть ли ни принципиально чужд. Оказывается, в свое время, вернувшись из поездки к братьям-славянам, Иван Сергеевич о многом умолчал. Я стараюсь представить, что творилось тогда в его душе. Умолчал в благих целях. И это умолчание, может, стало одной из причин последующей катастрофы России. И если бы я сейчас заново писал статью об Иване Сергеевиче Аксакове, то я, наверное, назвал бы ее «Опасная иллюзия  славянского единства».

Дело в том, что я только недавно узнал, что пришлось пережить Ивану Сергеевичу Аксакову в его поездке по славянским землям. Узнал, познакомившись с мемуарами известного сербского литератора Якова Игнятовича, с которым Иван Сергеевич встречался в Нови-Саде и который опекал его в поездке. Иван Сергеевич намеревался встретиться с наиболее влиятельными представителями венгерских сербов – патриархом Иосипом Раяичем, поэтом и церковным оратором, архимандритом монастыря Кружедол Никанором Груичем, писателем и адвокатом Йованом Субботичем. Патриарх Иосип Раяич постарался избежать этой встречи, Ивану Сергеевичу было доложено, что его нет в резиденции в Сремских Карловцах, а Груич и Субботич уклонились от встречи с Аксаковым, даже не ища предлогов. Субботич просто-напросто не явился даже уже на оговоренную встречу. Аксаков сам поехал в монастырь Кружедол к Груичу, но так и не дождался его там, и никто не мог ему сказать, где тот и когда будет. Тогда Иван Сергеевич заехал в соседний монастырь Хопово, но его настоятеля тоже «не оказалось» на месте.

Мало сказать, что Иван Сергеевич был обескуражен. Он, разумеется, понимал, что это не случайное стечение обстоятельств. В Кружедоле он, тем не менее, оставил свою визитную карточку, на которой написал по-сербски: «Жалко русскому Аксакову, что серб Груич его так и не принял». А по дороге в Хопово, по свидетельству Игнятовича, он «был невесел и взволнован». Игнятович пытался успокоить Аксакова, оправдывая поведение всех троих тем, что они в полной зависимости от австро-венгерских властей и что им может выйти боком встреча с Аксаковым. Во время всей поездки Аксаков не раз говорил Игнятовичу, что «сербы, где бы они ни жили, могут надеяться, единственно, на Россию». Игнятович деликатно отмалчивался, но однажды не сдержался, высказался вполне откровенно: «Забота русских о сербах в Венгрии была бы фатальной». После чего поинтересовался, в чем интерес русских по отношению к сербам? Аксаков якобы  сказал, что целью России является выход на Дунай — с тем, чтобы балканских и дунайских славян «заключить в свои объятия, и прижать к сердцу, и таким образом слить с великим славянством, какое и представляют русские». Естественный ход истории и традиции требуют якобы, говорил Аксаков, чтобы и «Константинополь оказался в руках православия и славянства, то есть в тех же объятиях России».

Игнятович с идеями Аксакова не согласился. Он резко ответил, что в жестких объятиях России у маленькой Сербии могут «сломаться ребра, поэтому пусть Россия оставит Сербию, чтобы она на основе своего права сама росла и укреплялась, и это была бы самая благодарная миссия России. Завладев Константинополем, Россия превратилась бы в акулу, которая проглотила бы все балканские и придунайские народы. Поэтому Сербия должна обороняться и против самой России в союзе с кем бы ни было». Но такого мнения придерживался не только Игнятович. Такого мнения придерживалось большинство известных тогдашних сербских политических деятелей и писателей. Послание русских славянофилов «К сербам» они дружно  и оскорбленно отвергли.

В ответ Иван Сергеевич сказал Игнятовичу, что он «обманулся в сербах», что «они не являются настоящими славянами». Но, вернувшись в Россию, он умолчал о результатах своей поездки. Тем самым, может, завел русское общество в заблуждение… И теперь вот я думаю: как он жил с этим тяжелым, не подъемным грузом мыслей? И стало понятно, почему он умер раньше времени от разрыва сердца. И в то же время невольно приходит страшная мысль: своим неотразимым обаянием, своей страстной мечтой-иллюзией о едином и спасительном славянском союзе не увлек ли он Россию к краю бездны? Вместо того чтобы заняться собой, чтобы спасать себя, мы бросились спасать тех, кто не хотел, чтобы их спасали или спасали только до определенной черты. И многие из нас, русских, до сих пор в плену его обаяния. Может, прав все-таки император Александр III, который говорил, что у России только два союзника: армия и флот. И, может, ныне мечтать о каком-то славянском единстве не только иллюзорно, но и вредно. Я уж не говорю о болгарах, сербах и чехах, даже единоутробные братья украинцы только за двадцатый век несколько раз отделялись от  России. Мне скажут, что не весь народ, за отделение бьется мизерный процент шизофренической интеллигенции. Но это еще страшнее, если народ поддается ничтожному проценту шизы.

Но есть и другая сторона этого вопроса: сами мы, русские, достойны ли быть цементирующей частью единого славянства? Иначе говоря, оказались ли мы, русские, достойны своего исторического предназначения? Оправдали ли его? Может, дело не столько в братьях-славянах, сколько в нас, русских, что с нами не хотят объединяться? Может, нам нужно задуматься над тем, почему с нами не хотят объединяться? Или: почему русский народ не стал опорой, ядром славянства? Почему до конца не успев сформироваться как великий народ, он снова стал дробиться, внутренне раздираться, самоуничтожаться? Да, враги, да, ему помогали в этом, но главная-то причина, наверное, все-таки внутренняя. Русский народ не только перестал соединять народы, но и в начале ХХ века дал ввергнуть себя в братоубийственную революцию и Гражданскую войну, втягивая в нее по доброте душевной другие народы, в свое время в спасительной надежде попросившиеся под крыло России. Отступая в Китай через казахстанские степи и пустыни, белая русская армия Дутова по пути вынуждена была реквизировать лошадей, скот, хлеб, фураж, сено, а следом шли красные русские и карали казахов и киргизов за это и, в свою очередь, отбирали последнее. Белые отряды генерала Пепеляева отступали на восток по якутам и эвенкам. А следом шли красные русские и карали якутов и эвенков за это. И даже оказавшись в изгнании, русские люди не могли найти общего языка между собой. Да, опомнилась часть русской интеллигенции, которую потом назовут евразийцами, в большинстве своем в прошлом марксисты, – но стало ли это уроком последующим поколениям русских? Даже в изгнании… Попала мне недавно в руки книга «Политическая история русской эмиграции». Одни документы. И охватило чувство безнадежности: возня жуков в стеклянной банке, грызня между собой, полная беспомощность, и за всем этим цинично наблюдают, подстрекают эту грызню агенты из ЧК-ОГПУ. И эта внутренняя гражданская война русского народа, по сути, продолжается по сей день. Разве этого не видят другие славяне?

Так, может, не случайно развел нас Бог? Опасаясь, что, собравшись воедино, но не доросшие до осознания своего исторического, вселенского предназначения, мы начнем строить свою Вавилонскую башню, мы ведь так любим колотить себя в грудь, что мы великий народ? Или Он разделил нас по другой причине: посмотреть, сможем ли мы, преодолев внутренние распри, соединиться в единое славянство, чтобы потом стать единым, может быть, богоизбранным народом, способным вести за собой другие народы, соединив их в общем деле?

Или все-таки прав был не Иван Сергеевич Аксаков, а рано умерший его брат Константин Сергеевич, который говорил о генетической не государственности русского человека? Правда, в этом свойстве он видел не недостаток его, а величие. Что касается коренной мистической ипостаси русского народа, его мессианской роли в судьбе человечества: неужели прав зачисленный русскими патриотами в стан врагов за его честную, другое дело, соответствующую ли истине позицию Александр Ципко, когда утверждает (признаюсь, что и ко мне не раз приходили эти кощунственные мысли): «Может быть, я ошибаюсь, но, честно говоря, никогда не находил серьезных аргументов, убеждающих меня в существовании особого русского мессианства на уровне бытового, обыденного сознания русского человека. Кризиса русского мессианства нет, ибо нечему разрушаться. Я больше склоняюсь к мысли, что русский мессианизм – это идея, рожденная славянофильскими исканиями. Я не нахожу онтологической основы под тем, что славянофилы, а потом Бердяев называли русским мессианизмом… Другое дело постоять за православную веру. Но это есть у всех. У католиков, у мусульман… На мой взгляд, русский мессианизм – миф. У русских в силу дефицита консолидации и национальных чувств не мог появиться мессианизм как сверхидея. Не может быть мессианизма у народа, который как раз в имперский период утратил роль субъекта своей истории».

Да, многим нашим патриотам не нравятся статьи А. Ципко, но они не хотят себе признаться, что не нравятся они потому, что неприятно слышать неприятную правду о самом себе. Как и ту, которую говорят о нас евреи. Какую говорят о нас чеченцы. Один из них написал в журнал «Русский дом» (а может, и не чеченец, потому что подписался просто «нерусский»): «Я думаю, что русский народ заслуживает того, чтобы исчезнуть с лица Земли. Закон природы: выживает сильнейший. Русские, вы доказали, что не способны к созиданию, умеете только разрушать… В головы русских можно вложить любую самую дикую идею (я имею в виду, например, большевизм), и вы, как роботы, будете ей служить. Вы не способны жить по законам, которые сами же принимаете. У вас нет воли, чтобы заставить депутатов защищать ваши интересы. Как блохи, они сосут вашу кровь, но на следующих выборах вы снова проголосуете за них, или за таких же, как они. Но главная ваша беда в том, что нет у вас уважения детей – к старшим, родителей – к детям. Отсюда все ваши проблемы: беспризорность, наркомания… Русские, у вас единственный шанс сохраниться, — воспитать новое поколение не похожим на вас. Но даже на это вы не способны: дети гибнут от наркотиков, а вы молчите, потому что в России все всего боятся, и особенно трусливы мужчины. Короче, вы – отживший исторический материал. Ничего нет странного в том, что ваше место начинают занимать более сильные народы, у которых крепкие семейные, культурные, религиозные традиции».

Можно, конечно, с пеной у рта броситься доказывать, что это ложь, в глубине души соглашаясь, что если не все, то почти все это — горькая правда. Что мы сделали, чтобы опровергнуть эту горькую правду? Что касается мужчин: даже новейшая история показывает, что далеко не все русские мужчины трусливы, даже наоборот, но вот во время развала СССР, только в Приднестровье люди с оружием в руках встали на защиту своего попранного национального и просто человеческого достоинства. Это все знают, но не все знают, что на этот подвиг мужчин подвигли женщины, и не букетами цветов и плачем Ярославны, а именно они первыми взяли в руки оружие не в пример растерявшимся русским мужикам, и только потом уж мужики сели за рычаги управления танков. И я не считаю риторическим утверждение Эдуарда Скобелева в статье «Если славяне выступят» («Наш современник», №3, 2003): «Женщина и только женщина спасет наши народы от неминуемой гибели!». Как спасла она Россию, давайте признаемся в этом, в Великую Отечественную войну. Зайдите в церковь, редкого мужика вы там увидите, может, только, кого уж больно шибанула жизнь, да кто побывал на войне. Вот там, в церкви, нужно считать, сколько нас русских осталось. Зайдите в мечеть, там почти одни мужики. Я еще раз повторю, что ныне русское чувство больше развито, может, у этнически нерусских. Мне башкиры говорят: «Когда вы, русские, вспомните о своем национальном достоинстве. Встаньте с колен. Позовите нас, мы поможем. Сядем на своих коней. Как пришли вам на помощь на Бородинское поле, в других сражениях…».

Может, действительно, идея славянского единства оказалась пагубной для России? Может, феномен И. С. Аксакова сыграл отрицательную роль в ее истории? Вместо того, чтобы заняться собой, Россия бросилась спасать других, а в это время ее уже вовсю ел внутренний червь. И что, вместо благодарности, кроме подозрительности, получила Россия в результате этой идеи? Во время Первой мировой войны болгары оказались по ту сторону фронта, это повторится во Вторую мировую, чехи в Первую мировую воевали в рядах австро-венгерской армии, отсидевшись вполне благополучно в русском плену, где относились к ним, простив, как к братьям, в Гражданскую, вместо того, чтобы, может, пойти вместе с белыми армиями на Москву, или, по крайней мере не вмешиваться в чужую беду-разборку, думая исключительно о своей шкуре, потянулись эшелонами на восток, по пути грабя Россию хуже интервентов, карательными отрядами расстреливая несогласных русских мужиков, и в конце концов сдали большевикам А. В. Колчака, вынужденного стать Верховным правителем России, стоило ему только прояснить свою позицию по поводу будущего России.

В России давно уже правит «тайна беззакония». А мы, боюсь, давно уже не народ, а народонаселение. Мы легко согласились, в отличие от татар и башкир, которые сколько могли, сопротивлялись, а мы не только не поддержали их, но и своим молчанием, а то и «великодержавным» раздражением в их адрес помогли власти задавить их, когда из наших паспортов изъяли графу «национальность». Может, наше не сопротивление объясняется тем, что этот акт паспортной денационализации лишь формально подтвердил давно свершившийся факт? У русского народа, у русского сопротивления, прежде всего, духовного (так хочется, чтобы оно было!), нет какой-либо реальной политической силы, сколько-нибудь массовых СМИ, редкие и малотиражные издания, как «Наш современник», «Москва», «Роман-журнал ХХI век», «Русский дом» и другие выживают за счет поистине героических усилий главных редакторов и сотрудников редакций. Увы, это стало не общенациональным, а их личным делом. Я не думаю, что абсолютно все русские – нищие, но кто из русских предпринимателей, не менее других страдающих от нынешней компрадорской власти, помог этому или другому русскому изданию?! Мне становится страшно, если вдруг не станет «Нашего современника», а ведь уже каждый следующий номер может стать последним, и не только по экономическим причинам. Кто встанет на его защиту?.. Русское сопротивление разобщено. В русских организациях практически нет молодежи, а любое движение, в котором нет молодежи, обречено (большевики это, кстати, хорошо понимали). Русское сопротивление неповоротливо, во главе его пытаются встать оставшиеся не у дел старые коммунистические лидеры, чем оказывают неоценимую услугу врагам России, которые постоянно перехватывают инициативу. Они успешно перехватили ее в 91-м, развалив СССР-Россию и захватив власть на дорогой русскому народу идее российского суверенитета. Они перехватывали русскую идею снова и снова, то создавая  движение «русского» генерала Лебедя, то «русского» националиста Жириновского, и огромная часть русского народа, который теперь, может, справедливо называют электоратом, до сих пор верит ему, несомненно, талантливому актеру, где до него каким-нибудь Петросяну или Шифрину, потому что никто так не «режет в глаза» по телевизору правду-матку. Доходит до того, что вчерашние охранители престола, казаки, кричат «любо» Остапу Бендеру нашего времени, Борису Березовскому. Как говорится, дальше ехать некуда…

Существует огромное количество всевозможных русских, славянских, всеславянских партий, съездов, соборов, в каждом из которых по полтора человека и каждый из которых претендует на последнюю истину. Мне чуть ли не каждую неделю звонят из Москвы, предлагают создать региональное отделение Евразийской, Славянской, Русской, Национально-консервативной… и даже партии «Святая Русь». Но был же некогда в России единый «Союз Русского Народа», в который входили, кстати, не только этнически русские и православные, но и мусульмане, который представлял собой реальную, а главное, народную силу, потому и был позже дискредитирован!

Конечно, легче вставать с колен вместе, поддерживая друг друга. Но, увы, славянские государства, которые Россия уже после И. С. Аксакова, спасла еще раз – от Гитлера, все, кроме многострадальной Белоруссии, бросились прочь, хоть куда, в Евросоюз, в НАТО, хоть черту на рога, лишь бы подальше от России. Словно не в позапрошлом веке, а сегодня писал Ф. М. Достоевский: «Не будет у России… таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только Россия их освободит, а Европа согласится признать их освобожденными!.. Начнут же они по освобождению свою новую жизнь именно с того, что выпросят себе у Европы – ручательство и покровительство их свободе, и хотя в концерте европейских держав будет и Россия, но именно в защиту от России это и сделают».

И. С. Аксаков писал, что, прежде всего, нужно учинить диагноз. Диагноз страшный, почти безнадежный. Вопрос лишь в так называемой врачебной этике: надо ли нам, считающим себя патриотами, а значит врачами Отчизны, скрывать диагноз от больного, убаюкивать народ сказками, что он по-прежнему здоров и велик? Русский народ должен узнать о себе всю страшную правду. А правда такова, что мы ныне стоим у последней черты. И нет сегодня ничего более пагубного, чем даже всевозможные происки врагов, как квасной патриотизм, все эти кликушеские возгласы-стенания, в том числе и на наших писательских съездах и пленумах о величии России, о великом русском народе, за которыми нет никакого реального дела, кроме, может, рванья рубах часто на пьяной груди. Но сколько можно плакать и стенать: нас угнетают, унижают наше русское национальное достоинство, даже овощные рынки в чужих руках?.. Где, наконец, русское сопротивление? Но заключаться оно должно не в пугачевщине, к которой тут же пристроят очередного Ильича. Русский народ должен узнать всю горькую правду о себе, в том числе и ту, что он, может, уже не оправдывает своего названия. Но правда эта не должна его окончательно убить, а заставить встать с колен, снова почувствовать себя русским, а значит ответственным не только за себя, но и за все славянство, за добровольно спрятавшиеся в свое время под его крыло другие народы, за все человечество. В этом наше Божье предназначенье, и только тогда Бог окончательно не отвернется от  нас.

Если  масонско-оккультная «интеллигенция» убаюкивает народ, чтобы он не утворил чего в отчаянии на краю пропасти, сказками о надвигающейся на Россию спасительной эре Водолея, то в православно-патриотической среде не менее благостно убаюкивают спасительным Покровом Богородицы, якобы распростершимся над Россией. Что касается Покрова Богородицы, это правда. Но не сеют ли в нас эти благостные по поводу и без повода повторяющиеся утверждения иждивенческие настроения: раз, мол, Покров Богородицы над нами, то рано или поздно все само собой образуется, надо только потерпеть, «спасительно побездействовать»? Но Покров Богородицы над нами только до тех пор, пока мы хоть в какой-то степени достойны его и помогаем ему, то есть до тех пор, пока мы остаемся быть русскими. Или стремимся снова стать ими.

Мы у крайней черты. Как в 41-м под Москвой. Даже хуже. Потому как теперь нет явной линии фронта, враг не только вокруг, но и позади, и в самих нас. Стрелка нашего компаса беспомощно мечется по кругу.

Нас может спасти только общенациональная, всем понятная идея, как в 41-м: «Вставай, страна огромная!..». Но соединить нас в общем деле, по моему, могут уже не древние корни, тем более, что мы, русские, всегда были далеко не чистых славянских кровей, хотя забывать о древних корнях нельзя, а Вера. И по призыву И. С. Аксакова русский народ поднялся на защиту болгар и сербов, прежде всего, не как славян, а на защиту православных. А то, что на призыв И. С. Аксакова жертвенно откликнулся именно простой русский народ, даже вопреки правительству, даже вопреки Государю, который благодаря именно этому народному порыву стал Царем-Освободителем, свидетельствует о том, что этот спасительный славянский союз – по Вере! – нужен всем и возможен, как славянам так и не славянам, хотя, может, далеко не все это пока осознают. Ведь и в Гражданскую войну русский народ, народы России, распались на противоборствующие силы не по крови, а по Вере: русские воевали с русскими, и в то же время уже не с русскими, как мусульмане уже не с мусульманами (красные были бывшими русскими или бывшими мусульманами, принципиально отказавшимися от Бога), потому как белые, по крайней мере, солдатская масса, я не говорю о масонской верхушке, преимущественно оставалась православной или мусульманской.. То же самое в 90-е годы ХХ века случилось в Югославии: этнически единый славянский народ, говорящий на одном языке, разорвался в страшной, наверное, не знающей в мировой истории аналогов, междоусобице по Вере.

Прошло время пустых слов. И потому, что все давно уже сказано, и потому, что от лишнего употребления слова обесцениваются. Пришло время конкретных спасительных дел. Больших и малых…

И все же: кто скажет это спасительное для России и для всего славянского и неславянского мира Новое Русское Слово? Которое услышали бы все, по крайне мере, еще способное к действию большинство. Иначе говоря: кто ты, где ты, новый Иван Аксаков?!

Движимый каким-то до конца неосознанным чувством, теперь уже больше тридцати лет назад, я поехал в село Надеждино, где в семье великого русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова родился великий печальник Земли Русской и всего многострадального славянства Иван Сергеевич Аксаков. Работая в то время корреспондентом республиканской молодежной газеты, я поехал в Надеждино под предлогом написать статью, как в тамошнем колхозе  готовятся к посевной, учить мужиков, как по Хрущеву сеять кукурузу, потому как вряд ли редактор выписал бы мне командировку к Аксаковым, хотя Сергей Тимофеевич, в отличие от его «плохих» сыновей- славянофилов, властью признавался как замечательный детский писатель и описатель природы.. Стоял холодный ветреный март, Надеждино предстало передо мной в угнетающе печальном виде: огромный пустырь на месте бывшей Аксаковской усадьбы, разрывающий село на две части, и на краю пустыря над оврагом разрушенный храм, одни лишь стены, торчащие из сугробов. На ум невольно пришли строки из стихотворения С.Т.Аксакова: «Я был в Аксакове, и грусть меня нигде не оставляла», хотя стихотворение это было написано относительно другого села Аксаково, дедовского имения в Оренбургской области. Но, скорее всего, и там такая же грусть.

Усадьбу сожгли в Гражданскую войну: я так и не смог выяснить, то ли красные, то ли белые, то ли чехи, одно ясно: не французы, не немцы, — свои, славяне. Храм во имя великомученика Димитрия Солунского, покровителя всех славян и русского воинства, разрушили в 30-е годы: может, по чужой подсказке, но тоже свои, славяне. От окончательного уничтожения его спасло то, что в нем устроили колхозный зерновой склад. Через 60 лет после Великой Октябрьской революции в колхозе наконец-то наскребли денег на новый склад, замок с теперь бесхозной церкви тут же сбили, и несколько дней всей деревней ее растаскивали, кто доску, кто лист железа, кто кованую решетку с окна, потом гадая, куда ее пристроить, опять-таки не немцы, не французы, а свои, славяне, по паспорту русские, внуки  и правнуки аксаковских крестьян, строивших храм Я спросил мимо проходящего мужика, что, по его мнению, нужно  делать с храмом.

— А что, сковырнуть бульдозером в овраг», — ответил абориген, по облику тоже принадлежащий к славянскому племени.

На другой день с председателем колхоза, конечно же, им. Карла Маркса, по чему можно было предположить, что он, а не Аксаковы жили тут, башкиром Равгатом Тухватовичем  Евбатыровым, согласно моему командировочному предписанию  объезжали поля.

— Заедем в Надеждино? — предложил я.-

— А что там смотреть?! — без особого желания согласился председатель колхоза. — Надеждино попало в разряд неперспективных. — Был самый разгул шумной и разрушительной хрущевской компании по так называемому укрупнению бесперспективных деревень (ныне, вроде бы при иной власти, это называется оптимизацией: как только оптимизируют школу, больницу, деревня погибает…). — Правление колхоза перевели в Малиновку, которая планируется как село городского типа, без личных подворий, огородов. Только как сельскому человеку без огорода, без коровы? – вздохнул он. — Совсем сопьется. Церковь? На обратном пути заедем к геологам договориться с взрывниками. Торчит, как гнилой зуб, царапает совесть. Мне уже в райкоме несколько раз: убери ты ее, убери, с дороги видно.

Я осторожно стал его убеждать, что делать этого ни в коем случае нельзя. Церковь связана с писателем Аксаковым, потом она — памятник культуры и архитектуры.

— В том-то и дело, что она не внесена в реестр памятников культуры, а архитектурой тут уже давно не пахнет.

— Не берите грех на душу, Я же постараюсь, чтобы ее внесли в реестр памятников культуры и архитектуры. По крайней мере, под каким-нибудь предлогом повремените со взрывом.. А в райкоме партии можете сказать, что будет газетная статья по этому поводу. — Хотя уверенности у меня в том, что такую статью опубликуют, у меня не было. Это было время, когда верный ленинец, а точнее, троцкист, Никита Хрущев обещал в скором времени показать последнего попа.

Статью я написал. Редактор, морщась, повздыхав, ожидая неприятностей, подписал ее к печати. Через много лет я узнаю, что его заместитель написал донос в КГБ, что я, посланный в командировку освещать посевную, на самом деле за государственный счет поехал спасать церковь. Но времена были уже не те, донос не имел для меня последствий, по крайней мере, явных…

Церковь председатель колхоза башкир Евбатыров не взорвал. Через год он стал первым секретарем райкома партии. Теперь уже из обкома партии ему ставили на вид разрушенную церковь. Но под разными предлогами он оттягивал ее снос. А потом наступили другие времена.

Недавно Равгат Тухватович Евбатыров отметил свое восьмидесятилетие. Я позвонил ему, поздравил.

— Ты знаешь, у нас в роду не было долгожителей. Я вот думаю, может, Всевышний засчитал мне, что я, башкир, мусульманин, не взорвал православную церковь?

Через много лет, анализируя события того времени, я пришел к выводу, что мой приезд в Надеждино за день до взрыва был запланирован не мной, что уже тогда было определено мое аксаковское послушание, от которого еще многие годы я пытался уйти: то искал себя в горах, в пещерах и в жерлах вулканов, то искал пропавшие полярные экспедиции, то писал, как потом оказалось, мало кому нужные книги…

Что удалось сделать за эти годы? В Уфе вот уже более десяти лет работает Мемориальный дом-музей С. Т. Аксакова, ставший известным далеко за пределами России общественно-культурным центром. Отреставрирован сад, в котором С. Т. Аксаков родился, теперь он носит его имя. Указом Президента Республики Башкортостан совместно с Международным фондом славянской письменности и культуры и Союзом писателей России учреждена Всероссийская литературная премия им. С.Т. Аксакова. Указом же Президента Башкирии учреждена Аксаковская гимназия, которая поддерживает (пытается поддерживать) отношения с гимназией «Иван С. Аксаков» в Болгарии, в городе Пазарджик, от которой осталось одно название, согласно учебным стандартам Евросоюза из нее изъяли изучение русского языка. Уфимским горсоветом учреждены четыре студенческие Аксаковские стипендии. Музеем С. Т. Аксакова в Уфе разработан курс дошкольного воспитания на примере классической литературы, в частности, на произведениях С. Т. Аксакова, который можно определить так: «Сережа Багров против Гарри Поттера». В Аксаковском народном доме в рамках ежегодного Международного Аксаковского праздника проходит Аксаковский торжественный вечер.

А в прошлом году во время уже ХII Международного Аксаковского праздника, совпавшего по времени с десятилетием Аксаковского фонда, который в свое время был создан для спасения и восстановления аксаковских мест, мы на родине И. С. Аксакова открыли Аксаковский историко-культурный центр «Надеждино». Начался праздник колокольным звоном и службой в восстановленном из руин храме во имя покровителя всех славян и русского воинства, великомученика Димитрия Солунского. Храмовую икону, написанную в одном из северных монастырей, подарил мой дорогой друг и соратник, В. М. Клыков, выдающийся скульптор и общественный деятель, президент Международного фонда славянской письменности и культуры, который является духовным правопреемников Московского славянского комитета, в свое время созданного И. С. Аксаковым. При храме работает воскресная школа. Потом в восстановленном на пожарище усадебном доме был открыт музей семьи Аксаковых. Весь комплекс обнесен общей металлической оградой. Среди дорогих гостей, — а откуда они только уже ни приезжали в Надеждино: из Англии, Австралии, Сирии, Китая… ну и, разумеется, из Болгарии и Сербии, —  был Валентин Григорьевич Распутин. Мне дорог был его приезд по двум причинам. Мне кажется, что Аксаковское движение стало для него духовной поддержкой, он увидел, что даже в самое вроде беспросветное время можно что-то делать, объединившись под святым именем. Он увидел, что русское дело вместе с русскими делали башкиры, татары, чуваши, православные и мусульмане. И во всех мероприятиях праздника участвовал не просто как гость, а без него многое из сделанного просто не было бы возможно, Президент Республики Башкортостан М. Г. Рахимов, бичуемый московской демократической прессой за национализм и сепаратизм. Кроме сугубо аксаковских дел, Аксаковский фонд проводит целый ряд других программ. Один Бог только знает, каких трудов все это стоит, каждый год я говорю себе: все, больше нет сил… После отъезда гостей я обнаружу в книге отзывов Мемориального Дома-музея С. Т. Аксакова в Уфе запись, сделанную В. Г. Распутиным, которая в свою очередь станет для меня духовной поддержкой: «Из всех фондов, какие я знаю, ваш весь на виду – делается так много и так открыто, с такой любовью и радением, что берет добрая зависть: можем, умеем, делаем не для себя и своего круга, а для России, для ее будущего. Фонд сейчас в расцвете сил и деятельности, и оставайтесь в этой форме многие и многие годы».

Димитриевскую церковь и восстановленную Аксаковскую усадьбу, видно из окон поездов, стучащих по Великой Транссибирской магистрали на восток и на запад. Случайно ли, что Аксаковы явились миру на стыке Европы и Азии, на стыке Православия и Ислама и что в них самым счастливым образом соединилась славянская и тюркская кровь? Случайно ли, что по матери И. С. Аксаков явился в мир прямым потомком пророка Мухаммада, и, может, сам того не осознавая, он встал не столько на защиту славян, сколько против турок, вопреки воле Всевышнего поработивших славян? Случайно ли, что в Гражданскую войну сделал последнюю отчаянную попытку спасти Россию полутурок А. В. Колчак? Как, может, не случайно башкирский юноша-сирота из глухого зауральского села в Великую Отечественную лег на вражескую амбразуру, назвавшись русским Александром Матросовым и стал символом русского солдата. А вот Александр Невский и Даниил Галицкий не могли найти общего языка. Александр Невский вступил в унизительный союз с Золотой Ордой и тем спас Россию и Православие, а Даниил Галицкий, заключив союз с католическим Западом, погубил Западную Русь. И потому для меня остается открытым и совсем не простым вопрос, по древнему ли этническому принципу мы должны объединяться у последней черты?

Я писал эту статью, откладывая, то снова возвращаясь к ней, больше десяти лет. Может, все эти годы я пытался найти ответ: почему же мы все-таки изначально разбежались на южных, западных и восточных славян, но и потом не остановились, и до сих пор продолжаем разбегаться? Ответа я не нашел. Начал я писать в переломном, как для России, так и для всего славянства, 1991 году, в Болгарии. Человек и народ наиболее ярко проявляют свою суть во время смут. Я оказался свидетелем, когда доблестью у болгар считалось прилюдно помочиться на мавзолей Георгия Димитрова, а если по-крупному наложить, то это уже приравнивалось к гражданскому подвигу. Братушки даже не смогли с первого раза взорвать мавзолей. Я никогда не был сторонником коммунистической идеи, но «подвиги» такого рода почему-то покоробили меня, с такими болгарами мне совсем не хотелось объединяться, тем более, иметь родство. Впрочем, подобное можно было увидеть в 1991 и в 1993 годах и в Москве, и видевшие это братья-славяне тоже вряд ли хотели с нами тогда объединяться.

Самое горькое поражение, как русский и как славянин, я потерпел в распятой междоусобной войной Югославии: по сути, единый славянский народ по чужой подсказке самоуничтожал себя, а мы не смогли, не захотели этому помешать, как и помочь православным сербам, было время, когда я стыдился быть русским. Наоборот, во вроде бы начисто отторгнутой от России католической Польше, раньше других славян бросившейся в НАТО, я видел огромную антинатовскую демонстрацию, о которой, разумеется, не обмолвилась ни одна демократическая газета в России. В Польше я, может быть, в какой-то мере получил ответ на мучающий, наверное, не только меня вопрос нашего нынешнего славянского не соединения. На него в какой-то мере неожиданно ответил польский крестьянин, к которому мы попросились на лужайку за сараем на отдых. Нас было два огромных автобуса, мы ехали в Прагу на всеславянский съезд. «Не…» — покачал головой красномордый, больше похожий на хохла, поляк, когда я через прясло на плохом польском стал объяснять ему нашу надобность. «Мы осторожно, мы все за собой уберем. Останавливаться в гостиницах у нас нет денег». «Раз нет денег, то и ездить не надо», — вполне резонно парировал красномордый поляк. Ничего не оставалось, как ретироваться. «На всеславянский съезд, говоришь?.. А евреи среди вас есть?» — неожиданно вслед спросил меня поляк. «Нет». —  «Тогда давайте… Вы знаете, почему мы, поляки, не любим вас, русских? Потому что у вас еврейская власть. Впрочем, у нас —  тоже. А у чехов, к которым вы едете, тем более. Ты скажи, почему у всех славян еврейская власть?.. Вот потому мы, славяне, и не можем между собой договориться». Конечно, по большому счету дело не в евреях, но задуматься над сказанным польским крестьянином стоит.

В Праге я лишний раз убедился в малой результативности всевозможных всеславянских съездов, впрочем, я, наверное, не прав, съезд уже тем оправдал себя, что кого-то, по крайней мере, раздражал, чешский президент Гавел, например, публично извинялся, что такой националистический съезд проходит на территории Чехии. Поздравление съезду прислал только президент Лукашенко и… папа Римский, и только на следующий день, видимо, узнав об этом, Патриарх Московский и всея Руси.. В зале было постоянное движение, участники съезда то и дело выходили, чтобы покурить, попить настоящего чешского пива, снова заходили, и, единственный, кто внимательно слушал все доклады, был посол США в Чехии, только он относился ко всему всерьез, значит, нас еще боялись: а вдруг мы действительно хотя бы о чем-то договоримся. Это лишний раз доказывало необходимость нашего объединения.

Незабываемое впечатление оставило русское Ольшанское кладбище в Праге. Слева от белого храма под деревьями лежали ушедшие в изгнание и умершие на чужбине воины Белой армии, справа – вынужденная уйти в изгнание русская интеллигенция, в том числе великий евразиец П. Н. Савицкий. Ближе к выходу, на открытом месте лежали воины Красной Армии, освободившие Прагу 9 мая. Между двумя этими русскими воинскими кладбищами стоял черный деревянный крест, обвитый колючей проволокой, под которым в общей могиле лежали погибшие в бою с немцами и расстрелянные НКВД и СМЕРШем солдаты восставшей дивизии РОА под командованием полковника Буняченко, по просьбе братьев-чехов освободившие Прагу 7 мая и по требованию тех же братьев-чехов вынужденные покинуть ее на следующий день, потому что на подходе была Красная Армия, в город снова вошли немецкие войска, и Красной Армии пришлось ее брать снова. Даже здесь, на кладбище, русские люди, казалось, не могли найти между собой примирения.

Я заканчиваю эту статью снова в Болгарии, в год 125-летия сражения на Шипке и 180-летия со дня рождения И. С. Аксакова. Последний раз я был здесь пять лет назад. Что изменилось в Болгарии за это время? Бросается в глаза запущенность ее столицы, Софии. Зато в прекрасном состоянии автострада София — Варна, которая потом ведет в Турцию. Дороги в Болгарии, которые через определенное количество километров расширяются до уровня взлетно-посадочных полос (чтобы, в случае чего, натовской авиации удобно было бомбить Россию), строятся за счет западных «благотворительных» фондов. Духовное: Русскую церковь и храм Александра Невского в Софии, храм-памятник в д. Шипка  русским воинам, павшим на Шипке реставрируют за счет России. О нашей духовной связи с болгарами напоминают и мусорные свалки в каждом овраге, так же, как в России, водители предупреждают миганием фар о наличии на трассе гаишников.

Основная цель нашего нынешнего приезда – перевал Шипка и город Пазарджик, где находится гимназия «Иван С. Аксаков». С главой администрации города Белебея и Белебеевского района, в котором находится аксаковское Надеждино, Рифом Гильмутдиновичемм Газизовым мы приехали позвать болгар на ХIII Международный Аксаковский праздник. Но уже здесь, в Болгарии, нас неожиданно пригласили в город Кырджали, это почти на границе с Грецией. Область Кырджали (население 50 на 50 православные и мусульмане) всего несколько лет назад чуть не полыхнула болгарской Чечней, и руководителям области, города, общественности было принципиально важно познакомиться, а может, и побрататься с регионом России, где православные и мусульмане живут в мире и согласии. Особый интерес к нашему приезду был у предпринимателей: «…все наши экономические завязки теперь на Западе, но душа осталась у вас, в России». Что еще? В Пловдиве реставрируют памятник Алеше, советскому солдату-освободителю, в прошлый раз на постаменте при  мне малевали: «оккупант». Сразу по приезде в Пазарджик я зашел в древний, помнящий еще турецкое нашествие, храм Рождества Богородицы. Оказалось, что священник помнил меня с прошлого приезда. Закончив службу, он подошел ко мне: «Нужно, чтобы нашу Аксаковскую гимназию освятила Русская Православная Церковь. По этому поводу мы обращались к нашему, к вашему патриархам, но ответа не получили. Конечно, я могу освятить, но у нас в народе стойкая уверенность, что сделать это должна Русская Православная Церковь. Помогите нам в этом…» Официальная болгарская власть вроде бы снова повернулась к России лицом. Если пять лет назад под всякими предлогами меня избегали официальные лица, чиновники Союза писателей, то ныне охотно шли на встречи главы областей и городов, о простом народе я уж не говорю, он всей душой по-прежнему тянется к России. Но аэропорт в Софии был запружен мордоворотами в  военных зеленых камуфляжах. Мой спутник тронул меня за плечо:

— Смотри, страна бедная, а солдаты, в отличие от наших, откормленные, хорошо экипированные.

— Да это же не болгарская армия, а пендос, — усмехнулся я. —  Летят в Ирак насаждать американскую демократию. Болгария услужливо предоставила Америке свой гражданский аэропорт. Это – пендос…

Один из мордоворотов неожиданно повернулся в мою сторону, набычился.

— А этот насаждал американскую демократию в Югославии, — пояснил я. – Откликнулся на прозвище. Этим прозвищем наши десантники из миротворческого батальона, вчерашние мальчишки, преклоняющиеся перед всем американским, стали презрительно называть американских вояк, столкнувшись с ними в реальной жизни: Я пытался выяснить, как это переводится, никто не смог мне объяснить. А английские десантник получили прозвище: полупендос. Уважение только, как к настоящим солдатам, к бундесверу, да и там в основном наши: немцы, уехавшие из России и Казахстана.

Да, перед тем, как поехать в аэропорт, я положил несколько веточек цветницы (назавтра была Пасха Христова) на могилу прапорщика Русской армии Николая Полищука-Оболенского, в гражданскую войну вынужденного уйти в изгнание из Владивостока в Японию, потом он обустраивал границу между Марокко и Алжиром, строил водопровод в Афинах, канализацию в Стамбуле, по пути в Прагу, где мечтал поступить в Русский университет, строил железную дорогу в Пазарджике и, влюбившись в болгарку, осел здесь. Его сын, никогда не видевший России, умер с тоской по ней, его внучка вот уже более десяти лет возглавляет гимназию «Иван С. Аксаков». Я не знаю, куда, в случае последней русской беды, нам русским, уходить. В 20-е годы прошлого века еще можно было уходить в Болгарию, в Югославию, Чехию, даже в Турцию. Теперь нас в мире больше знают по так называемой «русской» мафии. Теперь нам на этой планете больше нет места. Остается одно: или, «не укладываясь ни в одну из заготовленных форм заграничного идеала», ложиться в родную землю, которая, впрочем, скоро может стать чужой, и эти два метра последнего земного приюта каждому из нас придется выкупать. Или все-таки, перекрестившись, со святыми, начать вставать с колен, начать строить Русь–Россию. Еще не вечер…

Что касается братьев-славян, еще раз вспомним, что писал родным из Черногории Иван Сергеевич Аксаков: «…только одно есть действительное средство поднять славянский дух в прочих угнетенных племенах, – это чтобы сама Россия стала Русью: этот один факт, без всякого вмешательства политического, без всякой войны, оживит и направит на путь дух прочих онемеченных, объитальяненных, офранцуженных, отуреченных племен славянских…».

Иначе говоря: «Пора домой!»

Болгария – еще Югославия – Белоруссия – Польша – Чехия – Болгария

1991 – 2003

P.S.

Перечитываю свою, написанную тринадцать лет назад, статью. Оказывается, мои претензии к братьям-славянам, по крайней мере, к болгарам и украинцам, были несправедливы, или, точнее сказать, не по адресу. Оказывается, что они уже не славяне. Мало того, оказывается, что они никогда славянами не были. Встал бы вдруг из могилы Иван Сергеевич Аксаков, у него во второй раз разорвалось бы сердце, или он пришел бы к совершенно иным выводам по поводу спасительного славянского союза. Понятно, практически все славянские страны и народы были отравлены ядовитой раковой «интернациональной» ветхозаветной идеей и виноватой в этом была объявлена Россия. Но неужели не только поэтому славяне шарахаются не только от России, которая «тайной беззакония» объявлена главным злом из всех зол, но и от своего славянства, сметая его с себя словно сор, с корнем вырывая его из себя. Маститые украинские ученые на полном серьезе «установили» что украинцы никакие не славяне, а укры, один из древнейших на планете народов, появившийся на планете чуть ли ни раньше шумеров.

А недавно мне прислали статью из Болгарии, суть которой сводится тому, что специальная комиссия Болгарской академии наук по установлению генетических корней болгарского народа почему-то вместе с итальянскими учеными после двухгодичных исследований пришла к выводу, что болгары – не славяне (что не лишено истины, древние болгары — поволжские тюрки, прикочевавшие на Балканы и со временем принявшие православие), что в болгарах всего 0,3 процента славянской крови, что болгары не имеют никакого отношения к Волжской Булгарии, нынешние казанские татары пусть не обольщаются родством с ними, что не влили в болгар свою кровь турки (надо думать, что за пятьсот лет жестокого османского ига турки не тронули ни одной болгарской женщины). Вывод авторитетной комиссии: мы, болгары – фракийцы!..

2016 г.

 

 

1 комментарий

  1. Уведомление: Сразу две премии |

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top