И я в бессилии кусаю губы, и жалею, и проклинаю себя, что не записал их в свое время. Как и разговоры около костров — на берегах странных рек с черными пепловыми берегами, около обледеневших и засыпанных снегом палаток на трехкилометровой высоте на склоне Ключевского вулкана, когда далеко внизу под тобой зеленый и знойный август.
Я записывал все, что казалось тогда мне ценным: и как нам трудно было идти, и цвет лишайников в тундре, и цвет вечернего неба, цвет каждого из вулканов в разное время суток, и запах трав. Но, как я теперь с горечью убедился, я не записывал главного, даже наоборот — старался избегать этого: чем мы жили тогда, какими тревогами, от каких забот и мыслей бежал каждый из нас в эту звонкую и пока еще малолюдную страну. Что хотели мы в ней оставить, забыть там, но не забыли. Что пытались найти — и не нашли.
И потому теперь я чувствую себя обворованным.
На Камчатку меня пригласил Роберт Тарханов. Он прочел в газете, в которой я тогда работал, мои пещерные репортажи и решил, что я пригожусь, как летописец, в его путешествии.
Разумеется, я с радостью согласился. Тем более, что часть расходов, что для меня тогда было тоже очень важно, Роберт брал на себя, то есть на клуб туристов.
С Робертом Тархановым я был знаком сравнительно давно, но близко нас судьба не сталкивала, к тому же жили мы в разных городах. Я знал, что он окончил физико-математический факультет пединститута, но преподает в школе физкультуру и рисование. Кандидат в мастера спорта по туризму. Еще слышал, якобы, упрям, как ишак — но это меня мало интересовало: не детей же мне с ним крестить, зато увижу Камчатку, вулканы.
Я назвал Роберта Тарханова туристом, а потому сразу придется оговориться. Иначе нельзя, потому что не просто терпеть не могу этого слова, оно с чьей-то легкой руки сваливает в одну кучу совершенно разные вещи, смешивает кислое с пресным. У большинства при слове «туризм» перед глазами возникают разновозрастные и яркооперенные группы отдыхающих с экскурсоводами с всевозможных туристских поездов, теплоходов, шумящие вокруг памятников старины, водопадов, модных могил.
Нет, в принципе я не против такого туризма, но ребята, с которыми я собирался в дорогу, были не из таких путешественников. Они были и не теми туристами, что с тощими рюкзаками в сопровождении инструктора совершают небольшие — с одной, двумя ночевками — походы от одной туристской базы до другой где-нибудь в Карпатах или на Кавказе, при этом у костров непременно поют песни о суровой тайге, жестокой тундре, гнусе, страдают от отсутствия его. Ребята, с которыми я собирался в дорогу, были из туристов-спортсменов, хотя и для спортивного туризма типичной эту группу назвать было нельзя, более того — она как раз была нетипична для него, а почему — дальше поймете сами. Так вот спортсмены-туристы — это люди самых разных профессий, чаще всего почему-то, как и в альпинизме, научная и техническая интеллигенция, которые, объединившись в группу с такими же чудаками, в свой короткий и единственный в году отпуск, уезжают далеко-далеко, взваливают на плечи огромные рюкзаки и уходят в места безлюдные: малохоженные или совсем нехоженные — в горы, в тайгу, в тундру, в пустыни.
Кстати, как утверждают социологи, туризм, в том числе, разумеется, и спортивный, превращается в одну из важнейших примет века. Чуть ли не все население земного шара, по крайней мере, так называемых цивилизованных стран, бросилось путешествовать. Это, наверно, не случайно. Человек вдруг из хаоса машин, суеты и сутолоки, от потока гигантской и не всегда приятной информации, ежедневно обрушивающейся на него, отравленного воздуха потянуло к первобытной природе — к счастью, до конца еще не уничтоженной им, — к ее простой мудрости.
На Земле остается все меньше и меньше девственных мест, и человек стремится, пока не поздно, увидеть их. И ему доставляет счастье гнуться под тяжестью груза десятки километров в день без дорог, даже без тропинок, мерзнуть по ночам от недостатка одежды, недоедать, недосыпать, потому что много с собой в дальнюю дорогу не возьмешь, и заворожено смотреть, словно далекие предки, в таинственный шепот костра.
Как-то в одной социологической статье я прочел: «В прошлом туризм был утешением богачей: путешествие требовало изрядных денег и свободного времени, и русские, этим обладавшие, тянулись на запад, любуясь замками, вознесенными над Рейном, замки эстляндские почитались провинциальными. Как положено, восхищались итальянскими художниками, не зная о Рублеве. Путешествия по стране обычно ограничивались первопрестольной Москвой и Петербургом; только Пушкин мог добираться до Яика, только Чехов ехал через всю Россию, чтобы увидеть жизнь ссыльных на Сахалине. У простонародья был свой исход, свои путешествия — богомолья. Природа мусульманского «хаджа», паломничества буддизма в Лхассу, французских пилигримов к гробу господню, русского мужика на Соловки в сущности своей совершенно одинакова. Отрешаясь от забот о доме, от круговорота будней, человек приобщался к природе, дороге, ожиданию чуда. Молился в золотых храмах, возвращался просветленным домой — в зеленой чалме или с пузырьком святой воды за пазухой. А иногда и не возвращался: принимал постриг на Белом море, становился очарованным странником, бредущим от святыни к святыне».
