— А мы так и считали сначала, что он не первый раз здесь идет, только говорит, что первый.
— Нет, первый.
— Да, с нашим «вождем» его не сравнить. «Чингиз-хан» в этом смысле молодец. Воинство его мне, конечно, не очень нравится. Правда, Алеша — хороший парень, может, только несколько простоват. Алик по молодости еще растяпа, но тоже неплохой. Но у него нет характера, и это очень плохо. Его будущее зависит от того, в какие руки он попадёт. Заметь, как он прислушивается к каждому из вас. Ему нравится «Чиншз-хан», но отпугивает его жестокость. Его привлекает твоя принципиальность во всем, и в то же время он видит, какие не отвлеченные, а конкретные выгоды имеет от своей подловатой хитрости Валера. Прав ты, а сыто и легче живется Валере. Из, Алика, как из гипса, что угодно лепить можно. И все зависит от того, кто возьмется за лепку… Саша — молодой, но хитрый, его сразу не раскусишь. За себя постоять может…
Я удивленно слушал Кястутиса. До сих пор я не очень-то присматривался к своим спутникам, хотя делил с ними все радости и невзгоды нашего общего пути. Я даже не задумывался, как отношусь к ним, как они относятся ко мне. Мне было мало дела до этого, я жил своими мыслями, отправленным письмом, впитывал в себя Камчатку — и терпел их рядом, как нечто навязанное судьбой, что до поры до времени придется терпеть, но никакого единства с ними не испытывал; несмотря на все наши стычки и разность интересов, духовно мне был ближе все-таки Роберт. Но я ни разу не задумывался об этом, а Кястутис, оказывается, уже давно раскусил каждого из нас, и, как ни странно, почти со всем, что он говорил, я был согласен.
— А что ты скажешь о Валере? — спросил я.
— Валера? — заинтересовался он. — Ну, Валеру ты сам знаешь. Маленький начальник. Образ, так сказать, типический для всемирной истории. Угождать во всем большому начальнику, на самом деле, может, презирая его, предвосхищать каждое его желание и делать за его спиной свои маленькие пакости. Маленькие — в зависимости от того, за какой спиной он прячется. Маленькие пакости… Это может быть мешок украденной со склада муки, а может и… Мне кажется, что это не случайно, что у вас собралась такая группа. Мне кажется, что Роберт набирает себе в поход людей, в основном, не по деловым качествам, а по принципу, чтобы они во всем неукоснительно подчинялись ему. Потому что деловых качеств у него самого на всех хватит с избытком, это ему не нужно. А подчиняются во всем, как правило, разные пройдохи, вроде Валеры, которые стремятся извлечь из этого какую-то свою пользу. Когда-нибудь Роберт, если вовремя не поймет, крепко погорит на этом… Ты говоришь, что он вынужден терпеть тебя?
— Может, не совсем так. Где-то внутренне иногда он соглашается со мной задним числом, но самолюбие ему не позволяет признаться в этом. Взять те же красные рубахи, чубы. Или восхождение на Ключевской. Ты не видел этого. Это была сплошная авантюра. Нам просто чертовски повезло. А он ведь мог послушать меня. Ведь он знает, что в горах я разбираюсь лучше него… Хотя в этой авантюре, прежде всего, наверно, я сам виноват. Я только сейчас об этом подумал. Ведь это я совратил его на восхождение. Не зная гор, он и не собирался на вулканы. Я совсем забыл, мне Леша Мушкин, наш общий друг, его учитель по походам, как-то говорил, что одно из самых уязвимых мест Роберта как путешественника — он не любит, а потому и не знает гор, точнее — высокогорья. У него с горами связаны какие-то неприятные воспоминания с времен первых походов. Его стихия — тайга.
— Теперь мне многое становится понятным. То-то он так торопился с вулканов, — улыбнулся Кястутис.
— И в то же время: откуда я мог предвидеть, что он на вулканах поведет себя так?! Что-то я вашего Стасиса никак не могу понять. С Робертом то и дело сцепляется. Идет все один, стороной.
— А, не обращай на него внимания, — недовольно сказал Кястутис. — Это братишка нашего с Донатасом покойного друга по институту. Очень хороший был художник. Его мать попросила Донатаса взять Стасиса с собой, чтобы был под присмотром. Избаловали его в детстве, а как жизнь немного стукнула по голове — растерялся, ожесточился. Вот теперь и мучаются с ним.
— Ну, белоручкой-то, баловнем его не назовешь. И делает все, и идти силен…
