— Может, тоже пойдешь с нами? — на прощанье Роберт спросил у Томаса. — А то последний ботинок потеряешь.
— Нет. С тобой устал от оленины. Каждый день едим все оленей да оленей. Никакого разнообразия. Хочу немного отдохнуть.
— Ну, а если серьезно, без трепа?
— Пошел бы, — серьезно ответил Томас. — Но нельзя. У нас и так почти вся группа развалилась.
ТРЕВОЖНЫЕ НОЧИ Я только не люблю наши дневки в тундре за тревожные ночи. Днем в лагере чаще всего остается только дежурный, до заката солнца не все успевают вернуться, и мы по этой причине долго не ложимся спать.
Разводим большие костры, стреляем, вслушиваемся в звездное небо, надеясь услышать ответные выстрелы. Ведь каждый из нас знает, что значит остаться одному и без палатки в ночной тундре, в которой и днем-то легко заблудиться — в тундре нет никаких ориентиров. Идти на свет невидимого костра, путаясь в стланике и залетая в глубокие ямы, искать в небе спасительные звезды ракет.
Роберт сегодня чуть свет ушел на большую охоту. Не дай бог, убьет оленя. Конечно, тогда мы надолго запасемся мясом, но стоянка наша здесь затянется на неделю. Почему уже сейчас я считаю дни до конца дороги?
Вчера с Кястутисом пошли вверх по Шумной за гольцами и видели, как над Безымянным взметнулось огромное облако дыма и пепла.
— Как ты сказал позавчера, журналистика для тебя не призвание, а просто-напросто хлеб, — сказал Кястутис, когда мы присели отдохнуть. — А путешествия, как ты выразился, — жалкие попытки приобщиться к несбывшейся мечте? Я вот думаю: если мы сюда отправились отдохнуть, то ты здесь еще больше мучаешься, потому что здесь еще острее чувствуешь несбыточность своей мечты.
— Ну, может быть, это не совсем так…
— Но не можешь же ты без конца кормиться этими крохами?
Я промолчал.
— Ты мне ничего не ответил, — через некоторое время мягко сказал Кястутис.
— Теперь у меня другая мечта, точнее — цель. Может, тоже несбыточная, но уже по другой причине — например, из-за отсутствия элементарного таланта. Но, может, здесь таланта особого и не нужно, потому что написать это нужно без каких-либо красот, просто, строго и страшно. Эта цель, — я замялся, не решаясь сразу сказать, — написать книгу о своем поколении, не видевшем войны, не исковерканном ею. Чтобы все дети ее, сверстники мои, прочитали и поняли, откуда эта боль, которая постоянно мучает нас, но о причине которой не все из нас догадываются.
Я замолчал, ожидая почему-то, что он засмеется.
Но он не засмеялся. Только молчал и еще пристальнее всматривался в полосатые от снегов отроги Кумроча.
— Но это же очень трудно, — наконец сказал он.
— Я знаю, — облегченно выдохнул я.
— А сейчас у тебя есть какие-нибудь шансы стать геологом?
— Наверное, есть… Да, пожалуй. Мои друзья по спелеологической экспедиции не раз предлагали мне пересдать экзамены на географический факультет. Для начала — чтобы обмануть медицинскую комиссию — подать документы на преподавательское отделение, а потом они помогли бы перебраться на геологию. Еще совсем недавно я думал об этом, ведь я уже мог проходить в день по шестьдесят километров с грузом и в глубоких снегах, мог спать без палатки и печки в снегу, но в то же время считал, что время потеряно, ведь мне уже было двадцать два, к тому же у меня тогда уже появилась эта другая цель.
— Это очень трудно написать, — повторил он. — И еще труднее, чтобы все прочитали и поняли… Ты уже пишешь это?
— Пока нет.
— Почему? — Надо писать. Тебе не так уж мало лет.
Я удивленно посмотрел на него.
— Да! Тебе уже двадцать четыре. Это много. Не повторяй ошибок других. До тридцати лет мы все собираемся, собираемся, а тебя все гладят по головке, успокаивают: молодой, у тебя еще все впереди, а там, смотришь, уже и поздно. Знаю это по себе.
— Ну что ты!
— Мне уже тридцать три.
— Разве это много? — искренне удивился я.
— Это очень много. Пока нет тридцати, кажется, что все еще впереди. А как стукнет тридцать, начинаешь понимать, что это не просто много, а очень много. Кстати, Иисусу Христу, когда его распяли, было всего тридцать три, а он сделал уже все в своей жизни.
…Сегодня не пришли сразу трое: Роберт, Алик и Стасис. Больше всего беспокоюсь за Алика, те двое опытные таежники и вооружены, а он самый молодой из нас и ушел на старую стоянку за забытым им топором без ружья. Конечно же, послал Роберт несмотря на позднее время. Напрасно я отговаривал его.