— Я, пожалуй, все-таки останусь,— сказал он. — Донатас, подожди, не снимай палатку. Роберт, ты не будешь против, если я останусь здесь до утра? Я не хочу с больной ногой в темноте лезть в болото.
— Оставайся, завтра дневка, догонишь.
— Я останусь с тобой,— кивнул я Кястутису.
— Да я один могу остаться, не беспокойся.
— Одному не дело. Да и мне тоже не охота ночью переться через болото.
— Ну уж признайся — раскис?— усмехнулся Роберт.
—Да нет. Просто незачем ночью лезть через болото, когда это можно сделать утром. Тем более, если у человека болит нога…
— Утром, пока собираемся, пока идем, пока ставим лагерь, пройдет полдня, потеряем дневку…
— Что ты нам дашь на ужин?— прервал я его.
— Я не распоряжаюсь едой,— отрезал он. — Валера, дай им что-нибудь на ужин, чтобы они немного оклемались.
Ребята один за другим потащились к болоту.
— Может, я останусь?— подошел Донатас.
— Шли бы оба, я один останусь,— недовольный повышенным вниманием к себе поморщился Кястутис.
— Я останусь.— Вижу, что Донатас уже настроился идти. — Я устал немного, отдохну.
— Тогда возьми на всякий случай мое ружье и пару жеканов. А то тут все кругом медведями истоптано.
— Давай.
— Утром я за вами приду. Ждите. — На прощанье Донатас приносит охапку хвороста.
Уже в темноте, стараясь далеко не отходить от палатки, на всякий случай собираю еще хворосту.
Двое у костра…
Кястутис молчит. Наскоро поужинав, забирается в палатку. Его нетрудно понять: вывихнуть ногу на самой середине пути, к тому же простыть — когда назад уже не повернешь, а впереди…
Сижу у костра, чутко вслушиваясь в ночь. То ли кажется, то ли на самом деле, слышу крики в стороне болота. Наваливаю в костер побольше хворосту. Тоже забираюсь в палатку:
—Ты спишь?
— Нет.
— Выпей чаю. Я свежего заварил.
— Не хочу что-то.
— Выпей, выпей… Да ты не расстраивайся, все будет хорошо.
—Не хочется быть обузой. Вдруг будет хуже, вам всю дорогу испорчу.
— Ерунда.
— Не ерунда. Если бы мы были одна группа. А то мы трое — сбоку припека. Роберт на нас и так косо смотрит.
— Все будет хорошо. Доберемся завтра до горячих ключей, там дневка. Отогреешься в этих ключах, нога окрепнет — и все будет хорошо.
— Как я вымотался за этот год. Обычно в дорогах приходишь в себя, а тут… Никакой силы нет… Ты говорил мне о пещерах. Ты ведь там не с «Чингиз-ханом» был?
— Нет, там были другие ребята. Отличные были ребята. Мы составляли как бы единое целое. В жизни все, наверно, очень разные, а там… Это было для меня самое счастливое время. Может, иногда голодали, может, иногда было трудно, но это было самое счастливое время в моей жизни. Два месяца в году. Возвращаешься и целый год живешь ожиданием следующей экспедиции… К тому же пещеры научили, заставили меня несколько иначе, как бы со стороны, может, даже как бы из космоса, что ли, посмотреть на себя и на весь мир. Когда по нескольку суток не видишь света и не знаешь, что там, на земле. Не можешь уснуть, торопишься на нее. И насколько она еще прекрасней, когда, наконец, выходишь на нее. Ощущаешь каждый запах — каждой травинки в отдельности — ведь под землей все стерильно. Бросишься в траву, раскинешь руки — и смотришь в небо… И еще нелепей кажется вся грязь, в которой погрязло человечество: войны, расизм. Ведь не было на планете еще ни одного дня, чтобы человек не убивал человека… И больше уже не можешь спокойно жить на земле, мечешься по ней, словно с раненым сердцем. Одним словом, если ты хоть раз надолго уходил от Земли, начинаешь смотреть на все как бы иными глазами. Словно с них слетели какие-то шоры. Шоры привычности и обыденности, ведь привыкли же мы, что войны были всегда, испокон веков, и это для нас стало чуть ли не само собой разумеющимся. Начинаешь думать не только о себе, но и о всей планете в целом.
— Да, я тебе не завидую.
— Чему не завидуешь? — не понял я.
— Тому, что дали тебе пещеры — этот обостренный взгляд на мир. Так же, наверно, невероятно трудно жить?
— Не знаю…
— Почему же развалилась твоя экспедиция?
— Ну, во-первых, она была полулюбительской, у каждого, помимо нее, были свои дела, к которым рано или поздно надо было возвращаться. Это одна причина. Другая? Можно сказать, пожалуй, что экспедицию растащили женщины, развели по теплым и спокойным углам. Им давно не очень нравилось все это, до поры до времени они вынуждены были терпеть, но при первом же удобном случае заявили о своих правах…
