Но Генриха Фридриховича не было на этом совещании. Более пятисот геологов, приехавших в Уфу, вставанием… почтили его память. Еще в июле 1966 года, в Москве, за месяц до своей трагической гибели он писал доклад для этого совещания. Он волновался: это была не просто очередная встреча с Уфой, где жил единственный теперь его родственник — сестра (брат погиб еще в 1941 году ополченцем под Москвой), а встреча с молодостью.
Смерть подкараулила его в глухой тайге в далекой Эвенкии. Лопнул воспаленный аппендикс, и ни один вертолет из-за непогоды не мог подняться в воздух. Он был главным геологом Всесоюзного аэрогеологического треста, в его подчинении были десятки геологических партий в разных концах планеты, в каждой из которых были самолеты и вертолеты, а он, беспомощный, умирал в далекой тайге.
Говорят, что незадолго до этого он полюбил — горячо, как мальчишка, и печально. Светло и мучительно: она была вдвое моложе его.
Говорят, что он собирался жениться. Не знаю, в какой степени все это правда, но я нашел стихи, написанные Генрихом Фридриховичем 8 августа 1966 года, то есть всего за две недели до своей смерти:
Петляет след оленя
По мокрому песку.
Петляет след оленя,
И я за ним иду.
Идет за мной собака
По следу, как и я,
Идет за мной собака,
Чтоб сторожить меня.
Замечу я, возможно,
Крутой олений рог,
Но с плеч ружья не сброшу,
Чтоб выстрелить в него.
Поймет меня собака,
Не спросит; почему?—
Поймет, как друг, собака
И промолчит, как друг.
Подумает: хозяин
Тоскует двадцать дней,
Подумает; я знаю,
Хоть он молчит при ней.
Но только ведь оленей
Не бьет напрасно он,
Напрасно гнет колени
Перед чужим костром.
Напрасно в ночь глухую
На черной шивере
Он плачет и целует
Чужой, чужой портрет.
Недобро, ох недобро,
Любимое лицо,
Упрямой складкой собран
Капризный юный рот…
Не скажет все собака,
Хоть все могла б сказать,
Опустит хвост собака
И отведет глаза.
И, может, только ночью
Она придет к костру,
Полярной белой ночью
Моих коснется рук…
Петляет след оленя,
Петляет на песке,
Петляет след оленя —
Пустой, забытый след. …Операцию делали в поселке Тура Эвенкийского национального округа. Но было уже поздно, весь организм давно был отравлен. Но Генрих Фридрихович прожил после операции еще шесть суток.
Странная штука: как вы помните, он родился в 1910 году — 20 августа. То ли это рок, то ли горькая усмешка судьбы, только умер он тоже 20 августа — 20 августа 1966 года.
Потом говорили, что он предчувствовал свою смерть. Может быть, не знаю. Только в стихотворении «Завет себе», написанном весной 1966 года, я неожиданно наткнулся на такие строчки:
Пляши! Ведь жить еще тебе
Быть может, целый год:
Три сотни с лишним полных дней,
Одетых в жар и в лед. В его полевой сумке нашли конверт, склеенный из куска контурной карты СССР с пометкой: «Вскрыть после моей смерти». В завещании была строчка: «Хочу, чтобы на моей могиле лежал геологический молоток».
Просьбу его исполнили. На глыбе дикого камня, что лежит на его могиле, выбит верный спутник всей его жизни — геологический молоток…
ПАДЬ БУРКОВАЯ Когда мы утром свертывали лагерь, пришел Алеша Зорин:
— Что же ты не пришел вчера? Мы ждали.
— Да так. После бани что-то разморило, прилег и уснул, а потом уже поздно было,— соврал я.
— Гундобин ждал. Что же, говорит, раньше не сказали, что он знает Лунгерсгаузена. Сам бы пригласил, а то нехорошо как-то получилось.
Алеша Зорин подарил мне на память плиту алевролита (6) с отпечатком листка ископаемой ольхи, который ничем не отличается от листка современной каменной ольхи, что доказывает, что она мало чем изменилась за прошедшие миллионы лет.
— А все-таки великая тоска — жить здесь долго, — на прощанье сказал он. — Когда вы будете на материке?
— В конце сентября.
