— Итак, голосуем,— наконец прежним строгим голосом сказал редактор,— Кто за первое предложение? — И первым поднял руку.
Я следил за Витей Пеуновым. Несколько помедлив, он тоже, не выдержав взгляда редактора, поднял руку.
Переглянувшись со Спириным, я усмехнулся. Помедлив, подняли руки еще несколько молодых сотрудников.
— Кто против? — спросил редактор.
Не успел редактор сказать, поднял руку Спирин, потом Мохов, заведующий отделом рабочей молодежи, и Рубин, ответственный секретарь. Остальные воздержались.
— Итак,— редактор торжествовал, — большинством голосов проходит первое предложение. За второе,— он с усмешкой посмотрел на своего заместителя,— можно не голосовать, тем более что вносивший, как я понимаю, своим голосованием сам снял его.— Взглянул на часы.— Во сколько сегодня футбол? Так,— повернулся он к ответственному секретарю,— давай скорее в типографию.
Стали торопливо расходиться. Одни — воровато, даже не попрощавшись, другие попрощавшись, но все равно чувствуя неловкость.
Ко мне, немного выждав, с виноватой улыбкой подошел Витя Пеунов. Он, конечно, не мог не подойти:
— Ну ничего, не расстраивайся.
— Да я особенно-то не расстраиваюсь,— усмехнулся я.— Ну и ну… Значит, увидел письмо и тайком с ним скорее к редактору. Подшивать к делу, чтобы, так сказать, весомее было.
— Ну согласись, так же нельзя — все-таки дети,— попытался он сыграть в принципиальность.
— Согласен, но ты мог бы мне сразу об этом сказать, как говоришь, по-дружески. А ты тайком побежал капать.
— А я разве тебе не говорил об этом?— прикинулся он дурачком,— Значит, в суете забыл. Ну извини, в типографию тороплюсь…
— На самом деле — не расстраивайся очень-то,— догнал меня уже в своем кабинете Спирин.
Я не успел ему ответить, вошла Лена, секретарь редактора.
— Извините! — кивнула она мне.— Миша, с утра вас не было,— поймала она за локоть Спирина,— а потом редколлегия. Стрелков в больнице. На днях операция. Позвонили, нужна кровь. Вас записывать?
— Конечно,— сказал Спирин,— Тебе,— галантно раскланялся он перед ней,— всегда.
— Не мне, а Стрелкову.
— Пусть Стрелкову, но все равно тебе, потому что подойди ко мне кто-нибудь другой, отказался бы, потому что боюсь крови.
— Да ну вас!— Лена собралась уходить.
— А меня почему не записываете?— спросил я.
— Но вы сами недавно из больницы. Я думала, нельзя,— смутилась Лена.— Да уж и достаточно записавшихся,— по-видимому, схитрила она.
— Почему же нельзя?— я старался скрыть свою обиду, хотя знал, что она беспочвенна. Скорее всего, мне просто нельзя быть донором, и Лена это знает.— Записывайте и меня. Кто там да кто?— Я взял у нее из рук список.
— Тут уже шестнадцать, а нужно всего пятнадцать,— по-видимому, она опять схитрила.
— Ничего, лишнего не будет, — уверенно сказал я, вписывая свою фамилию.— Если я по каким-нибудь причинам не могу быть донором, на станции переливания крови разберутся.
Лена, забрав список, ушла.
— Нет худа без добра,— усмехнулся Спирин, — Хорошо, если бы именно нашу кровь ему влили.
— Почему?— не понял я.
— Хоть это и жестоко, но, может, человеком станет,— бросил Спирин.— Когда в его жилах наша кровь течь будет.
— Ну ты уж как-то очень…— поморщился я.— Человек все-таки в больнице.
— Нехорошо?— усмехнулся Спирин,— Может быть. Конечно, куда благороднее — подумать да промолчать, как это сделали другие. Только ведь как раз этим благородством и пользуются такие вот вольные стрелки. А потом кряхтим, ноем, когда они тебе на шею садятся. Гадаем, откуда они взялись… Знал бы ты, какую он деятельность тут в твое отсутствие развил. Даже редактор вынужден был тебя защищать. Уволить — и никаких гвоздей! За нарушение профсоюзной дисциплины.
— Серьезно, что ли?— У меня совсем испортилось настроение.
— Ты знаешь, чего Стрелков не может тебе простить? Что ты не поддержал его кандидатуру в председатели профкома. А это его единственный способ удержаться в газете — писать-то он не может… А по поводу сегодняшней редколлегии ты не очень-то расстраивайся,— повторил Спирин, поудобнее усаживаясь в кресле.
— Я и не расстраиваюсь,— отмахнулся я.— Просто больно за газету, которую он со своими подручными губит. Больно за молодежь, для которых журналистика — пока еще святое дело. Понимаешь, что бесит: если в конце концов уйдет он отсюда, так все равно будет начальствовать. Да, увидишь, еще на повышение пойдет. Он это прекрасно понимает, что его не переведут в разнорабочие, отсюда и полная безнаказанность. Он знает, кому нужно вовремя польстить, от кого вовремя отвернуться. Ты посмотри, кем он себя окружил. Нет, мне придется уходить. Он все равно меня выживет.
