Эти стихи он написал в 1965 году. Все свои самые лучшие стихи он написал в этом году. Может быть, в этом году он был особенно счастлив или, наоборот — несчастлив?
В наступившей темноте еще ярче плясал костер на другом берегу.
«ПОКА НЕ СЛОЖИМ ГОЛОВЫ…» «Генрих Фридрихович Аунгерсгаузен был выдающимся ученым с широкими разнообразными интересами. Палеонтологи (3), стратиграфы, тектонисты, геоморфологи и геологи-четвертичники * в равной степени правы, когда считают его крупным специалистом в соответствующих областях геологических знаний. Во всех случаях его исследования приносили свежий, нередко весьма оригинальный, фактический материал, на котором строились глубокие, далеко идущие выводы и заключения.
Сейчас трудно сказать в какой из областей геологической науки труды Г. Ф. Лунгерсгаузена имели наибольшее значение. Среди них много фундаментальных, основополагающих работ. Так, например, современная стратиграфия мезозоя Донбасса в значительной степени базируется на его исследованиях. Особенно важны работы Г. Ф. Лунгерсгаузена по стратиграфии древних немых толщ Приуралья. Чрезвычайно яркими были его статьи о древнейших ледниковых отложениях Урала и Сибири. Он первый наметил крупные зоны разломов, секущие Сибирскую платформу. Широкое признание получили работы Г. Ф. Лунгерсгаузена по вопросам цикличности развития Земли как небесного тела, зависящего в своей эволюции от общих закономерностей развития Вселенной».
(Доклады Академии наук СССР.)
Я никогда не видел его, хотя, может, не раз — как, впрочем, и вы, — встречал на улицах Уфы, ведь каждую осень, после окончания очередного экспедиционного сезона, когда суровые сибирские или даже полярные снега вынуждали его возвращаться в Москву, каждую осень, хоть ненадолго, он заезжал в наш город. К сестре, к друзьям — в город, который оставил в его судьбе горьковатый — ведь это были годы войны, — но все-таки благодарный и глубокий след, как он и сам оставил глубокий след в благодарной памяти моих земляков.
Я не только никогда его не видел, до последнего времени я даже не видел его фотографии, но у меня было постоянное чувство, что знаю его хорошо, кстати, на фотографии он оказался именно таким, каким я его представлял. Иногда я даже слышу его голос, словно не одну ночь коротал с ним у дымных таежных костров, словно не один раз катался по земле от его веселого и едкого юмора и бледнел от его сведенных в бешенстве глаз, когда он, очень добрый от природы, но вспыльчивый, приходил в ярость от чьей-нибудь нерадивости или лени.
Как это ни горько, говорить о нем приходится в прошедшем времени: чрезвычайно скромный и чрезвычайно талантливый и разносторонний ученый, он погиб в расцвете сил, не приведя в систему свои многочисленные открытия, научные идеи, догадки, предположения, которые, соединенные воедино, несомненно, принесли бы ему мировую славу. Даже сейчас, когда со дня его смерти прошло два года, в нее трудно поверить. Понимаю, как трудно было в нее поверить тогда. Понимаю его друзей по экспедиции, которые, вопреки разуму, в порыве отчаяния заставили врачей снова вскрыть его тело, подозревая хирургическую ошибку.
Кстати, погиб он тоже по причине своей чрезвычайной скромности. Начальник геологической партии, в которой его скрутила беда, узнав, что его гостя и начальника Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена мучают боли в области живота, собрался срочно вызвать по рации вертолет, но Генрих Фридрихович, случайно узнав об этом, отменил радиограмму:
— Не стоит из-за этой мелочи гонять машину. Пройдет.
Начальник партии побоялся ослушаться, боли не проходили, гость скрывал это, продолжал работать, на ночь прикладывал к животу фляжку с горячей водой, а утром опять уходил в маршрут.
Со временем боли вроде бы утихли, а это, как потом оказалось, лопнул воспаленный аппендикс, а он продолжал работать, ощущая слабость, жар во всем теле и странное чувство, что кровь с каждой минутой густеет и с трудом пробивается по сосудам. И когда в конце концов страшная болезнь свалила его — до самого последнего дня чистое небо было плотно затянуто гнилыми дождями.
Он был главным геологом Всесоюзного аэрогеологического треста, в его подчинении были десятки партий, в каждой из которых были самолеты и вертолеты, но одни, разбросанные по огромной стране, даже не подозревали о случившейся беде, другие из-за непогоды не могли подняться в воздух, и он умирал в глухой и далекой тайге.
Как это ни странно, впервые о Генрихе Фридриховиче Лунгерсгаузене я услышал только весной нынешнего года.
В редакцию газеты, где я работаю, пришла пожилая женщина, принесла папку со стихами.
— Стихи брата. Долго работал у нас в Башкирии. Умер в экспедиции в Эвенкии.
Стихи были лиричны, неподражательны, мужественно добры. Удивило то, что автор, человек, несомненно, одаренный, не только никогда не пытался их публиковать, но до самой его смерти, кроме самых близких людей, никто не знал, что он пишет стихи.
