Я посмотрел на часы — типографский буфет еще мог быть открыт. Конечно, все более или менее съедобное там уже давно съедено, но на какие-нибудь каменные пирожки еще можно было рассчитывать. Я заторопился к лифту.
Но буфет уже был закрыт. Я медленно шел по пустому гулкому коридору. Около лифта неожиданно столкнулся с редактором. С шумом распахнулись двери, я отступил в сторону, хотел подождать следующей кабины, но он молчаливым царственным жестом пригласил меня в железную клетку.
До своего этажа ехали молча. Молча рядом шли по коридору — обогнать или отстать было неудобно. Вроде неудобно было, ничего не сказав, и нырнуть в свою дверь. Я замешкался.
Может, мне показалось, но вроде подобными чувствами терзался и редактор.
— Если не торопишься, зайди-ка ко мне на несколько минут,— сказал он.
— Хорошо,— подумав, согласился я. — Позвоню только.
Я зашел в свой кабинет и, чтобы убить время, стал рыться в столе — никуда звонить мне не надо было.
Редактор смотрел телевизор — какую-то производственную программу.
— Садись, — показал он не на стул напротив себя, как делал, когда вел официальные разговоры, а на кресло.— Умеют же, самые что ни на есть обычные вещи — проценты и тонны, а интересно. Вот нам чего не хватает,— сказал он.
Я отмолчался, передача на самом деле была интересной.
— Пойми, я против тебя ничего не имею, но я обязан был сделать это…
Редактор ждал, что я скажу, но я молчал.
— Ради общей дисциплины,— добавил он.
— Это что, продолжение редколлегии?— спросил я.— Уже вроде бы все ясно.
— Я никак не могу понять,— редактор в сердцах — я не уловил — искренне или наигранно, бросил авторучку на стол,— почему мы с тобой не можем сработаться? Почему ты все делаешь мне поперек?
Я решил, что будет лучше, если я опять промолчу.
— Я знаю, что ты много сделал, когда я пришел в редакцию, чтобы коллектив меня принял. Знаю, что делал ты это не ради меня, а по просьбе Вахромеева, тому надо было спокойно доработать до перевода на новое место. Но все-таки делал. И я не забыл этого. И первое время мы вроде бы понимали друг друга. Но как только я стал наводить в коллективе порядок, дисциплину, ты встал поперек…
— Какой порядок! — усмехнулся я, но редактор, казалось, не слышал моей реплики.
— Но не могу же я требовать дисциплины с одних, не требуя с других,— продолжал он.
— Не надо передергивать! — возмутился я.— Не надо ставить с ног на голову…
— Потерпи! — поднял руку редактор.— Дай договорить! Если ты считаешь, что я тебе обязан своим назначением, то это ты напрасно. А то тут кое-кто распространяет слухи, что если бы не Горин, мне бы здесь не работать. Да, ты мне помог в первое время, но нельзя же без конца жить этой заслугой. Хотел или не хотел, коллектив все равно вынужден был бы меня принять, другого выбора не было. В конце концов подобрали бы другой коллектив. И может, было бы лучше, если бы все это было сделано напрямик, без всяких заигрываний. Раньше ушли бы те, кто должен был уйти, раньше пришли бы те, кто должен был прийти. Мне плевать, как работал прежний редактор, к тому же, я знаю, им вы тоже не очень были довольны, я не собираюсь под кого-то подстраиваться. На всех все равно не угодишь. Нельзя быть руководителем и чтобы всем нравиться.
— Мне кажется, я ни разу не воспользовался тем особым положением, на которое ты намекаешь,— холодно сказал я.— И ты прекрасно знаешь, что к этим слушкам я не имею никакого отношения. Может, просто ты таким образом добиваешься, чтобы я ушел? Так ты скажи прямо. Зачем мотать нервы. До меня начинает наконец доходить: я остался, можно сказать, один из той прежней редакции, остальные или сами ушли, или ты их помаленьку выжил, и я тебе начинаю все больше мешать. Да ты скажи прямо, и я уйду.
— Нет, я не стремлюсь выжить тебя. Смотри еще не пусти слух такой.
— Не бойся, я никуда не пойду жаловаться. Уйду по собственному желанию, скажем по состоянию здоровья. Только дай время подыскать место.
— В любом случае скажут, что я выжил тебя.
— А тебе это ни к чему?— усмехнулся я.
— А мне это действительно ни к чему… Того разговора, что я хотел, у нас, к сожалению, не получается. Можешь ты наконец меня по-человечески понять,— почти в отчаянии сказал редактор. Он встал и выключил телевизор.— Вот ты как-то в связи с этим Хлыстуновым говорил о военном поколении, которое не видело войны, но на котором она оставила свои страшные следы. Ты меня тогда сильно задел даже не задумавшись, по одну сторону ты поставил себя и этого Хлыстунова, а меня по другую.
