Уже темно. Медведю вполне может показаться, что за ним погоня, и вряд ли это ему понравится. Пытаемся уйти от следа в сторону, но кругом непроходимый стланик. Донатас идет впереди со взведенными курками.
Я останавливаюсь, дожидаясь Кястутиса:
— Я забыл тебе сказать. Помнишь, ты говорил про американский бомбардировщик, грохнувшийся 21 января около Гренландии?
— Ну.
— Через несколько дней, как мы расстались после Ключевского, я слышал по радио, что гренландский лед вокруг залива Северная Звезда, зараженный радиоактивными веществами, оторвался и начал дрейфовать. Западные ветры гонят его в сторону Канады. В нашу сторону. Ты был прав.
— К сожалению, да.
— А состояние здоровья Блайберга в последнее время находилось в критическом состоянии, но улучшилось. Боялись, что ему грозит вторая пересадка сердца. Сообщили, что он снова находится в клинике Бернарда в связи с тем, что болен гепатитом и воспалением легких.
— Тот парень на сейсмостанции, наверное, переживает… Бернард никогда не предполагал, что операция вызовет такой интерес. А это понятно — сколько в мире больных сердцем. Но, к сожалению, операция вселяет не только надежды, но и опасения. Представь себе бандитскую корпорацию, типа мафии, которая занимается убийством людей и продажей здоровых органов — сердца, печени, почек — для богатых пациентов.
— Ну, этого не может быть…
— Почему не может? — усмехнулся Кястутис. — Читал же ты в свое время, как какой-то итальянский бедняк продал свой глаз богатому пациенту, чтобы прокормить свою большую семью?
— Читал.
— И если мафия продает и перепродает людей целиком, почему бы ей не заняться перепродажей людей по частям? Кстати, газета «Нью-Йорк таймс» как-то уже писала, что деньги могут заставить врачей регистрировать смерть нужного донора до того, как она наступила. Величайшее достижение может обернуться социальной трагедией, породить новый мир наживы, спекуляции. Не найдется ли в мире новый маньяк-расист, который использует практику трансплантации, чтобы попытаться увлечь людей преступной идеей: высшие расы выживают за счет низших.
…Темень. Ставим палатки. Наших наверху не слышно. Кричим, стреляем — бесполезно. Ужин без воды. Жжем большой костер.
Литовский сыр с тмином. Несколько непривычный, но очень вкусный.
Долгий спор у костра по-литовски. Донатас, Кястутис и Стасис спорят с начальником. Едкий смешок. Остальные молчат. Ожесточенней всех нападает на начальника Стасис. Донатас то и дело приструнивает его. На добром лице Кястутиса ехидная усмешка. Я здесь человек чужой, поэтому делаю вид, что ничего не понимаю. А вообще, не очень все это приятно. Может, обо мне? Стараюсь меньше есть, хоть и очень хочется.
— Ты извини, — говорит Кястутис, когда мы забираемся в палатку, — что мы при тебе все по-литовски. Разговор не из приятных. Можно сказать, диспут о роли великой личности в истории и неблагодарном народе. Тебя это не касается, и ты не обращай внимания, а то скис совсем.
Утром чуть свет поднимаюсь из долины наверх — искать своих. С тревогой думаю, что мы начинаем выбиваться из графика. Сверху увидел, что всего в какой-то сотне метров от наших палаток в распадке лежит снег. Но с ведром к нему через стланик пробиться будет нелегко. Из-под моих ног вниз с шумом сорвался камень, где-то вдруг залаял медведь. Я стал всматриваться в долину: он недовольно переходил поляну невдалеке от наших палаток. Видимо, ночевал в соседстве.
На плато в тундре были снежники, и я вдоволь напился. Напрасно кричал, ветер был встречным, никто не откликался, наверно, они ушли далеко. Спустился обратно к литовцам. Посоветовавшись, решили не ждать, не терять времени, а пробираться к Оленьим озерам. Может, там встретимся.
Не успели пройти и километра, наверху услышали выстрелы. Наши. Они тоже ночевали без воды. Лизали листья, выжимали воду из намокших за ночь от росы штормовок. А вообще жажду хорошо утоляет щавель, но здесь он встречается редко.
— Почему не предупредил, что пойдешь верхом? — зло спрашиваю Роберта.
— Тебе же больше нравится с литовцами, — ехидно ответил он.
— Я тебя же спрашивал, где пойдем. Ты сказал: «Пойдем вместе, долиной». Вот я и пошел с ними.
— А я потом передумал. Смотрю, верхом лучше.
— Мог бы и им сказать, что верхом лучше.
— А какое мне дело до них.
— Ну мне-то ты мог сказать? Я вроде бы с тобой иду. Или ты уже меня исключил из своей группы?
— Ничего страшного не случилось.
Саша мучается желудком. Ночь без воды еще более обострила гастрит. К тому же Роберт всегда нещадно перчит пищу — и непременно в общем котле. У меня по этому поводу с ним уже было несколько стычек, но он лишь посмеивался в ответ: «Привыкайте!» Сегодня, наконец, не выдержал Саша: