— Да что тебе он дался, этот Стасис? — засмеялся Кястутис. — Пусть себе идет стороной, если это ему нравится. Не маленький. А может, ему просто одному хочется побыть? Обдумывает что-нибудь?.. А «Чингиз-ханом» Роберта первым, кажется, назвал опять-таки Томас, — явно не желая говорить о Стасисе, он снова перевел разговор на Роберта. — Самого — «Чингиз-ханом», а его воинство — тарбаганами На Плотине их было много. Жирные, ленивые… Странный он все-таки парень, «Чингиз-хан». От природы талантливый, но почему-то очень жестокий и, тем не менее, долго проигравший в детскую атрибутику. Все эти чубы, красные рубахи, а ему ведь уже за тридцать. Можно, конечно, в шутку принимать всю эту атрибутику, а он — всерьез. Очень обидчив и мнителен. Мстителен, как все жестокие люди. И в то же время взял нас с собой, хотя до этого всю дорогу мы изводили его. То ли все это игра, то ли непосредственность.
— Черт его знает. Скорее всего и то, и другое. И непосредственность. И хамство тоже. Вот, например, пошли мы с ним как-то в баню. А она в самом центре города. Попарился он, попарился — и мимо банщицы в одних плавках на улицу, в снег. В сугроб рядом с тротуаром. Рядом люди идут, а ему никакого дела. Банщица ловить его, звонить в милицию: «Пьяный мужик, пьяный мужик!» Я с трудом смог убедить ее, что не пьяный. И так несколько раз. На улице градусов двадцать мороза. Одевает брюки, унты, набрасывает на шею полотенце и, по пояс голый, идет к трамваю. И едет так в трамвае. И дела ему никакого ни до кого нет. Или ему ничего не стоит рассказывать похабный анекдот при женщине. А из его города в нашу газету даже письмо приходило: жалоба, что он каждый день голый ходит по улице, чтобы искупаться в проруби. И я верю, что оно так и было. Или почти так. И в то же время я уважаю его за твердый характер, за волю. Решил и сделал. Вот он «морж». А раньше, оказывается, был радикулитчиком.
— У «Чингиз-хана» радикулит?
— Да. И еще что-то. Инвалидом второй группы был. И вот сказал себе: все, вылезу. И сделал. Теперь в любое время года купается в реке…
Вспугнув куропаток, выбрались на брусничный пригорок. Впереди, теперь уже недалёко за тундровыми увалами, пестрели снегами отроги хребта Кумроча.
Поворачиваем назад.
— А почему ты о себе ничего не расскажешь? — вдруг спросил Кястутис. — Кроме того, что работаешь в редакции, я ведь ничего о тебе не знаю.
— Я не думал, что это тебе интересно.
— Почему же не интересно? Интересно. Спросить не решаюсь, ты молчишь… Если это, конечно, не секрет.
—Почему же секрет.
—Я сразу, еще там, в Ключах, обратил на тебя внимание, что ты какое-то инородное тело в группе Роберта. Все молчишь, всем стараешься помочь…
— В редакции я работаю потому, что как-то надо же зарабатывать хлеб, — усмехнулся я. — Крепостных у меня нет. — Я замолчал, не зная, как начать… — Понимаешь, я родился в войну, в сорок четвертом. Отец вернулся с фронта тяжелораненым. Я никогда не видел войны: родился в глубоком тылу, да был слишком маленьким, чтобы что-то понимать, но тем не менее она основательно прошлась по мне своими колесами. Рахитичное и голодное послевоенное детство — отсюда плоскостопие, с которым сейчас вот мучаюсь. Золотуха, в результате — никудышное зрение. Я постоянно болел. Состояние моего здоровья никак не соответствовало моим мечтам, но меня все равно тянуло в путешествия, я облазил на лыжах все окрестности деревни и однажды зимой ушел с ребятами далеко, где на веревке спустились в пещеру-провал. Был страшно рад, что они взяли меня с собой, и старался не ударить перед ними в грязь лицом, чтобы они взяли меня с собой в следующий раз — и больше, может, не будут насмешничать. Когда выбирались назад, потный, на леденящем ветру, я страховал поднимающихся за мной ребят, они торопливо отбегали в овраг к костру, а я мужественно ждал следующего, меня просквозило, а на обратном пути, когда мы решили сократить дорогу, вызвался проверить лед через реку и провалился, а потом все на том ветру несколько часов бежали к деревне. Чтобы не попало от родителей, сушились в нетопленой бане — и у меня вслед за крупозным воспалением легких начался туберкулез.
Когда вышел из больницы и закончил школу, на мой вопрос (при этом, до сих пор помню, я страшно покраснел), смогу ли я получить медицинскую справку для поступления в геологический институт, врач мягко ответил: «Нет, молодой человек. Никто вам такой справки не сможет дать. Даже если бы я вам ее дал, в институте будет своя медицинская комиссия, и вас все равно не возьмут, даже если вы сдадите экзамены на одни «пятерки». И не только из-за легких, но и из-за зрения… Вам нужно куда-нибудь в бухгалтеры или что-нибудь вроде этого».
