И в Вильнюсе мы даже склонялись к мысли, что жесткость и жестокость Роберта иногда были своего рода добротой, тем более оправданной в тех ситуациях, в которых мы тогда оказывались. Да, сказали мы, жестокость иногда можно рассматривать как одну из разновидностей доброты.
И больше других, как ни странно, Камчатка, хоть он и скрывает это, сломала самого жесткого из нас — Роберта. Через несколько лет после Камчатки, когда я из Вильнюса приеду к нему, по-прежнему жесткий и едкий, он, бросив работу в школе, будет почти нищенствовать, отдав себя полностью… живописи, которая, как и он сам, ни на что прежде существовавшее, не будет походить, и которую, как и его, мало кто будет понимать. Мы тоже всю ночь проговорим, и он будет горько смеяться над своими детскими причудами на Камчатке вроде чубов, красных рубах и прочего, будет горько смеяться над безвозвратно улетевшим временем: «Неужели я таким бы и остался, если бы не было Камчатки, если не встретил бы на ней литовцев? И почему этого не произошло раньше?!»
Я спросил его об остальных ребятах, где они.
Отчасти ты оказался прав, — помолчав, неохотно сказал он. — Валера вконец скурвился, я даже не поддерживаю с ним никаких отношений, впрочем, как и с Сашей. От Валеры ушла жена. Саша подвизается на общественном поприще, устроился профгруппоргом в профтехучилище, чтобы не ехать в деревню после института. Далеко пойдет, — усмехнулся Роберт. — Он ведь не дурак. Алик? По-прежнему фотографирует в местном ателье. Кутит. Делает деньги. Машину хочет купить. Кстати, я его в Якутию брал. На Камчатке он мне не понравился. У меня такое правило: если не понравился человек, больше не брать. После Камчатки решил не брать — ни Алика, ни Саши. Саша, правда, в походе был хороший охотник, но кроме своего не сделает и заносчив. Но когда собрался в Якутию, для Алика сделал исключение.
— А Алеша?
— Алеша? — Роберт усмехнулся. — Непосредственный, как теленок. Помнишь, рыбу пытался руками ловить? Его я хотел взять в Якутию, но он не пошел… Вот и пришлось Алика взять. Что усмехаешься?
— Значит, Алеша с тобой не пошел?
— Ах, вон ты о чем? Не пошел.
— Не задело это тебя?
— Да как тебе сказать, — пожал плечами Роберт. — Немного задело.
— А где он сейчас?
— Я его тоже давно не видел. Знаю только, что по-прежнему работает в ГПТУ, учит ребятишек. Месяцами валяется в больнице, сказались те ножевые раны. Все собираюсь проведать, но никак не соберусь… Стасиса ты, случайно, в Вильнюсе не встретил?
— Нет.
— Жалко. Интересно, что бы он обо мне рассказал.
— Слышал, бросил консерваторию.
— Он был со мной в Забайкалье со своим братцем Симонасом, — усмехнулся Роберт. — Они, конечно, рассчитывали на Донатаса. А он в самый последний момент отказался, не смог. Вот я уж там их повоспитывал. Там уж я отыгрался за Камчатку.
— А мне он понравился на Камчатке. Конечно, мне больше нравились Кястутис и Донатас.
— На Камчатке его постоянно приструнивал Донатас, держал в узде. Помнишь, он все ко мне на ссору лез? Я ему все припомнил. С продуктами-то у нас в Забайкалье было тоже не густо.
— А там-то почему?
— А я специально меньше взял, — опять усмехнулся Роберт. — Часть продуктов тайком встретившимся охотникам отдал. Чтобы он почувствовал, что такое настоящий поход. Чтобы сбить с него спесь. Ничего, на пользу пошло. Потом мы с ним поговорили на эту тему. Уже в Вильнюсе. А там они крались к охотничьим избушкам, чтобы попасть в них первыми. А я, если помнишь, утром, когда еще все спят, обычно на разведку ухожу. Так вот дойду до очередной избушки, спрячу все, а потом все вместе приходим, а там пусто. Они догадываются, что это моя работа, но не подают виду, опять стараются в очередную избушку вперед меня попасть. И опять я их обгоняю. И вот однажды они решили во что бы то ни стало обогнать меня. Для этого Стасис отдал весь груз Симонасу, оставил себе один спальник для виду. А нет, думаю, слабаки, хрен вам, и выносливость у тебя не та, и сила воли. В глазах темно, а иду. На полкилометра к концу дня я его все равно обогнал, после этого они совсем возненавидели меня.
А в одну избушку я пришел, на столе кусок сахара. Большой такой. Присмотрелся, а это каменная соль.
Ну, думаю, вот тут-то я вас и куплю. Оставил кусок на столе, пришли вечером, а эти двое так и стреляют глазами на этот кусок. А я говорю: в избушке ночевать не будем, переночуем на той стороне, до ночи надо будет организовать переправу. Симонас специально замешкался, организовал переобувание. Идет потом и все в траву ложится, чтобы тайком полизать «сахар», а я нарочно все за ним — не даю. Намучился он так, а потом, видимо, все-таки лизнул, потому что с какого-то времени перестал в траву ложиться. Переправиться на ту сторону, как я и планировал, мы, разумеется, до темноты не успели. Возвращаемся в избушку. Ну, думаю, как они прореагируют: «сахара-то» нет на столе. Не подали виду, а стоило мне выйти куда-то, как он появился на столе. Значит, он тогда его все-таки не выкинул. Не знаю, почему…
