Михаил Чванов

Русский философ — потомок ливонского рыцаря

Я никогда себе этого не смогу простить… Одно оправдание тому, что был я тогда простительно молод и что у меня в мыслях не было заниматься творчеством и биографией Сергея Тимофеевича Аксакова и тем более его окружением, тоненькую книжицу “Аксаковские места в Башкирии” я написал исключительно из досады, что тогда никто этим, к моему великому удивлению, не занимался.

После выхода книжки в свет мне позвонили (именно позвонили, потому что говорили по телефону по очереди и наперебой) Андрей Андреевич и Марина Ивановна Мейеры и просили непременно навестить их, потому как у них есть материалы, связанные с семьей Сергея Тимофеевича Аксакова, прежде всего с его внучкой, Ольгой  Григорьевной.

Оказалось, что они жили на соседней улице, рядом с гарнизонным Домом офицеров, когда-то Сибирской гостиницей. И вот я у них, в комнате коммунальной квартиры № 4 по улице Карла Маркса, 16 (дом этот внутри полностью перестроен, поэтому ныне бесполезно искать в нем следы былой квартиры и былых жильцов).

Это были удивительно милые и добрые старики, от них исходил какой-то особый, неизвестный мне, крестьянскому сыну, свет.

— Мы так обрадовались появлению вашей книги, — больше говорила Марина Ивановна, а Андрей Андреевич согласно улыбался. — Наконец-то в Уфе вспомнили о Сергее Тимофеевиче, удивительный писатель!.. Мы же потревожили вас потому, что имеем к его потомкам некоторое отношение. Мать Андрея Андреевича – Мария Иосифовна Чарецкая — была воспитанницей Ольги Григорьевны Аксаковой, грубо говоря, падчерицей. За ее отца Ольга Григорьевна вышла замуж во второй раз. А Андрею Андреевичу она приходится крестной.

Марина Ивановна и Андрей Андреевич показывали мне альбомы с фотографиями, на которых была запечатлена Ольга Григорьевна в селе Языкове в Самарской губернии и в нашем Надеждине под Белебеем,  посуду и мебель из того и другого имений.

— Удивительный она была человек! – говорила Марина Ивановна, а Андрей Андреевич опять согласно улыбался. —  Как вы знаете, Сергей Тимофеевич посвятил ей свои “Детские годы Багрова-внука”. Она с честью пронесла по жизни это посвящение. Другие строили винокуренные заводы, а она – первую в Башкирии стационарную кумысолечебницу для туберкулезных больных, которая выросла в нынешний санаторий имени Сергея Тимофеевича Аксакова.

Из одного  альбома Андрей Андреевич извлек сложенный вчетверо лист бумаги:

— А вот письмо Ольги Григорьевны ко мне в Сибирь, тогда студенту Томского университета, примерно за год до ее смерти. Вы знаете, как она умерла?..

Разумеется, я не знал. И, наверное, мало кто тогда знал. В комментарии к пятитомнику С. Т. Аксакова, увидевшему свет в пятидесятые годы теперь уже прошлого столетия, вместо даты ее смерти стоял вопрос.

— Подавилась картошкой в голодном 1921 году. – Он снизил свой голос до шепота. — По Ленину крестьяне должны были ненавидеть свою помещицу, а они учредили ей что-то вроде пенсии: кто беремя дров, кто свеклину, кто пару картошек. Вот горячей картофелиной она и подавилась. Несколько дней ничего не ела, а тут принесли…

Я молчал, потрясенный: в нашем представлении родственники великих людей родятся  и живут под счастливой звездой, осененные славой своих фамилий, хотя в действительности, по крайней мере российской, чаще всего как раз наоборот. Я молчал, потрясенный, хотя к тому времени уже был близко знаком с Екатериной Александровной Есениной, сестрой великого поэта: когда я, пытающийся отыскать следы ее мужа, уроженца нынешнего Мелеузовского района Башкирии, поэта Василия Наседкина, арестованного в 1937 году, впервые появился у нее на пороге, то наивно ожидал увидеть семейные фотографии на стенах, альбомы, письма, вещи, к которым прикасался великий поэт, а передо мной в пустой недавно полученной московской квартире с голыми стенами и без какой-либо мебели сидела на тахте, покрытой грубым одеялом, как на лагерных нарах, седая пожилая женщина, одну за другой курила папиросы “Беломор”: позади таинственная смерть брата, неизвестная, если она вообще была, могила мужа, подобранный уголовниками и умерший от туберкулеза сын-беспризорник, у самой  за спиной — десятки лет лагерей, ссылок…

— Вот это письмо… — Андрей Андреевич протянул мне несколько ветхий тетрадный лист:

“Языково, 18/31 марта 1920 г.

Ты не можешь себе представить, дорогой Андрюша, до чего мы были счастливы получить твое письмо из Томска (первое твое не дошло). Мы с Женей писали тебе много раз, но от тебя ни ответа, ни привета, я несколько поджидала тебя в Языково 22 июня. Искалы так близко, можно доехать в один день, если выехать пораньше. Нашла мужика, который знает туда дорогу, там бывал, он нанялся было туда съездить, но потом отказался. Так и решили, что ты нас знать не хочешь! А теперь вот так случилось, что я, именно я, напала на твое письмо в первый же день, что оно пришло в Бугуруслан, а именно 1 марта. Я была нездорова, и Фета повезла меня в Бугуруслан к доктору, но, собственно говоря, я собиралась и должна была поехать в Бузулук и неизвестно, по какому-то наитию свыше или предчувствию, я вдруг сделала крутой поворот и взяла курс на Бугуруслан. Как всегда, остановились, разумеется, у няни, и при мне принесли твое письмо к Клавдии Константиновне. Его немедленно отнесли к А. Д., и к вечеру он с Наталией прислал его мне прочесть, а вечером забрал сам на минутку. На другой день я должна была пойти к ним на квартиру, но  побоялась распутицы, да были и другие дела, заставившие меня уехать, а главное — немедленно приниматься за лечение. Мы с Женей были очень счастливы узнать, что ты именно избрал и сумел осуществить тот путь, на котором мы обе так настаивали во всех своих письмах, а именно на окончании своего образования. Безумно рады, что ты направляешь свой путь прежде всего на Языково, мама почувствует тебя, ее могилка ждет тебя, а затем, т. к. мой удел уже не за горами, никаких подробностей тебе не пишу. Бог даст, доживем, увидимся и наговоримся. Я даже скорее боюсь, что письмо не успеет дойти к тебе до твоего отъезда, но пишу на случай, если что-нибудь тебя задержит, чтобы ты не подумал, что мы ленились писать или равнодушны к тому, что ты так счастливо отыскался. Женя служит учительницей, Сережа вырос, живут у меня. Батюшка жив, но очень постарел. Твой друг также. Очень тебя целуем.  Твоя старая-престарая крестная, которой с тех пор как мы не виделись, пришлось пережить много тяжелого и трудного, но все-таки сравнительно с тем, что делается в других местах, благодарю Бога и языковских крестьян, которые охраняют меня, как только могут и умеют.

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top