— А мы, наверное, только уже по глубокому снегу отсюда выберемся.
Взваливаем на спины рюкзаки, мимо нас по багряной поляне купать коней проносились в сторону бирюзовых озер голые и бронзовые бородатые парни. Печально смотрю им в след.
Отличная погода. Звонкое синее небо. Светлые травы. Хорошая тропа. Идем вдоль хребта Тумрок, состоящего из острых, искромсанных древними гигантскими взрывами изломов потухших вулканов. Речка за речкой, пересекающие наш путь и впадающие где-то ниже нас в Левую Щапину.\
Все — бойкие, сплошные серебряно-изумрудные перекаты, круто прыгающие мимо нас по камням, — потому, видимо, и называются падями. Издалека они — как гул скорого поезда. Когда забудешься, так и ждешь гудка. Сегодня наши палатки на берегу Пади Бурковой. А еще — Падь Баранья, Падь Таводок, Падь Вторая Бурковая…
И мысли тоже: звонкие, стремительные, грустные.
Тропа вывела на желтую поляну, обрамленную чуткими к тишине и тоже желтыми тополями, — особенно желтую под ослепительно синим и звонким небом. Слева снова показались древние взрывы-изломы Тумрока.
— Словно воронки от гигантских авиабомб, — неожиданно сказал Кястутис. — Ты видел, как рвутся авиабомбы?
— Нет.
— Вот ты говорил о войне: какие следы она оставила на тебе. А я хорошо помню, как она началась… Мне было тогда уже почти шесть лет. Мы жили в Каунасе. На рассвете стали бомбить военный аэродром. Он был на горе за городом, и было хорошо видно. Потом пришли немцы… Недалеко от нашего дома было гестапо… Когда война кончилась, мне было девять лет. К тому времени мы, уже переехали в Вильнюс… Фронт уже ушел на запад, когда в Вильнюсе на железнодорожном вокзале взлетел в воздух эшелон с авиабомбами. То ли диверсия, то ли сами собой. Смело несколько кварталов. Мы с ребятами недалеко возились в заброшенном огороде, искали прошлогоднюю картошку, и я успел к месту взрыва до оцепления. Горы трупов, отдельно ноги, руки, а то валяется или висит на заборе всего лишь рука. Около вокзала всегда были кучи беженцев, возвращающихся домой, ждали редких поездов. Теперь там вообще была какая-то яма. У Донатаса мать работала уборщицей на вокзале, мы бросились туда. Но к самому вокзалу уже не пускали. Его успели оцепить. Что меня тогда больше всего поразило, ведь мне уже было девять лет: война ушла, кончилась, и вдруг такое. И еще: трупы складывали штабелями, как дрова. Смотрим, тащат знакомого нищего, он всегда побирался около вокзала. В эту же кучу. И тащат какого-то генерала: золотые погоны, ноги нет — и тоже в эту кучу. Вот это меня и поразило больше всего. В моем мальчишеском представлении генерал — это что-то сверхъестественное, не поддающееся смерти, окруженное каким-то сиянием, ореолом. И если генералы и погибали, то в окружении знамен и адъютантов, в бою, с криком «ура». А тут бросили его в общую кучу, а наверх бросили того сумасшедшего нищего. Правда, один солдат сказал: «Смотрите, генерал». «А, потом разберутся, — отмахнулся командовавший ими лейтенант. — Давай растаскивай обломки»…
При переправе через одну из падей Кястутис сорвался с жерди, подвернул ногу.
В сапогах теперь всегда сыро. Совершенно обезжиренные и порядком потрепанные, они уже не предохраняют даже от росы. А Донатас уже второй раз прибивает к своим сапогам отвалившиеся каблуки. Роберт насмешливо хмыкает. Наши сапоги, хотя и грубее, но оказались более прочными. Все больше ветшает одежда, Дыры в штанах. Заплаты из брезента.
Впереди маячит Кизимен — середина нашего пути. Еще несколько дней — и моя лампочка с каждым вечером начала бы гореть все ярче и ярче.
ГОРЯЧИЕ КЛЮЧИ Вчера в поисках этих самых ключей забрались в болото. Выбрались назад, встали лагерем. Вся поляна утоптана медведями. Донатас ходил на Левую Щапину, надеялся, может, повезет с рыбалкой. За ним все время следил медведь. Потом Роберт нашел ключи за болотом километрах в пяти от нашего лагеря. Про себя проклиная Роберта, все снова сбрасываю в рюкзак.
— Может, переночуем здесь?— подошел к нему Кястутис. — А утром дойдем. Я ногу подвернул. Немного болит.
— Тем более надо попариться в ключах,— отговорился Роберт. — Там заброшенная изба. Крыша как- никак. Может, какие запасы даже найдем. Как, ребята?
— Надо идти,— услышав про запасы, поддерживает Валера.
Остальные молчат. Стасис уже напялил на себя рюкзак, стоит в стороне, ждет.
— Может, все-таки переночуем здесь?— подошел к Роберту я. — Уже палатки поставили. Да и Кястутис приболел, помимо того, что ногу подвернул, кашляет.
— Что, раскис? Хочешь оставаться — оставайся.
Я отмолчался.
— Дай мне часть груза, — подошел я к Кястутису.
