Мы идем с Сашей, литовцы немного отстали. Слева какой-то густой шум. Все сильнее. Ближе. Совсем рядом. По лавовому желобу, где мы только что шли, бушует грязевый поток, катит многопудовые куски лавы.
1.00. Снова пурга, а склон вулкана горячий. Теперь-то уж на самом деле кратер рядом. Идем к нему вдоль взгривка малиновой лавы, выше колен утопая в пепле. Из-под него кое-где струятся газы. Пахнет серой.
Навстречу бежит Роберт:
— Долго там не задерживайтесь. Надо спускаться. Я подожду вас вон там, за уступом скалы. Холодно.
2.30. Все. Идти больше некуда. Мы стоим по колени в пепле на рваном ребре кратера. Высота — 4850 метров над уровнем моря. В гигантском кратере, как в адском котле, клубится дым, поднимается вверх, но пурга забивает его обратно. Трудно дышать, мучает сухой кашель. Слезятся глаза. Пытаюсь подойти поближе к кратеру, стены его здесь совершенно отвесны, пепел вдруг оседает подо мной и ползет с обрыва в клубящийся дым, — в ужасе пячусь назад.
Сколько ни читай о вулканах — ни за что не представишь, что это такое, пока не увидишь собственными глазами.
Но в кратер все-таки хочется заглянуть. Иду по его ребру на север к огромному выжиму лавы, нависшему над обрывом. Там меньше дыма, и, может быть, я что-нибудь увижу. Здесь относительно ровно, но я иду почему-то на четвереньках. Ощущение, что тебя сейчас, как пылинку, сдует в этот адский котел.
Пурга все сильнее. Мерзнут руки. Мучает кашель. Головокружение вот-вот перейдет в полубред. Нужно уходить. В такую погоду нечего и думать о каком-нибудь спуске в кратер. Нужно отступать. Но все-таки мне хочется посмотреть туда, испытать до конца то жуткое чувство, о котором говорил Иван Терентьевич. Ложусь на выжим лавы и, почти вжимаясь в нее, ползу на карниз. Слева от меня уже кратер, но пока стараюсь туда не смотреть.
Только на самом краю лавового выжима-обелиска открываю глаза. Подо мной шевелится гигантский котел диаметром около семисот и глубиной около двухсот пятидесяти метров. На дне его еще котел — поуже, диаметром в пятьсот и глубже первого. А самого дна котла из-за адски клубящегося дыма почти не видно.
Мне кажется, что стоит шевельнуться — и я пылинкой полечу в клубящийся дым. Дым ест легкие. Скорее нужно отсюда уходить. Как можно скорее. Но я все еще чего-то медлю. Как загипнотизированный, широко раскрытыми слезящимися от едкого дыма глазами смотрю в кипящую бездну. Почему-то кажется, что она должна реветь. А она молчала. И от этого становилось еще более жутко. Впрочем, «жутко» — это не совсем то слово. Пока я не знаю, каким именем назвать это чувство.
Я торопливо пячусь назад.
ОТСТУПЛЕНИЕ В выморенном восхождением теле больше нет сил сопротивляться холоду. Дожидаясь литовцев, спустились с Сашей с ребра кратера за выжим лавы, забираемся в одну из фумарол. Здесь тепло.
…Меня кто-то сильно трясет за плечи. Но я никак не могу проснуться. Наконец, открываю глаза: это Донатас.
— Надо идти, — как всегда, улыбается он. — Тут можно уснуть навсегда. Как же мы тогда с тобой пойдем на Приполярный?
Вдвоем расталкиваем Сашу. Голова гудит, тянет рвать. Видимо, мы порядком нахватались дыма, угорели, обманувшись теплом.
Спускаться по лавовому потоку опасно: ноги подкашиваются от усталости, того гляди опрокинешься. Чуть кто вырывается вперед — из-под ног сзади идущих на него летят камни. Теперь мне ясно, почему все несчастные случаи на склонах Ключевского происходили при спуске: от усталости притупляется бдительность, начинаешь считать, что самое трудное ужё позади, а ты ко всему прочему теперь постоянно находишься спиной к сходящим сверху каменным лавинам.
Спускаемся по прихваченным вечерним морозом снежникам. В этом смысле нам с погодой очень повезло. Со стороны, наверное, было бы смешно смотреть, как мы, запрокинувшись на спину, высоко выбрасывая вперед ноги, огромными прыжками бежим вниз.
Кястутис встречает нас задолго до палаток, на взгривке лавы. О чем-то говорит с Робертом, который бежит первым, с Донатасом. Но я не слышу, я иду последним. Дожидается меня.
— Ну, как? — улыбается он.
— Все хорошо.
—А то, когда вернулись Стасис с Томасом, а потом Алеша и Алик, я забеспокоился.
— Ну, как дела? Оклемался? — ехидно спрашивает Томаса Роберт. — Ангелы перестали летать? Такой уж там блаженненький был, что хоть прямо сейчас тебя в рай пускай.
— Я было собрался туда, да раздумал. Как тут, думаю, Робертас без меня — пропадет. Слишком спокойно, думаю, ему без меня жить будет, скучно. Разжиреет от самодовольства. Кто, думаю, дерьмо из его головы выбивать будет?
