Берет такой турист билет и летит в Исландию или в Новую Зеландию. Или плывет туда за тысячи километров на теплоходе, и непременно вместе со своей: машиной. Съезжает на берег, катит к гейзеру. Но гейзеры в Исландии, как и на Камчатке, извергаются через определенное время. Через десять минут, через двадцать, через полчаса. А один, помню, кажется, самый большой, — через полтора часа. Надо ждать. А ждать некогда. Он не какой-нибудь там оборванец, весь год копивший деньги на эту поездку, что шляются крутом.
Время — деньги. Выходит из машины такой турист, за ним несут ящик с мылом. Турист нацеливает на гейзер фотоаппарат, мыло в это время бросают в гейзер. Гейзер, взбодренный мылом, словно получив чаевые, извергается тут же, вне графика. Турист, довольный, щелкает, потом его щелкают на фоне гейзера, садится в машину — и откатывает. Больше ему здесь делать нечего… А тут все иначе. Вы не обратили внимание на радиста-наблюдателя на сейсмостанции? Странный какой-то парень. Утром ощупывает деревца. Те, что посохли. Говорю ему: «Может, вы не так посадили их, если они посохли». А он мне: «Что вы меня учите, я агроном-цветовод по профессии. Наверное, уж знаю, как надо и не надо сажать деревья. Просто не могут они здесь расти. Понимаете, не могут! Не могут, и все тут!» Я думал, он так, со злости, насчет агронома-то. Спросил второго, а он подтвердил: «Да, агроном». Что его привело сюда?
— Агроном-цветовод? — удивился я. — Он мне не говорил этого… У него умерла жена. Пять лет назад. Сердце. Потому он и подался в эти края. Каждый час слушает радио — что нового о Блайберге.
— М-да! — Кястутис вздохнул, покачал головой, отошел к краю ледничка и стал смотреть вниз, в долины, затянутые то ли дождем, то ли туманом, откуда мы пришли.
Первый день отобрал слишком много сил. А в общем-то я доволен сегодняшним днем. Доволен тем, что все-таки дошел до ночлега, а завтра рюкзак будет немного легче. Мы сожжем часть дров, а это значит, что у каждого вес рюкзака уменьшится килограмма на два. И еще хорошо, что мы наконец в пути — теперь уже не повернешь назад. И в то же время мы уже на день ближе к дому. К дому, которого нет. Что это? Раньше со мной такого не было, чтобы с первого дня пути тянуло в шумные города.
Как выяснилось, до ледника Шмидта мы еще не дошли. Всю ночь шел холодный дождь.
«А ВЫШЕ ПОЛОВИНЫ ТОЙ ГОРЫ КОТОРЫЕ ЛЮДИ ВСХОДИЛИ…» Утро в сплошном тумане. Скорее всего, наши палатки стоят в облаках, потому дождь не перестает ни на минуту. В десять выходим. Все молчат. Холодный пронзительный ветер. То и дело срывает с рюкзака полиэтиленовую пленку, которой прикрываешь его от дождя.
А чуть выше — повалил снег. Первое время для привала стараешься выбирать камни. Но уже скоро валишься прямо в снег. Искать камни больше нет сил. Да так и лучше. В снегу много не насидишь. Встаешь и снова месишь черный пепел с белым снегом.
Начинает сказываться высота. С такими рюкзаками на восхождение не ходят, но, как говорит Роберт, после восхождения нам нет смысла возвращаться на Апохончич, а теперь где-нибудь оставить часть груза в таком тумане мы не рискуем. В этой однообразной, без каких-либо ориентиров, вулканической пустыне его трудно будет найти.
Снег все гуще. К полудню он почти уже по колено. Вода в сапогах. Чтобы подняться после очередного привала, приходится вставать на четвереньки, руки по локти проваливаются в снег и пепел.
Подъем все круче. Постоянное чувство катастрофичности окружающего. Здесь ничего нет сложившегося. Природа постоянно экспериментирует, кроит.
Идем по лавовым взгривкам, потом снова глубокие ущелья «сухих» рек.
К четырем часам все вымотались. Хорошо еще, что снег сырой, ветер пока не в силах поднять его, а то бы давно началась пурга. Идти с нашими рюкзаками больше уже невозможно: подъем стал слишком крутым и опасным, к тому же сказывается высота.
Убеждаю Роберта остановиться: разбить лагерь и отдохнуть, чтобы, сэкономив силы, утром налегке дойти до кратера. Я вижу, как все вымотались, прежде всего литовцы. Их начальник, Кястутис, Донатас и Стасис еще держатся, остальные же все чаще опускаются в снег. То и дело падает Томас, неуклюже барахтается в снегу, но даже это не мешает ему подтрунивать над Робертом:
— Робертас, тебе что, орден дадут, если мы сегодня до кратера дойдем?
— Дадут.
— Ну, тогда надо стараться.
Роберта злят эти шуточки, но он не хочет и слушать об остановке, упрямо лезет вверх, ему подпевает Валера Семенов. Я уже давно заметил, что он во всем подпевает Роберту, независимо от того, прав тот или не прав, и во мне постепенно растет неприязнь к нему.
