Вышел на свежий медвежий след. Пошел по нему. Примерно через километр, к своему удивлению, наткнулся на следы кирзовых сапог. Мой след? Решил проверить и снова повторил круг. Оказывается, мы с медведем ходили друг за другом по кругу. Он знал это, я — нет. Скорее с этой тропы в сторону.
И опять вышел на медвежью тропу, ее тоже нужно было бросить: я был совершенно безоружен, тем более, что на ней был очень свежий след, и, может быть, это тот самый медведь, с которым мы только что ходили по кругу, и ему могут надоесть эти шутки. Но тропа шла прямо к Кизимену, и я шел по ней, теша себя мыслью, что медведь этот не болен и не знаком с охотниками, ведь здоровый зверь никогда первым не нападет на человека. Впереди загремели камни: это впереди меня идущий медведь спускался по обрыву к реке.
Вдруг в стороне перевала грохнул ружейный выстрел. Стасис. Где-то надо мной, на увале, испуганно рявкнул еще один медведь и с шумом покатился вниз, как раз в тот распадок, по которому я сейчас шел.
«Сейчас он скатится на тропу и понесется в мою сторону», — мелькнуло в голове.
Так и есть. Все ближе. Куда деться? Вокруг непролазные и низкие заросли кедрового стланика и каменной березы. Бегу по тропе, куда бы смотаться в сторону. Но, увы! Ага, впереди довольно-таки высокая японская береза, но почти до самой вершины ни единого сучка. Раз за разом соскальзываю вниз. А медведь все ближе. Лихорадочно стал стягивать сапоги. Один стянул, второй, как назло, подмок и никак не хочет слезать с ноги. Так — с наполовину стянутым сапогом — торопливо забрался на березу. Но и тут не чувствовал себя в безопасности. Когда медведь был уже недалеко, на всякий случай закричал, медведь остановился и шарахнулся в обратную сторону вверх по тропе.
До кратера не дошел, потому что весь день Кизимен был спрятан в пурге и тумане. Мои следы быстро заносило, боясь заблудиться в бесконечных и однообразных нагромождениях лавы, я повернул назад.
И снова вечер. Звезда на перевале, как далекий костер. Вернувшийся ни с чем Стасис спит в палатке.
— А где Роберт? — спросил я, когда он проснулся.
— Не знаю, — буркнул он. — Мы сразу с ним разошлись.
— На рыбьем жире, который я взял в дорогу для смазки сапог, печем из последней муки лепешки.
— За ужином в несколько глотков кончил свою похлебку. Кястутис подставил мне половину своей.
— Да ты что?!
— Я все равно не хочу.
Знаю, что врет, но нет сил отказаться.
Роберт пришел тоже ни с чем только глубокой ночью — в одних плавках и с карабином. Всю одежду оставил у горячих ключей.
Громко поет.
— Так и надо жить, — одобрительно сказал один из охотников, вышедших позавчера на наш костер…
— Этот хрен давно вернулся? — залезая в палатку, спросил Роберт.
— Кто? — не понял я.
— Стасис.
— Давно.
— Ничего не говорил?
— Нет.
— Когда расстались с тобой, опять выкобениваться стал. Я засек вверху баранов. Говорю: «Заходи к ним, по ветру, а я останусь в засаде». «Нет, — говорит, — ты заходи». Ну, думаю, хрен с тобой, пошел. Километров пятнадцать отмахал по камням, пока обошел. По ледникам. Выгоняю на него, а он в это время, не дождавшись меня, по рябчикам принялся палить. Все насмарку пошло. Стал ему говорить, а он выкобениваться начал: куда ты, мол, учить со своим свиным рылом, «тарбаганов» своих учи. И все, сука, ружьем поигрывает. Хотел дать ему между глаз, да не хотелось в середине маршрута обострять отношений.
Весь следующий день, что мы жили у Горячих ключей — ни с чем вернувшийся с охоты Роберт, к нашей радости, неожиданно объявил еще об одной дневке — как бы издеваясь надо мной, Кизимен был светел и ясен.
РЕКА ПОПЕРЕЧНАЯ Река Поперечная — ревущая стремнина в глубоком ущелье. Пришли к ней к полудню, голодные. За два дня, что мы стояли у Горячих ключей, наши охотники ничего не добыли: на второй день ходил на охоту и Саша, но тоже безуспешно. И вдруг в Поперечной, в крутящихся зеленых котлах, обилие гольцов — необыкновенно красивых, пестрых, в красную и желтую крапинку, рыбин. Пока не подошли Валера, Алик и Алеша, ловим их на привязанную алюминиевую ложку с куском красной портянки — вместо блесны (Роберт все-таки мудр, заставив всех перед Камчаткой купить красные фланелевые портянки. Тогда я отнес это в счет его придури, а теперь, отрывая по тряпке Стасису, Донатасу и Кястутису, у которых, разумеется, нет таких портянок, с благодарностью смотрю на него: с этими портянками мы сможем ловить рыбу, даже если вдруг при каких-либо обстоятельствах останемся без рыболовных снастей). На ложке нет никакого крючка. Сорвется с примитивной снасти одна рыбина, вторая, третья, а какую-нибудь — десятую или пятнадцатую — успеваешь вытянуть на берег.
