Мне пока немного удалось выяснить о Георгии Андреевиче Мейере. Предок Георгия и Андрея Андреевичей Мейеров – ливонский рыцарь, завербовавшийся на службу в Россию во времена Ивана Грозного. Отслужив оговоренный договором срок, он осел в России навсегда. Через века его потомки стали во всевозможных документах называть себя русскими, каковыми на самом деле они и стали, но оставили за собой древнюю фамилию, которая, как не трудно догадаться, не раз выходила им боком.
Итак, потомок ливонского рыцаря — Георгий Георгиевич Мейер родился в 1894 году в Симбирской губернии, видимо, где-то поблизости с имением или в самом имении Ольги Григорьевны Аксаковой. Детские годы провел под Самарой. Был в нем с детства особый стержень – жертвенного служения России, который, увы, далеко-далеко не в каждом по родословной русском человеке. То ли в нем это было от природы, то ли сказалось аксаковское окружение, но у него были явные литературные наклонности, и совсем не случайно, что он поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Но через год, к великому огорчению родственников, решительно оставил его стены. Мы умиляемся образованию, просвещению, не задумываясь, что не всегда их плоды добры, чаще, наоборот. Мы, не задумываясь, отдаем дело образования, просвещения в чужие, злые руки, что, кстати, происходит и ныне. Результатом такого искореженного специально перевернутого с ног на голову образования стало несколько поколений русских людей, которые, оторвавшись от родных корней, по чужой злой подсказке устроили так называемые русские революции 1917 и 1993 годов. Так вот Георгий Мейер так объяснил растерянным родственникам свой уход из Московского университета:
— Я не могу находиться в этом рассаднике революции.
Посетив Оптину пустынь, — теперь уже трудно судить, у кого из оптинских старцев он был на исповеди, — он поступил в военное училище. Начало Великой войны, которую мы теперь называем Первой мировой, он встретил офицером пехотного Св. Александра Невского полка, с которым, отличаясь особой храбростью, прошел весь жестокий путь побед и поражений. Он был ортодоксом во всем. Такую черту характера дало, может, слияние двух его природных стихий — он отказался присягнуть Временному правительству, заявив: “Присягу, как перчатки, не меняю”. И одним из первых записался в скором времени начавшуюся формироваться Добровольческую армию, с которой до конца испил всю тяжесть надежд и поражений.
Он не сдался на милость победителей в Севастополе, суливших амнистию. Теперь мы знаем, что это закончилось расстрелом тысяч офицеров, из экономии патронов, а больше из великого революционного куража, многих просто топили, привязав к ногам камни и сбрасывая с прибрежных скал. И с берега еще долго можно было наблюдать тысячи стоящих под водой офицеров — говорят, на солнце поблескивали погоны…
Он прошел весь тяжкий путь русского воинского изгнанника: голод в Константинополе, военный лагерь генерала Кутепова на полуострове Галлиполи, название которого русские солдаты не случайно трактовали как “голое поле”. Каменистая пустыня, окруженная с трех сторон морем: нестерпимая жара днем, а ночью такой же нестерпимый холод. Но это был не лагерь в панике бежавших с поля боя и отчаявшихся людей: в лагере была жесткая дисциплина, в палаточном городе функционировали военные, кадетские училища, издавались газеты, действовала походная церковь, даже театр. В 1994 году мне привелось на паруснике через проливы Босфор и Дарданеллы проходить ночью мимо этого памятного и горького для русского человека полуострова. При полной луне и при полном штиле наш походный священник, в прошлом майор, летчик-истребитель, отец Виктор вместе со знаменитым церковным хором Анатолия Гринденко отслужил молебен. В планах нашего фонда: восстановить сооруженный при уходе из Галлиполи – Донской казачий корпус уходил в Болгарию, другие части в Югославию, остальные рассеялись по всей планете — памятник почившим здесь воинам Русской армии, каждый солдат и офицер принес из пустыни свой камень, и завершил этот выросший холм — крест.
После оставления Первым корпусом Русской Армии Галлиполи Георгий Андреевич Мейер оказывается в Париже, где живет с женой в маленьком и самом дешевом отеле (я не знаю, женился ли он в Париже, или эвакуировался из Севастополя вместе с женой). Сотрудничает в монархической газете “Русская Земля”, во влиятельной в эмигрантской среде газете “Возрождение”. Но это не дает сколько-нибудь существенного заработка, и он работает таксистом, преподавателем русского языка. Он выступает с докладами и перед русской, и перед французской аудиториями: о Пушкине, Баратынском, Лермонтове, Тютчеве, Случевском, Фете… И особо — о Достоевском, о его пророческом предвидении русской беды. 9 апреля 1936 года в газете “Возрождение” была опубликована его статья “У истоков творчества Достоевского”, которая стала началом его работы над книгой о Ф. М. Достоевском “Свет в ночи (Опыт медленного чтения)”, которую писал всю свою жизнь и которую так и не смог закончить, — он не успел написать предисловие и заключительную главу, книга увидела свет только после его смерти, в 1967 году в издательстве “Посев”. Будем надеяться, что рано или поздно она будет издана в России.