— Надо идти. Дождь сегодня не перестанет, — Роберт свертывает карту.
Сразу же упираемся в болото. Опять проклятый стланик. От крадущихся по спине ручьев неприятно лишь в первые минуты, а потом становится все равно.
— Я давно собираюсь тебя спросить, — на одном из коротких привалов, отжимая штормовку, Кястутис повернулся к Роберту. — Если, конечно, не секрет: почему ты ушел из военно-морского училища?
— А кто. тебе сказал, что я учился в военно-морском училище?
— Какое это имеет значение.
— Ну все-таки?
— Валера.
Роберт усмехнулся:
— Да нет никакого секрета. Выгнали по состоянию здоровья. Списали. Радикулит.
Болоту нет конца. И нет конца дождю — с вулканов на озеро тяжелыми волнами скатываются все новые и новые тучи. Идем то среди слабеньких нежных лиственниц по упруго пружинящим мхам, словно по пышной пуховой перине, — ногам нет опоры, то по топким глубоким протокам.
Грибы больше не попадаются, и на привалах снова налагаем на опротивевшую и пустую, только еще больше разжигающую мучительную изжогу голубику…
КОГДА МЫ УЙДЕМ ОТ КОМНАТ… По-прежнему лезем болотами. Над ними висят дожди. На нас нет сухой нитки.
Нужно бы поздравить братишку с днем рождения, я ему не писал уже несколько лет. Но как это сделать?
За мной, чавкая жижей, бредет Валера.
— Прочти то самое, что читал в Сухой Хапице, — просит он меня.
И я, усмехнувшись, читаю.
Когда мы уйдем от комнат,
От солнцем нагретых листьев,
О нас не доверьте помнить
Женщинам нашим близким.
Пусть нас не считают своими,
Печальных не ждут годовщин, —
Пускай сохранит наше имя Надежная память мужчин.
Когда упадем мы навзничь,
Когда не откроем глаз,
Пускай они будут праздничны
И выпьют они за нас… В этих стихах много неправды и позы, но мне они тоже нравятся, потому что в них все-таки больше правды. Особенно сейчас, когда на тебе нет ни единой сухой нитки, в рюкзаке — ни единого сухаря, а до ближайшего населенного пункта около двухсот километров. Да еще каких километров! Правда, завтра мы надеемся добраться до базы геологов, но это еще на воде вилами написано: вдруг они перебрались на новое место…
Роберт снова долго рассматривает карту. Мы равнодушно ждем, втайне радуясь внеплановому привалу — тем более, что от карты нет толку, попробуй, разберись, где мы сейчас находимся, когда все вокруг затянуто глухими низкими тучами.
— Все равно завтра к вечеру будем на базе, — уверенно говорит Роберт, свертывая карту. — В крайнем случае, послезавтра.
— А если базы не будет? А дожди не перестанут? Здесь они, не переставая, могут идти неделями, ведь уже осень, — выждав, когда Роберт остался один, — спросил я. Наверно, не только у меня в голове крутилась эта мысль.
— Тогда вся надежда на плановых туристов в Долине Гейзеров, — оглянувшись, нет ли кого поблизости, вполголоса ответил он. — У них всегда жратвы навалом. Обычно даже выкидывают. Купим. А если что, на твои рога выменяем. На них-то они уж обязательно позарятся. — Теперь он уже не только не предлагает выбросить рога, а время от времени посматривает на них чуть ли не с любовью…
Валера опять просит меня.
— Ну, а дальше?
— Что дальше?
— Стихи.
Я смотрю на него удивленно. Вот уже меньше всего ожидал, что Валере могут нравиться стихи. И мне становится неловко за некоторую неприязнь к нему. И, поправив полихлорвиниловую пленку над головой, продолжаю:
Пусть женщин не будет с ними,
От разных на то причин, —
Пускай сохранит наше имя
Тяжелая память мужчин.
А женщины, что там женщины, —
Вопрос до предела прост:
До гроба любовь обещана,
А дальше — какой с них спрос?
Прижмутся губами ночными
К чужому рисунку морщин…
Пускай сохранит наше имя *
Упрямая память мужчин.
Стихи Александра Городницкого Валере особенно сладостно и больно слушать эти стихи. Дома его ждет невеста, и на ночном вокзале были обильные слезы. Но в слезах нет правды (кстати, я почему-то не завидую его невесте, трудно ей будет с ним, таким брюзгой), и я только улыбаюсь. Я спокоен. Я твердо знаю, что вернусь. Потому что мне нельзя не вернуться: я еще не сказал самых главных слов, не написал самой главной строчки. Иногда мне тоже становится страшно, даже жутковато, но совсем по другой причине. (Советую, в подобные дороги не берите авторучек, какими отличными они ни были бы. Дождь размывает написанное, на морозе чернила застывают. К тому же авторучку так просто раздавить, она то и дело забивается песком. Возьмите лучше несколько обыкновенных трехкопеечных графитовых карандашей, они никогда не подведут вас. Я взял всего один, и у меня теперь остался лишь небольшой огрызок.) Меня страшит совсем другое: вернешься, а там никого и ничего нет.
