Человеческая память, к сожалению, коротка и не всегда благодарна. Прошло два десятка лет — и нашлись люди, даже вулканологи, лично знавшие обоих, которые поставили под сомнение саму возможность такого дрейфа. Когда об этом, теперь ставшем легендарным дрейфе рассказали Гаруну Тазиеву, у него на этот счет не оказалось никаких сомнений. Человек беспримерного мужества, который сам несколько раз только чудом спасался от потоков раскаленной лавы и вулканических бомб, он посвящает советским вулканологам Иванову и Попкову одну из лучших и восторженных глав своей книги.
Но что заставило Гаруна Тазиева, жителя Бельгии, одной из самых равнинных и спокойных в смысле геологических катастроф стран, посвятить жизнь вулканам и землетрясениям? Кстати, у него очень странные для бельгийца имя и фамилия. Это меня долгое время интриговало, пока не узнал, что отец его родился в многострадальном Ташкенте, не раз терпевшем страшные землетрясения. Может быть, в какой-то степени этим продиктован выбор профессии?
Гарун Тазиев родился в 1914 году в Варшаве. Отец, врач русской армии, погиб в 1915 году, после чего мать с годовалым сыном на руках пересекла пол-Европы. Так Гарун Тазиев стал бельгийцем. Через полвека, после публикации одной из статей Гаруна Тазиева в журнале «Вокруг света» его разыскали двоюродные сестры, которые до сих пор живут в Ташкенте.
И мне хочется увидеть Гаруна Тазиева на Камчатке, у рычащего кратера Безымянного. И я верю, что оно так и будет. У Гаруна Тазиева счастливая судьба. Выдающийся французский ученый биолог Жан Ростан назвал его рыцарем XX века. За свою жизнь он много увидел и успел много сделать. В молодости — чемпион Бельгии по боксу, участник Олимпийских игр в Берлине, мастер спорта по альпинизму, рекорд по нырянию… Мечтал стать моряком-полярником, стал агрономом…
В годы второй мировой войны — подпольщик-подрывник на железной дороге. После войны окончил горный институт. Инженер на оловянных рудниках в Катанге. Потом — участие в спелеологических экспедициях Норбера Кастере, рекорды подземных глубин. И — в тридцать четыре года — вулканы. Вулкан Нирагонго. Он занимает в его судьбе особое место. Позже Гарун Тазиев писал: «С 1928 года, когда над вершиной Нирагонго заалела огненная заря, возвестившая начало извержения, и вплоть до 1948 года ни одному человеку не удавалось спуститься по стенке — приблизительно двести метров, — которая отделяет верхнюю кромку кратера от широкой горизонтальной платформы, окружающей второй, внутренний колодец кратера.
В 1948 году нам удалось за два часа преодолеть внутреннюю стенку кратера и еще за пару минут — полосу, окаймляющую его второй колодец. У самой кромки резко отсеченного ствола центрального колодца мы бросили взгляд вниз и застыли, потрясенные: на глубине каких-нибудь двухсот метров нашим взорам открылось бурлящее нагромождение расплавленного камня… Оно занимало тридцать-сорок тысяч квадратных метров площади в глубине кратера. Алые волны зыби вздымали иссиня-черную поверхность подземного озера, слышались тяжелые всплески расплавленных скалистых пород. Прокатывались грузные волны раскаленного добела базальта. Раздавалось прерывистое дыханье и грохот множества невидимых жерл, шипение газовых струй, какое-то потрескивание, а затем — словно глухие раскаты грома.
В 1959 году нам удалось в третий раз достигнуть берега озера Нирагонго. Его площадь на этот раз не превышала тридцати тысяч квадратных метров, а уровень опустился до глубины четырехсот тридцати метров ниже верхнего края кратера. На этот раз мы завершили намеченный план. В теплоизолирующих комбинезонах мы спустились далеко вниз. Всего лишь в каких-нибудь двух футах от нас бурлила магма, поднявшаяся из нутра земного шара. Нам удалось окунуть в нее термоэлемент, трубку для исследования газов, прибор для взятия проб. Наши ноги ощущали непрерывную вибрацию. Раскаленное дыханье вулканических почв пронизывало толстые подошвы обуви. А жар, усиленно излучаемый озером, обжигал наши тела.
Мы провели в этой башне циклопа около шести недель».
Шесть недель! Шесть недель — почти полтора месяца рядом с расплавленной лавой.
…У Гаруна Тазиева счастливая судьба. Но такая судьба досталась ему не по лотерее. Он сам сделал ее такой. В отличие от Жана Ростана он называет себя так: «Человек, который следует своему призванию».
…Взрыв Безымянного хоть и сравнивают с взрывом вулкана Мон-Пеле, но он был в несколько раз сильнее. Гарун Тазиев писал по этому поводу: «…гигантское, может, даже величайшее в нашем веке извержение, осталось почти незамеченным, так как оно произошло на скованной зимним безмолвием Камчатке».
И вот теперь мы идем по этой черной пустыне. Лицо горит от солнечных ожогов. Губы и нос покрылись мучительными кровоточащими, корками. Назад не хочется оглядываться: там, где раньше были вулканы, и откуда сломя голову бежим мы, клубятся многоэтажные тяжелые тучи.
На одном из склонов наш начальник, сухарь и циник, нашел кусочек мха:
