4.15. Сидим в растерянности перед водопадом на глыбах посреди потока. Ждать здесь судьбу бессмысленно, время раннее, поток может еще прибыть. Решаем как-нибудь все-таки выбираться из ущелья. Перепрыгивая с камня на камень, возвращаемся вверх по потоку, выбирая в стенке ущелья место поотложе. Ползем вверх по склону вплотную друг за другом — так как камни, постоянно вырывающиеся из-под ног, еще не успевают набрать убийственного ускорения. За нами в сыром пепле то и дело появляются трещины, они ширятся, и мы с ужасом смотрим вверх, на глухо нависшие над нами карнизы…
Наверх мы выбрались только через час. Вытираем грязными рукавами пот облегчения. Рюкзаками чуть не задеваем туч — так они низко. Впереди, насколько видит глаз, черная мертвая пустыня.
Торопимся. До ночи надо бы добраться до первых дров. На прощанье Роберт осторожно подошел к обрыву и выстрелил в ущелье: эхо качнулось в зыбких стенах — рядом с нами, что мы поскорее отбежали в сторону, появилась длинная извилистая трещина. Медленно ширилась, и вдруг часть стены, в том месте, где мы поднимались, рухнула вниз. Мягкое эхо заметалось в черных изгибах Сухой Хапицы, вызывая все новые и новые обвалы.
Странно: неделю — а кажется, целую вечность! — назад я кому-то написал письмо, признавался в любви.
ПУСТЫНЯ Вокруг по-прежнему черная пустыня, кое-где вспученная, словно нарывами, маленькими вулканчиками. И молчаливыми памятниками не столь давней катастрофы по ней разбросаны тысячи вулканических бомб и гигантских глыб лавы, в 1956 году утащенных мощным лахаром (грязевым потоком) из-под Безымянного. Над нами все еще грязные тучи, по-прежнему до того низкие, что мы то и дело задеваем их своими рюкзаками. Нижний слой туч мягко колышется, а впереди, всего в каком-то десятке километров впереди — солнце.
По щиколотки увязая в песке, мы бежим к нему, на восток, на серебряно-сверкающий вдали хребет Кумроч. К вечеру он стал розовым.
Когда-то здесь шумели леса… Неприметная в окружении гигантских вулканов сопка — и название-то ей дали: Безымянная, — приютившаяся на склоне древнего и ныне угрюмо молчащего вулкана Камень, по сути дела даже его побочный и такой же давно потухший кратер, не пользовалась вниманием вулканологов. История человеческая не помнила ее действующей, среди местного населения отсутствовали какие-либо предания о ее извержении. Описывая Ключевскую группу вулканов, один из пионеров изучения камчатского вулканизма академик Александр Николаевич Заварицкий (в родном городе я почти каждый день прохожу мимо дома на бывшей Дворянской, в котором он родился, — кстати, один из побочных кратеров Ключевского, появившийся на свет всего через год после меня, — в 1945 году, носит его имя, мы видели позавчера этот кратер и протянувшийся от него шестнадцатикилометровый поток лавы) в 1940 году, описывая вулканы Камчатки, лишь упомянул о ней:
«Безымянная сопка высотой 3150 метров — потухший вулкан, находится рядом с Камнем. Выпуклая вершина ее занята фирновым полем, откуда спускается ледник к реке Хапице».
Сопка Безымянная стала просыпаться после долгого сна в сентябре 1955 года… 1955 год. Сентябрь. Где я был в это время, что делал? Пошел учиться в пятый класс. Жали хлеба, за огородами среди них с кладбищенских берез густо сыпались листья, там лежали все мои предки по отцу, не считая тех, что не вернулись с разных войн, на кладбище для гербария — в детстве я очень любил собирать гербарии — можно было собрать отличные экземпляры: там росли такие редкие для нашей местности деревья, как акация, тополь, но почему-то я боялся ходить туда. Разумеется, ни я, ни кто другой в нашей забытой богом, но не забытой войнами деревне под грустными северными облаками не подозревал о назревавшем на далекой Камчатке катаклизме и что он имеет самое прямое отношение и к нашей тихой деревне, лежащей от Камчатки за многие тысячи верст, и к каждому из нас, живущему на этой планете… Что значительного у меня произошло в ту осень? Пожалуй, ничего. Хотя нет, в ту осень я впервые узнал, что в отличие от других ребят с нашей улицы, я кривоног и косоглаз. Как-то в звонкий и синий сентябрьский день я стоял у Большого родника, который, видимо, и до сих пор бьет у огорода, только теперь уже не у нашего, смотрел на светлые упругие струи, бьющие из дна. К водопою рядом подъехал верхом сельповский конюх, ни фамилии, ни имени которого теперь уже не помню, но до сих пор хорошо помню его сытое и довольное лицо,-
— Эй, кривоногий, подай-ка спички, уронил! — крикнул он кому-то за моей спиной.
Я продолжал наблюдать за родниковыми струями: они били то сильнее, то почти затихали, то вспучивались вновь — и жалел о том, что нет с собой хлеба, хорошо бы сейчас помакать им в родник. Белым бы еще лучше, но белый хлеб я ел всего два раза в жизни — когда у нас останавливались на постой командированные из большого города, в котором я теперь живу.
