Тревога снова овладела мной. Как бы я сейчас хотел очутиться там, с ребятами. Зачем я не пошел с ними дальше к океану?
Мария Михайловна, старушка — у нее на тихой яблоневой улочке (которых, к сожалению, в нашем городе становится все меньше и меньше, к сожалению — потому что, во-первых, они придавали городу своеобразный уют, во-вторых, на них всегда можно было найти недорогой приют молодому одинокому человеку вроде меня или молодой, начинающей жить самостоятельной жизнью, семье, чего не скажешь о новых многоэтажных кварталах) я снимал очередной провалившийся диван, — встретила меня не в духах:
— Нет тебя и нет. Я уж думала другого квартиранта пускать… С дровами нынче плохо. Дороже стали, да и не достанешь. Не знаю, как зимовать буду. Тебе пакетов каких-то наслали.
Пакеты были ничем иным, как моими, вернувшимися с вежливыми отказами из разных журналов рукописями. Но, к своему удивлению, отнесся я к этому не с прежней болью, а довольно-таки равнодушно, сбросал в чемодан: потом посмотрю.
Побежал в баню, благо она была напротив. Еще когда шел с автобуса, за несколько кварталов высматривал, дымит ли она.
День был не банный — в том смысле, что все мои знакомые отъявленные парильщики ходили в баню в другой день, по четвергам — и я не встретил ни одного из них. А мне хотелось с кем-то поговорить — отвести душу. Не было ни однорукого Ахмета, дворника из филиала Академии наук с двадцатилетним стажем Колымы. Не было неразговорчивого майора-летчика, ни имени-отчества, ни фамилии которого я не знал, хотя при встрече мы всегда кивали друг другу, не было ни Сашки-шофера, ни Халита, который каждый раз все спрашивал меня: «Почему в гости не заходишь?», а потом добавлял: «Зря ты. Заходи. Учти, в наше время знакомство со мной стоит знакомства с тремя министрами». «Так кто же ты по профессии, Халит?» — как-то не выдержал, спросил я. «Рубщик мяса в центральном гастрономе».
Не было парильщиков даже рангом меньше, и мне стало грустно, моя душа рвалась поговорить с кем-то, но не о высоких материях, а так просто, ни о чем: о погоде, о вениках, какие лучше, о пиве…
Торопливо заварил веник, шагнул в полумрак парной. Волнующий озноб прошел по спине. Но я не торопился, я тянул счастливые минуты предвкушения, положил веник с краешку на каменку…
Забрался на верхнюю полку, взял веник, словно веером, махнул на себя, пару было мало. Повернулся к отчаянно пыхтящим под вениками мужикам, заискивающе спросил:
— Как вы смотрите, если я немного добавлю?
Мужички благоговейно млели под веничками, молчали, словно и не слышали меня. Наконец один из них недовольно сказал:
— Ну добавь, раз тебе мало.
За ним добродушно закивал другой, постарше:
— Добавь, парень, добавь.
Я нацедил полный ковш кипятку и осторожно плеснул часть его на каменку. Камни ответили не очень дружно, но пар сразу ударил по ушам, и я торопливо, чтобы не успели остановить, плеснул по другим углам каменки.
Скорее снова забрался на верхнюю полку, снова махнул на себя веникам — и горячий воздух упругим мячом застрял у меня в горле, я чуть не подавился им, мужички один за другим недовольно посыпались с полка.
А я чувствовал, как с потоками грязи, стекающими с меня, уходит из меня тревога, которой я жил последние сутки. Я был почти счастлив, я был уже почти уверен, что у ребят все хорошо, что Роберт, хоть и самодур, бывалый путешественник и найдет какой-нибудь выход из самого безвыходного положения, тем более, что Камчатка и его многому научила. А я сегодня пойду в кафе, куда придут мои друзья, мы отметим мое возвращение, а завтра…
Но ночью снова пришла тревога — из головы не выходили тайфуны.
Утром пошел в редакцию. Все спрашивали, хорошо ли я отдохнул, гадали, отделаюсь ли строгим выговором, или редактор, который пока был на каком-то совещании, вообще уволит меня. Но меня это сейчас меньше всего волновало.
Через день я улетал в командировку в Белогорск, потом почти неделю добирался до маленькой таежной деревеньки, откуда в редакцию пришла жалоба, — сначала по шаткой узкоколейке, потом на лесовозе, который, казалось не шел, а плыл по просеке, потом — верхом, потом — пешком. В одном месте мне лишний раз напомнила о быстротекущем времени глыба, висевшая над рекой. Она красиво выделялась на краю скалы на фоне желтого утреннего неба, и мой спутник, председатель сельсовета, говорил:
— Весной на этот камень выходят косули. И стоят. Когда мы уже прошли эту нависшую над обрывом глыбу и зашли за поворот, услышали за собой какой-то глухой гул, содрогнувший землю. Мы переглянулись: что это, взрыв? Скоро забыли, а когда на другой день возвращались назад, увидели, что глыбы над обрывом нет. Сначала мы ничего не поняли, но когда подошли ближе, увидели широкий свежий ров по склону, словно по нему прошелся бульдозер. Ров упирался в реку, а посреди нее торчала многотонная глыба, которой там до этого не было.
НЕ ПОСЫЛАЙТЕ ПИСЕМ С КРАСИВЫМИ МАРКАМИ Встретил ее в сквере. Неожиданно. Я считал, что ее нет в городе.
