— А почему лицо у нее такое удлиненное?— спросил Егор.— И вообще я замечал, в Москве по путевке когда был, на всех старых иконах продолговатые лица.
— Своеобразная стилизация,— пояснил я.— Манера письма древних иконописцев. Они все предметы удлиняли.
— Это не только на иконах,— неожиданно сказал Хлыстунов,— Продолговатыми и сухими были лица и на картинах старинных итальянских мастеров. И даже у Сурикова.
Я удивленно посмотрел на него.
— Дело, по-моему, не только в манере письма,— все так же пресно продолжал он.— Древние художники писали тоже с реальных людей. А люди, будь то двенадцатый, тринадцатый или четырнадцатый век, жили в постоянной беде и постоянном голоде. Бесконечные войны, мор. А голод делает лица продолговатыми, отрешенными, глаза — напряженными, в них появляется лихорадочный блеск, они словно загораются.
— Ну это, наверное, все-таки не так. — Я в сомнении покачал головой.
— Я не разбираюсь в живописи, но мне кажется, что это именно так,— смутился Хлыстунов.— Многим продолговатые лица на иконах кажутся странными, искусствоведы ищут тут воображение художника, а я, когда гляжу на иконы, вижу, что они написаны с людей, переживших страшную беду. Одно время сразу после войны я был в детдоме под Владимиром. Рядом был санаторий. И привезли туда ленинградцев, переживших блокаду. Я как-то зашел в церковь и поразился сходству: те же высушенные, напряженные продолговатые лица, те же посохи, те же согнутые спины. Да, это именно так. Русь всегда была полна беды.
— Словно мать она,— ни к кому не обращаясь, задумчиво повторила Минсылу.
— Однажды в поезде я разговорился со стариком,— продолжал Хлыстунов,— он был в блокаду в Ленинграде, Кулагин по фамилии. Он сказал мне то же самое. Что, когда после войны в первый раз пришел в Русский музей, его тоже поразило это сходство… Голод по-разному действует на мужчин и женщин. Природа как бы все предусмотрела. Иногда задумаешься, неужели все-таки кто-то есть во Вселенной, кто продумал каждую мелочь, ну не бог, ну кто-то. Иначе откуда эта устрашающая стройность, рациональность и устрашающая равнодушная несправедливость, жестокость. Все же, согласитесь, трудно поверить, что все само собой в результате эволюции так вот сложилось. Например, голод совсем иначе действует на молодых девушек, они не пухнут, как их ровесники, цвет кожи не становится землистым, они, наоборот, становятся как бы привлекательней. Даже дурнушки, на которых раньше бы и не посмотрел, становятся красавицами. Это жестокая безжалостная природа в эти страшные минуты вдруг начинает заботиться о продолжении рода человеческого. Зачем? Чтобы он мучился дальше? Зачем? Раз она ему не дает счастья, раз снова и снова ввергает его в пучину войны, ненависти, братоубийства?.. Первыми умирают мужчины в возрасте тридцати — сорока лет, самый цветущий возраст. Потом идут юноши, потом — старики. И только потом уж начинается «бабий мор». А девушки все еще горят какой-то страшной последней красотой…
Редактор сидел за своим полированным столом — в новом ярком галстуке. Нажимал кнопки, которые ему очень нравилось нажимать. Подолгу с кем-то говорил по телефону. Мы терпеливо ждали. Мы уже давно привыкли к этому, но все равно раздражало — время к обеду, день потерян.
Наконец он положил трубку.
— Ну что, будем подводить итоги,— Он довольно повел плечами, он нравился себе при этом галстуке,— Тут много говорили о работе отдела и хорошего, и критического. Надо, конечно, учитывать, что Горин сосем недавно вышел из больницы, но есть вещи, которые меня как редактора не могут не насторожить. Горин, пользуясь авторитетом опытного журналиста, ввел себе в норму не подчиняться приказам редактора. Мало того, он не выполняет решения
вышестоящих директивных органов. Он пошел еще дальше: демагогически выступает против них. Вспомните случай с подписной кампанией: «Если газета хорошая — сами подпишутся». Он сорвал задание редактора при освещении кампании по заготовке веточного корма. И вот совершенно свежий пример. Я несколько раз замечал ему, что он мало ездит в командировки. Он отговаривался, что ему после операции еще трудно ездить. И вдруг на прошлой неделе сам пришел с предложением о командировке. Я обрадовался. Учитывая наши сегодняшние задачи, дал задание. И что? Он сорвал задание редактора, мало того — обманул. Он поехал совсем в другой город и занялся розысками сестры этого самого Хлыстунова, который уже всем в редакции успел надоесть…
Я боялся взорваться.
— Я же привез материал на моральную тему,— Я старался говорить как можно спокойнее.— Ты сам постоянно твердишь, что у нас их не хватает.
— Не перебивай, пожалуйста, — укоризненно посмотрел на меня сквозь свои очки заместитель редактора.— Не перебивай! — Всем своим видом он давал мне понять, что веду я себя очень глупо.
