— Ну ненадолго, хотя бы на месяц.
—Не знаю, — он смотрит в небо, перебирая в губах травинку. — Видно будет.
— Какой здесь все-таки воздух! — я приподнимаюсь на локтях и смотрю в сторону вулканов: попадем ли мы туда. — Чистый. Прозрачный и звонкий. Почти не тронутый цивилизацией, не отравленный ею…
— Это еще как сказать, — неожиданно отозвался до сих пор молчавший Кястутис, снова надолго замолчал…— Мы просто привыкли к штампу: край света, край света! А края-то света нет. Это только от нас, от Европы, далеко она, Камчатка. Наверно, слышали, в январе разбился около Гренландии в заливе Северная Звезда американский бомбардировщик с четырьмя водородными бомбами. Одна раскололась, заразив окрестности, другие вообще не нашли. А ведь это совсем недалеко отсюда. — Он по-прежнему лежал на спине и смотрел в небо. — А в феврале разбился еще один ядерный бомбардировщик — в Канаде, около Торонто. Да что январь и февраль, на днях в южной части Тихого океана, — это тоже не очень далеко отсюда, — возобновила ядерные испытания Франция. Так что все это очень относительно: и край света, и тишь с благодатью, которые здесь царят. Теперь на планете уже не найдешь такого уголка, как раньше, где можно было бы быть уверенным, что тебе ничто не угрожает…
Возвращаемся назад к палаткам. С Донатасом обсуждаем варианты возможного будущего похода по Приполярному Уралу. Я рассказываю ему о пещерах, о игре света в пропастях-колодцах, что это обязательно нужно увидеть художнику-графику. Кястутис отстал от нас, по возвращении сразу забрался в палатку.
— Говорили со своим начальником о восхождении на Ключевской? — спросил я Донатаса на прощанье.
— Говорил. Принял эту идею без особого энтузиазма. Обещал подумать. Я очень хочу попасть на Ключевской. Если пойдете вы, может быть, и он надумает.
Пришел Роберт с известием, что машина завтра будет точно.
— Может, с нами пойдут литовцы. Как ты на это смотришь? — Спросил он меня.
— Я думаю, что это будет неплохо. В крайнем случае, сможем помочь друг другу. — Я решил скрыть, что приложил руку к этой идее.
— Я тоже так подумал. А после вулканов разойдемся. Не нравятся они мне что-то.
Итак, завтра мы едем на вулканы. На большом тягаче.
А в моем городе сейчас раннее утро. Кафе на бывшей Александровской еще закрыто.
Я отошел в сторону от палаток и написал письмо:
«Я пишу Вам с далекой Камчатки. Завтра мы уходим на вулканы, а потом еще дальше и надолго.
Я не знаю, когда Вы получите это письмо. Наверное, не раньше, чем через месяц, потому что сейчас Вас нет в городе, а я не знаю другого адреса. Но я не могу больше держать тайной того, чем мучаюсь вот уже два года. Впрочем, Вы, наверное, знаете об этом — я люблю Вас!»
Пошел на почту. По дороге встретил Кястутиса.
— Мы, кажется, идем вместе с вами на вулканы, — сказал он.
— Я очень рад.
— Мы тоже. Куда это вы идете?
— Да так просто, — замялся я. — На почту, нужно бросить письмо.
Кястутис мельком взглянул на конверт, как бы между прочим сказал:
— Не отправляйте писем с красивыми марками. — В его улыбке было что-то насмешливое и болезненное.
— Почему? — удивился я.
— Может не дойти. Среди почтовых работников тоже есть филателисты. И из-за красивой и редкой марки письмо может затеряться.
— Ну, что вы… — смутился я.
— Вполне серьезно. По себе знаю. С такими марками можно посылать какие-нибудь легкие письма, что-нибудь вроде рождественских поздравлений. А очень важные письма нужно посылать в простых, очень скромных конвертах.
Я улыбнулся в ответ:
— Ну это не очень важное, — но улыбка получилась неуверенной, мы разошлись.
Когда пришел на почту, взяло сомнение: бросить или не бросить письмо. Может, действительно вложить его в другой конверт, попроще?
Но бросил. Потому что марка была частью моего письма: Камчатка, дымящие вулканы.
И сразу как-то стало легче, словно сбросил с плеч, с души тяжелый груз. Теперь можно и в дорогу. Теперь я все сказал, теперь можно и в дорогу. Правда, в этом есть своя опасность: получается, что я как бы сделал все, и в принципе можно не возвращаться, если уж будет совсем невпроворот. Невысказанность же, что я не сказал самого главного, заставила бы меня тащиться через все преграды, через равнодушие к собственной судьбе. Это я знаю по прежним дорогам.
Ночь. Последняя ночь. Завтра наконец-то в дорогу. Время от времени открываю полог палатки и смотрю на гигантский серебряный конус Ключевского. Кратер закрыт черными тучами.
