— Через три, — подумав, лениво ответил тот.
—Через четыре, — сказал Жера. — Хороший кисель, густой. Точно, я выиграю. Расстегивай штаны.
Фиксатый осторожно расстегнул Ванины брюки, Жера вылил туда один за другим три стаканчика киселя:
— Засекай время!
Но, к сожалению, осталось неизвестным, кому в Новосибирске бежать за бутылкой, потому что где-то через минуту Ваня неожиданно открыл глаза, еще с полминуты лежал неподвижно, все еще, видимо, не понимая, что с ним происходит, потом со всего размаху ударил в зубы пытающегося удержать смех соседа, который был тут ни при чем.
Завязалась драка. Трещали кресла. О корпус самолета колотились осколки мата. И все это было на высоте девять тысяч метров. Я на всякий случай положил карабин себе на колени, чтобы при необходимости схватить его, как дубинку, за ствол.
Летчики по радио запросили милицию Новосибирского аэропорта. Но, когда мы сели, никакой милиции не оказалось.
В Новосибирске буфеты были открыты, и «жорики» прилично поднабрались. Пилоты отказывались взлететь, требовали милицию, а милиция опять куда-то подевалась. Но «жорики» неожиданно успокоились: подобрев с вина, уснули. Даже проспали посадку в Иркутске. Проснулись только на взлете, добродушно пожалели, что не удалось еще раз разжиться винцом и снова задремали. В Хабаровске мы сдержанно помахали друг другу руками, дальше они летели на Магадан, приглашали нас, мы вежливо отказались; пообещали в следующий раз, а потом я неожиданно столкнулся с ними один совсем в пустом туалете и не на шутку трухнул, но они даже не подали виду, что знакомы со мной.
В Хабаровске, в поисках авиабилетов в Петропавловск-Камчатский, которые уже были проданы на целых десять суток вперед, злой на Валеру, который вместо того, чтобы закупить необходимые продукты, продремал на лавочке в приаэровокзальном скверике, Роберт, не зная на ком сорвать злость, снова попытался заставить меня оболваниться под запорожца, я наотрез отказался, он попытался организовать общественное мнение, но ребята хмуро отмалчивались, лишь Валера стал плаксиво поддакивать:
— Надо подчиниться общей дисциплине. Надо, как все.
Не трудно было понять, что таким образом он пытался реабилитировать себя за некупленные продукты.
— Не пой, — впервые не выдержал я. — Лучше о своей дисциплине подумай. Что касается походной дисциплины, я буду ей подчиняться, а уж в эти детские штучки, как одинаковые чубы, играйте без меня.
Роберт очень не любит, когда ему в чем-то перечат, но сдержался, лишь зло поиграл желваками.
Валера на всякий случай поторопился сделать деловой вид: вдруг Роберт сейчас переключится на него, принялся копаться в рюкзаке. Валере, как я уже говорил, двадцать лет. Работает инструктором физкультуры на каком-то заводе. Черные, глубоко посаженные, постоянно бегающие хитроватые глаза. В этом году должен был идти в армию, но стараниями Роберта: «поход будет отличной закалкой для призывника», — добился отсрочки. С рвением во всем поддакивает Роберту, но, как я уже успел заметить, не очень-то стремится выполнять поручения, данные непосредственно ему, тайком от Роберта переваливает их на других, чаще всего на Алика Амирова или Алешу Сердюка.
…Потом мы летели над Тихим океаном — Роберт каким-то чудом все-таки добыл билеты. Океан лежал далеко внизу под шумом турбин, укутанный облаками — не единого просвета, и мы не увидели ни Японии, ни Сахалина, ни Курильских островов. И вдруг справа, прорвав пелену облаков, — серебряный конус Авачинского вулкана.
И я уже думал о возвращении. Никогда раньше со мной подобного не было. Уходя в дорогу, я бесшабашно отбрасывал, словно в небытие, города и все, что в них оставалось — как осеннюю паутину с лица, но на этот раз я почему-то никак не могу оборвать пуповину грусти.
…Последний перелет из Петропавловска-Камчатского в поселок Ключи на реке Камчатке. Прижимаемся к окнам, внизу — вулканы.
Когда самолет отдыхал в Омске, еще жил родным городом. Когда он приземлился в Иркутске, еще была досада, что не успел проститься с друзьями, кто знает, когда вернешься. В Петропавловске-Камчатском еще горько подумалось, что я так ничего и не сказал ей. А вот теперь, в маленьком самолете, колышущемся над черными зевами вулканов, я уже совсем был готов забыть о родном городе. Я жил тревожно-радостным ожиданием предстоящего. Лишь на секунду проснулась какая-то боль, и, всматриваясь в приближающуюся громаду Ключевского вулкана, я вспомнил грустные строки:
Дальние прощайте, города,
К вам любовь — как тягостное бремя.
ПЕРЕД ВОСХОЖДЕНИЕМ «От устья идти вверх по Камчатке-реке неделю есть гора подобна хлебному скирду, велика гораздо и высока, а другая близ ее ж — подобна сенному стогу и высока гораздо: из нее днем дым идет, а ночью искры и зарево. А сказывают камчадалы: буде человек взойдет до половины тое горы, а там слышат великий шум и гром, что человеку терпеть невозможно, а выше половины той горы которые люди всходили, назад не вышли, а что там людям на горе учинилось — не ведают».
