Михаил Чванов

Повесть Я сам иду на твой костер… Из камчатских тетрадей 

            Я  сам иду на твой костер! Сжигай меня!            

Александр Блок

  НЕОБХОДИМОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

  Итак, из камчатских тетрадей…

Впрочем, какие это тетради — потрепанные записные книжки в дерматиновых переплетах. Когда мне становится не очень весело, когда мне становится совсем невпроворот, как последнее средство, — я достаю их из старого чемодана, где хранятся мои самые ценные вещи: записные книжки из других дорог; шлем от гидрокомбинезона, в котором мой предшественник по изучению пещер Валерий Нассонов погиб в сифоне Каповой пещеры, той самой, в которой незадолго до этого биолог Рюмин нашел рисунки эпохи палеолита; письма Кястутиса; письма девушки, которую когда-то любил, которая, — знаю, и это очень больно, меня до сих пор любит, любви которой я никогда не был достоин, перед которой бесконечно виноват и которая, в конце концов, ушла к другим, более спокойным и надежным — дай бог, счастливым! — берегам.

С волнением начинаю перелистывать их, и сосущая тоска по, может быть, не очень сытым, но счастливым дням захлестывает меня, в ужасе начинаю пересчитывать, как много времени пролетело с тех пор, а было словно вчера, — и начинаю метаться в отчаянии, проклинать себя за примиренчество с судьбой и верить в лучшие дни.

На моем рабочем столе среди камней, принесенных из разных дорог, лежит серебристо-пепельный пузырчатый камень. Невзрачный, в общем-то, камень. Есть камни и покрасивее, но этот дорог мне совсем не красотой. Я дотрагиваюсь до него: он холоден и мертв.

— Что это за камень? — спрашивают меня люди, заглянувшие ко мне впервые.

— Лава из кратера Ключевского вулкана, — говорю я.

— О! — восторгаются они. Они уже видят, как я в огнеупорном костюме спускаюсь за этим камнем, тогда еще жидким всплеском лавы, в дьявольски кипящий кратер.

И мне становится скучно от их ложных восторгов. Потому что камень я взял на ребре кратера, когда он лишь фумаролил (1) . К извергающемуся кратеру не подойдешь на сотни метров, а иногда на километры. И если бы я даже спустился за камнем в рычащий кратер, то и тогда, наверно, он был бы для меня дорог не только тем. И мне становится скучно от их восторгов, потому что все было намного проще и намного трудней.

— Что это за камень? — спрашивают меня знакомые.

— Вулканическая бомба из кратера Ключевского вулкана, — говорю я.

— А, — равнодушно отвечают они, словно этот камень я подобрал вчера на мостовой.

— Самого большого вулкана Европы и Азии,— пытаюсь убедить их в необыкновенности камня.

— Ага,— так же равнодушно отвечают они. Ну что, мол: купил билет, полетел, взял камень, купил обратный билет… Они привыкли к моим дорогам и их ничем не удивишь.

И мне становится обидно за камень. Теперь он холоден и мертв. Но, может быть, именно в нем спрятана тайна жизни на нашей планете? И если бы я не положил его тогда в свой рюкзак, то, может быть, сегодня — во время очередного извержения вулкана, о котором я недавно случайно услышал по радио и которое в свое время в разговоре со мной с точностью до года предсказал Иван Терентьевич Кирсанов, — он снова бы кипящей бомбой взметнулся над планетой.

И эта обида за камень, и ставшая последним толчком недавняя весть об извержении Ключевского заставили меня вытащить из старого чемодана потрепанные тетради и взять их с собой в новую дорогу: перечитаю при случае, — и теперь вот, в ожидании вертолета, который неизвестно когда будет и будет ли вообще, у меня возникло горячее желание попытаться рассказать вам о судьбе этого камня, точнее — о той крошечной части его долгой жизни, которую он прожил в моем рюкзаке. Я попытаюсь рассказать вам о том полуторамесячном нелегком и счастливом пути, который он проделал вместе со мной, прежде чем попал ко мне на стол. Сколько раз, вымотанный изнурительным путем и хроническим недоеданием, я развязывал рюкзак с твердым намерением выбросить его. Каждый килограмм груза за моей спиной был тонной. И каждый раз я перебарывал в себе эту слабость.

Я попытаюсь поделиться с вами святыми и светлыми мыслями, родившимися на багряных от осенних трав перевалах и в золотых и прозрачных зарослях чудесной камчатской травы — шеломайника. С сомнениями, наведывавшими меня ночами в глухих ущельях, когда над тобой мало неба и много тревоги. Я попытаюсь рассказать, хотя самых точных мыслей, самых дорогих и важных, не смогу вам поведать. Не потому, что боюсь быть искренним — нет. А потому — что бессилен рассказать о них. В голове, в сердце — лишь томительные отзвуки их, а сами они остались там, в звенящем от чистоты и тишины воздухе камчатской тундры, в грозных ночных всполохах вулкана Безымянного, в ожидании друзей, которые почему-то вовремя не вышли в условленное место.

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top