— Понимаю, — усмехнулся Кястутис. — Они мудры своим инстинктом, женщины. Для них все это: поиски, дороги, увлеченность работой — блажь, с которой до поры до времени приходится мириться. Хотя, может быть, они и полюбили-то первоначально, выделили среди других как раз за эту блажь. Но главное в жизни все-таки не это, главное — продолжить жизнь. Они, разумеется, по-своему правы. А в конечном счете они всегда оказываются правы. Но доходят они до этого не умом, а инстинктом.
— А удобный случай скоро предоставился — заявить о своих правах, как женщинам, так и разным сволочам. В прошлом году в нашей пещерной пропасти погибли московские спелеологи, и экспедицию просто-напросто прикрыли, потому что один чиновник через год собирался на пенсию и боялся, как бы чего не случилось и как бы это не помешало его спокойному уходу на пенсию. Так вот я и оказался с Робертом — в отпуск куда-то надо было приткнуться, без дороги я не мог… Как видишь, нет худа без добра: познакомился с тобой.
— Хорошо, что мы с тобой встретились.
— А могли и не встретиться. Или там, в Ключах, могли разойтись навсегда. Или после Ключевского.
В стороне болота опять какой-то неясный звук, похожий на крик.
— Неужели они до сих пор не выбрались? — думаю вслух.
— Думаешь, растерялись в болоте? Роберт ведь никого не будет ждать… А может, так орут, ради удовольствия. Роберт устроил какой-нибудь карнавал по случаю прибытия к горячим ключам. Он любит всякую помпу…— Кястутис осторожно массирует подвернутую ногу. — Никогда не думал, что кому-нибудь могу стать обузой. Год работал, можно сказать, не поднимая головы, а удовлетворения — никакого. И столько осталось несделанной работы. Сейчас вот думаю о том, что она ждет меня, а я здесь без толку провожу время. Что хватит болтаться по свету, надо же когда-то основательно сесть за работу, чтобы, наконец, сделать в жизни что-то серьезное. А то все какие-то жалкие начала, попытки: все еще, мол, впереди. Занимаешься самообманом, а время идет… Но в то же время без таких дорог, видимо, нельзя. Время от времени в них все-таки нужно уходить. Они дают возможность разобраться в себе, в мыслях, в которых за год запутался в городе. Они помогают найти решенье, что делать дальше. Главное, что они не дают успокоиться, в них снова рождается тоска по работе. Когда долго сидишь дома, появляется самоуспокоенность, лень мозга, смирение с неудачами, а тут все больно обостряется, и снова торопишься жить, работать, надеяться. В дороге быстрее ощущаешь быстротекущее время. И торопишься снова взяться за работу. И снова работаешь год, два, как вол. А потом опять приходит время, когда начинаешь уставать, терять в себя веру, земля начинает уходить из-под ног — и это значит, что нужно снова собираться в дорогу. Может, и не хочется, может, и очень не хочется, но надо, чтобы не прокиснуть, чтобы плохо не кончить, чтобы снова поверить в себя. Вот немного даже странно: сидим мы вдвоем черт знает где, и никому нет дела до нас, а если даже кто и вспомнит, ни за что не сможет представить, где мы сейчас и что делаем. Роберт, наверно, уже пожалел, что взял меня с собой. Донатас и Стасис — еще ладно, они по крайней мере не болеют.
— Да брось ты об этом думать. Это с каждым могло случиться, и Роберт это прекрасно понимает. Не такой уж он плохой парень.
— Не потому, что плохой. Ему надо делать маршрут. Ему нужно вовремя выйти. Продукты строго распределены, их и так, наверно, не хватит. Надо же — ни раньше, ни позже — точно на середине маршрута. В крайнем случае и оставить-то меня негде — за сотни верст ни единого человеческого жилья.
— Все обойдется.
— Хорошо бы,— говорит он, растирая ногу. — А все-таки до конца непонятно, что нас тащит в дорогу. Именно в такую дорогу. И надоест она, и проклинаешь ее потом, а через какое-то время снова тянет. Я понимаю, есть у тебя и у меня какие-то объяснимые причины, что погнали нас сюда: мне нужно было отдохнуть, у тебя — другое, но, согласись, нами двигало не только это. Ведь есть над этим что-то еще?
— Наверно.
— Может, потребность к движению, к познанию неведомого заложена в самой природе человека, в наших генах? Археологи вон утверждают, что наши далекие предки-полуобезьяны, или их еще называют homo erectus, жившие около миллиона лет назад в Восточной Африке, в свое время по неизвестным причинам — по крайней мере часть их — направились на север. Голод им не грозил, так как в то время африканский континент повсеместно отличался обильной фауной. И археологи предполагают, что этот труднообъяснимый процесс объясняется скорее всего не поисками лучших условий жизни, а непонятным им, но властным стремлением двигаться вперед, предпочтительно в неизведанное. Что в конечном счете эта генетическая способность — потребность постоянного движения вперед — и отличает нас от животных и уже тогда отличала от обезьян…
