Я увлекся газетой и вдруг — словно меня толкнуло что-то изнутри — поднял глаза. Она шла по аллее и еще не видела меня. Или делала вид, что не видела.
С колотящимся почему-то в ушах сердцем поднялся ей навстречу.
— Здравствуйте!— сказал я и не услышал своих слов.
— Здравствуйте! — улыбнулась она, словно мы виделись только вчера.
Сердце все еще колотилось в ушах. Пока оно металось там, я ничего не мог сказать и шел рядом.
— Почему вас так долго не было видно?— спросила она.
Во мне росла тревога. Я молчал. Я растерялся. Я ожидал услышать что угодно, только не это.
— Вы получили мое письмо? — выдохнув, замер я.
— Какое письмо?
— Два месяца назад я послал вам письмо с Камчатки.
— Нет, не получала,— улыбнулась она.
Я остановился. Во мне росла пустота. Я смотрел, на нее и думал: неужели она лжет, ведь ей так проще, ничего не нужно объяснять.
— Вы на самом деле не получали моего письма?
— На самом деле.
Молча я дошел с ней до конца аллеи. Я считал, что все давно сказано, что я приду, а она все уже давно знает, а мои слова где-то затерялись в дороге. А повторять их снова у меня не было сил, и я уже сомневался: а нужно ли? Во мне шумела пустота. Я вдруг почувствовал себя страшно уставшим.
— Я сейчас вам все объясню.
— Но я очень тороплюсь. До свидания!— сказала она.
— До свидания!
Я медленно и равнодушно брел по улицам. На деревьях густо шумели под ветром неопавшие листья — говорят, к долгой и холодной зиме. Во мне шумела пустота.
Неужели письмо не дошло? Не может этого быть. И тут я вспомнил слова Кястутиса в Ключах: «Не посылайте писем с красивыми марками».
ПИСЬМА КЯСТУТИСА Вильнюс, 1968, XI, 7.
Саша, Саша, а время-то летит. И так быстро и только вперед и вперед. Ты написал мне письмо 28, а мы вернулись только 27-го, грязные, оборванные и почти босые, и с таким же энтузиазмом, с каким улетали из дома, сейчас рвались домой, без гроша в кармане: голодные, как волки, на билеты одолжившие деньги почти у незнакомых людей. Все-таки с Командорских островов до Вильнюса билет самолетом стоит двести рублей! Ну, а пароходом и поездом слишком долго и медленно.
Сейчас мне даже странно, что тебя уже не было в Жупаново. Там я опять встретил всех, и жили мы в доме, крыша которого от этого тайфуна, можно сказать, подпрыгивала и летала над домом, а потом с грохотом опять обваливалась на дом, который после следующего тайфуна, по-моему, развалится. Потом мы пароходом уплыли в Питер, Роберт с ребятами остались на следующий пароход.
На Командорах нам опять, по-твоему, повезло — опять тайфун — и проторчали целую неделю почти уже без денег в ожидании самолета, а тайфуны на самом деле то же самое, что и очень сильный ветер, при котором не летают самолеты и к пароходам не могут подойти катера.
Дома, конечно, много работы, и я сейчас не знаю, за что браться… Бороду ношу, Донатас — тоже, у меня сейчас, говорят, графская борода, и многие уговаривают оставить ее навсегда, хотя я всех пугаю, что сбрею, на самом деле, может, и оставлю. Не знаю. Ну, пока! 14 ноября, наверно, буду в Москве, и еще, кажется, двадцать четвертого.
Кястутис».
«Шереметьево, 16, XI, 68.
Здравствуй, Саша! Прости, но письмо тебе я, оказывается, не отправил. Закрутился и вот только сейчас обнаружил его в кармане пальто.
Вот я сижу в аэропорту, и мой рейс на Вильнюс откладывается неизвестно на сколько — с самолетами вечно так и в Москве, и на Камчатке — одна причина: погода.
Посмотрел на карту авиалиний, вспомнил Камчатку и решил тебе написать, хотя особенных новостей у меня и нету.
Моя нога уже почти совсем выздоровела, теперь даже кажется, что не так уж она и болела, и только горы на другом берегу озера сейчас кажутся синими до боли, и почему-то вода — очень холодной, хотя на самом деле она же была совсем терпимой.
Когда вернусь в Вильнюс, фотографии должны быть уже готовы — просто было некогда отдать. Когда ты сможешь к нам приехать?.. Когда я вспоминаю наше путешествие, когда говорю о нем с Донатасом (тебе большой привет от него, я, кажется, в прошлом письме не передал,— кажется, не хватило бумаги), то в конечном счете выходит, что нам всем чертовски везло, ведь как-то все получалось само собой и в то же время не в самих худших вариантах. Ну, пока!
