Михаил Чванов

Повесть МОЖЕТ БЫТЬ, КТО-НИБУДЬ ЧТО-НИБУДЬ ЗНАЕТ?..

Мы с Хлыстуновым разом положили трубки. Несколько минут молчали.

— Что-то долго вы,— осторожно спросил Хлыстунов.

— Да опять говорильня у редактора,— отмахнулся я.

— Опять какие-нибудь неприятности?— забеспокоился Хлыстунов.

— Да нет, ничего, — постарался я его успокоить.— Только дальше вам, наверное, придется пока без меня. На несколько дней отсылают в командировку… Ну а как ваши успехи?

Хлыстунов замялся:

— Знаете, мне неловко вам говорить. Как я и думал, они ничего не смотрели. Ваша знакомая поручила одной девице, а та даже не смотрела. Я понимаю, она понадеялась на эту девицу… Я им ничего не сказал. Но открыл первую папку, верхнюю, а она вся в пыли, видно, что ее никто давно в руки не брал, и в этой папке нашел сведения о Ларисе. Из Бирска она была переведена в Уфимский временный лишаистый детдом.

— Мда!— Я встал, отошел к окну.— Уж от нее-то я не ожидал. Преподнесли вы мне урок доверия,— резко обернулся я.— Что с нами со всеми происходит?! Какое-то ожирение совести. Ведь в общем-то мы все неплохие люди, по крайней мере большинство из нас. И она ведь неплохой человек. И может, тот человек в Илишевском детдоме, который из-за лени копнуться соврал, что сгорел архив. Но что же с нами происходит — мы печемся о судьбе общества, человечества вообще — и равнодушны к судьбе, к горю отдельного человека?.. Стоило пройти тридцати годам после войны, и мы уже поросли густой плесенью. Мы готовы поднять шум, если в магазине исчезли зубные щетки, и совершенно равнодушны к судьбе человека…

Хлыстунов внимательно смотрел на меня.

— Не нужно на это смотреть слишком пессимистически,— наконец сказал он,— Это неизбежно — симптомы мещанства. Будем надеяться, что это пройдет. Люди намучились в войну и после войны, отказывали себе даже в малом и теперь как бы стараются наверстать упущенное. Балуют детей. Мы, мол, натерпелись, пусть хоть они поживут по-человечески.

— Но это же развращает,— возразил с горечью я,— Дети не помнят о горе родителей.

— Это, конечно, страшно,— согласился Хлыстунов.

— Неужели это неизбежно?— задал я давно мучивший меня вопрос. Мне было важно, что он думает по этому поводу.— Неужели, чтобы у людей проснулась совесть, нужно пережить войну? Неужели для каждого поколения неизбежна своя война? Почему мы все так быстро забываем? Неужели уроки, которые нам преподносит история, только для одного поколения? А новое снова должно учиться на собственном горьком опыте? Вот вы, что думаете по этому поводу вы, перееханный войной?— наседал я на него.

— Я думаю, что это все-таки не совсем так,— сказал спокойно Хлыстунов,— Человечность, доброта все равно рано или поздно восторжествуют.

— Да я разве против?! — Я горько усмехнулся, — Я о том, что неужели каждый раз, чтобы торжествовало добро, неизбежно нужно зло, горе, человеческие страдания? Как катализатор, что ли? Я завидую вашему оптимизму. Отец погиб, мать умерла с голоду, лучшее время в детдоме, вас чуть не утопили в туалете, били, объедали, теперь эта болезнь… А то равнодушие, с которым вы сталкиваетесь чуть ли не каждый день в поисках вашей сестры?

— Но ведь были и другие люди,— спокойно сказал Хлыстунов,— Которые подобрали меня после смерти матери, и в тех же детдомах были люди, которые не обворовывали, а отдавали последнее, несли из дому. И после детдома, и сейчас вот. Я каждый год имею путевку в санаторий, а через месяц должен получить новую квартиру.

— Но ведь это элементарный долг общества, — усмехнулся я.

— Да, долг,— согласился Хлыстунов,— но он складывается из работы, доброты отдельных людей. Долгом это как раз считает только тот, у кого короткая память, кто не видел, как трудно было раньше, чего все это стоило. И при поиске сестры. Да, я сталкиваюсь с равнодушием, с бессердечием, но я ведь сталкиваюсь и с другим. С людьми, которые как-то пытаются мне помочь. Да что далеко ходить за примером. Вот вы. По служебному долгу вы совсем не обязаны мне помогать. Наоборот, я чувствую, вы даже имеете из-за этого неприятности. Я отбираю у вас много времени, и вы не успеваете делать свои дела.

— По моему убеждению, это прежде всего и есть мой служебный долг,— твердо сказал я.— И гражданский долг. Долг сына солдата минувшей войны, долг человека, родившегося в эту войну. Я не испытал и сотой доли того, что испытали вы, но тоже чувствую на себе ее следы. Тем не менее я делаю для вас гораздо меньше, чем мог бы. Не удалось пробить объявление о розыске, мог бы написать материал, не для нашей газеты, так для другой. Мог бы хорошо написать, я умею писать, но то одно, то другое, то сам приболел, жена заболела… Но все равно, если бы по-настоящему хотел помочь, то мог…

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top