Михаил Чванов

Повесть Я сам иду на твой костер… Из камчатских тетрадей 

— А вы? — спросил я.

— Ая пойду к ребятам в другой барак. Найду место.

— Но…

— Кончай, — он взял с гвоздя ватник, папиросы и захлопнул за собой дверь.

— Я осторожно положил простыни обратно в чемодан, бросил поверх одеяла свой спальник, забрался в него. Долго не мог уснуть. Я думал о Щербатом. Я возненавидел его с первого взгляда, когда он еще в первый день отобрал у нас таблетки из аптечки, а вот сейчас, в эту проклятую промозглую осеннюю ночь никто другой — и даже не Саша Никонов — а он, Щербатый, отдал мне свою койку, а сам бродит где-то по баракам, ищет, где бы приткнуться.

Я МОГ БЫ ВЫБРАТЬСЯ ОДИН  Почти до полудня мы сидели с Кястутисом на рюкзаках в тягостном неведении: то ли будет самолет, то ли нет, то ли пойдет к нему машина, то ли не пойдет. Все говорили по-разному, и никто, включая начальника экспедиции, толком не знал. От едкой маринованной капусты страшная изжога, мы попытали счастья в столовой, но сегодня дежурила другая тетка, и она категорически отказалась нас накормить.

— Но мы же заплатим.

— Нет, у нас столовая без кассы, в аванс только для своих.

Со всех сторон на нас смотрели, как на идиотов. Другие, наоборот, отводили глаза. Сгорбившись под всеми этими равнодушными, любопытными и жалостливыми взглядами, мы потащились к выходу. Кястутис, тяжело опираясь на палку, я — за ним, а она все кричала нам вслед, что у нее определенное количество порций и что она не может кормить там всяких.

Из-за крайнего стола встал какой-то бородач:

— Подождите, ребята, я сейчас договорюсь с ней.

Но мы только виновато отмахнулись: «Спасибо, не надо» — и, словно оплеванные, вышли на улицу.

Ни о самолете, ни о машине по-прежнему ничего не было известно, и мы потащились обратно в барак…

Неожиданно под окном загудела машина, я выскочил, она уже битком была набита ящиками, людьми, большинство из которых ехали на полевой аэродром не по надобности, а так просто, ради воскресного развлечения, и опять пришлось унижаться, чтобы попасть на ящики в корму грузовика.

За машиной увязались две собаки. Подпитые парни принялись азартно заключать пари, которая из собак первой добежит до аэродрома, то и дело стучали по крыше кабины, просили водителя добавить газку, он, ради воскресенья, тоже уже, видимо, успевший приложиться к стакану, добавлял, вперед вырывалась то одна, то другая собака, грузовик подскакивал на вулканических бомбах, круто заваливался в оврагах и на поворотах, и я думал о том, как глупо будет после всей этой дороги, после всех мыслей и решения, как жить дальше, погибнуть сейчас вот так — выкинутым на ухабе за борт или придавленным перевернувшимся грузовиком.

Машина еще не выскочила на аэродром, который был ничем иным, как заросшими голубичником «песками» Кроноцкого вулкана, когда над нами нависла «Аннушка», сердце отчаянно застучало, боялись, что не успеем к ней. Успели, но «Аннушка» нас не взяла, загрузилась порожними бочками из-под бензина.

— Ну хоть между бочками?

— Нельзя, — твердо сказал первый пилот. — Вдруг сорвутся. Ждите, если перевал не закроет, должны прийти еще два борта.

— Но уже вечер.

— Если перевал не закроет, придут и вечером. В экспедиции нет продуктов.

Борт ушел, ушла и машина, на которой мы приехали сюда. Сидим около пустой аэродромной будки. Рядом ревет все та же Кроноцкая. На противоположный конец взлетного поля вышел медведь, кормится в голубичнике.

— Ребята вперед нас могут дойти, — говорю я.

— Пожалуй.

И мне уже больно, что я не с ними, я уже тоскую по палатке, по кострам, по местам, которые, скорее всего, никогда не увижу, хотя в то же время страшно рвусь на материк.

— А почему ты с ними не пошел? — вдруг спросил Кястутис. — Я ведь и один выбрался бы. Посмотрел бы Долину гейзеров.

Я не знал, что ему ответить.

— Просто мне нужно скорее домой. Дела. Много дел. — Настроение мое почему-то сразу упало. Я знал, что говорю полуправду. Я думал о письме, которое отправил из Ключей полтора месяца назад. Вспомнил снова его вопрос у Горячих ключей: «А что ты написал?»— и мне стало еще горше. — Большего из этой дороги я уже не получу, а у меня много дел. К тому я и ослаб, пока мы с тобой голодали.

— Сам виноват, — усмехнулся Кястутис. — Если бы ел тайком, как наш «вождь», или лазил но чужим палаткам, как Валера, не оставался бы со мной на озере — не ослаб бы.

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top