Омский аэропорт был до скучного похож на все другие аэропорты: стеклянная коробка, словно гигантский террариум, суета, военные-отпускники и военные-командированные, плачущие дети, скверные буфеты с каменными или полукаменными беляшами, чемоданы, узлы, хриплый и равнодушный голос диктора. Я остановился около киоска «Союзпечати», но газет не было — в ожидании самолетов все было зачитано до дыр.
«Жорики» метались по аэропорту в поисках выпить, но было раннее утро, все было еще закрыто, они сбегались в кучу, снова разбегались.
Перед выходом на взлетное поле, резко отличаясь от измученных ожиданием россиян и ростом, и холеностью, и одеждой, и величественно-надменной манерой держаться, важно, как фламандские гуси, выхаживали какие-то иностранные туристы, скорее всего, англичане или американцы. Чуть в стороне от них пожилая высокая и худая дама в яркой мини-юбке фотографировала своего юного спутника. Откровенно говоря, смотреть на ее костлявые ноги в мини-юбке было не очень приятно.
Отчаявшись в надежде выпить, злые «жорики» поодиночке выползали из разных дверей аэровокзала, тем более что по радио объявили о посадке в наш самолет.
И вдруг Жера увидел костлявую даму в мини-юбке. Его прокисшее лицо сразу просветлело.
— Шеф! — восторженно оскалился он. — Посмотри, какая женщина! Мечта поэта!
— Да, кикимора, что надо, — скривился шеф, равнодушно отвернулся, но тут же посмотрел на импозантную даму снова: — Ну и разоделась, старая цапля. Надо же, и досюда добрались, — цепко пробежал он глазами по кучке иностранцев.
— Шеф! — раздираемый изнутри какой-то гениальной мыслью, волновался Жера. — Шеф, можно я поговорю с ней на иностранном языке?
Шеф колебался.
— Милиции нет, шеф, я смотрел.
— Ну поговори, — усмехнулся шеф.
Жера, весь сгорая от нетерпения, потирал руки.
— Галстук, где мой галстук? — кричал он.
Галстук нашли в ванином кармане.
— Помял, сука. Эх ты, деревенщина! Очки дайте, зеркало!
Через минуту к иностранной даме подошел приятный молодой человек в темных роговых очках. «Жорики», лениво позевывая, в ожидании веселого, привалились к заборчику, отгораживающему летное поле от аэровокзала.
Приятный молодой человек изящно поклонился. Даме это понравилось: надо же, в Сибири! Начал вежливо и скромно:
— Мисс!.. — и за этим сквозь очаровательную улыбку вдруг посыпался непонятный простому человеку блатной жаргон.
Все, кто только был поблизости, невольно повернули головы. Иностранная дама силилась понять, на каком языке и о чем спрашивает ее этот приятный молодой человек.
— Я вас не понимаю. Что вы хотите? — ласково спросила по-английски.
В ответ Жера опять изящно поклонился, свел губы в приветливой улыбке, и опять понес несусветную околесицу.
Иностранная дама, кокетливо выставив вперед обнаженную костлявую коленку, попыталась объясниться с молодым человеком по-французски, но в ответ опять последовала какая-то длинная тирада на незнакомом и странном языке.
Измученные ожиданием самолетов россияне сначала ошеломленно, с явным испугом, то и дело оглядываясь, смотрели на это редкостное представление, но кое-кто уже не скрывал довольной улыбки.
«Интеллектуальную» беседу прервал возглас Вани:
— Милиция!
Жера моментально юркнул в середину нас, ждущих стюардессу, милиционер, вышедший из-за угла, кажется, ничего не понял, иностранная дама, проводив нежным взглядом странного молодого человека, недоуменно пожала плечами.
Взлетели. У стюардессы выпить, разумеется, не было, и «жорики» страшно скучали. К пассажирам после стычки с нами они уже не приставали, а скорее всего не из-за нас — просто надоело. Просто они презирали всех нас, вместе взятых, и не обращали ни на кого внимания, они вели себя так, словно в самолете, кроме них, больше никого не было: громко и плоско между собой переругивались, пассажиров это вполне устраивало, оставленные в покое, они сидели тихо-тихо, делали вид, что подремывают, под крылом проплывала Западно-Сибирская низменность, наконец «жорики» вроде бы притомились, стали подремывать, а Ваня захрапел даже, это мешало шефу, он морщился, пробовал растолкать его, но тот не реагировал, только вдобавок разинул рот.
Тогда Жера стал вдувать ему в рот и в ноздри сигаретный дым, но и на это Ваня только сладко чихал во сне, не просыпался. Жера зажигал спичку — давно не мытые, засаленные Ванины волосы никак не хотели гореть. В это время стюардесса разносила обед.
— Найди коньячку, — снова взмолился Жера. — Ну найди! Небось иностранцам бы приволокла.
Стюардесса отмолчалась.
Тогда Жере опять пришла гениальная мысль.
— Давай посмотрим, — кончив обед и брезгливо рассматривая на свет оставшийся стакан с киселем,— видимо, мечтая, чтобы вместо него оказался коньяк, — обратился он к сидящему напротив, рядом с Ваней, фиксатому парню с тусклыми и холодными глазами. — Через сколько минут вытечет из штанины. На бутылку. В Новосибирске купишь.
