Растянулись вдоль берега на целый километр. В нашем положении это совершенно недопустимо, но Роберт, не оглядываясь, ломится вперед. Он торопится поскорее добраться до базы.
Иду предпоследним: наткнулся на сучок, никак не могу остановить кровь из носа. За мной идет Кястутис. На одном из поворотов оглядываюсь — его нет. Сажусь на камень, торчащий из воды, жду. Ребята уже скрылись за очередным мыском. Пошел холодный дождь. Нехорошее предчувствие.
— Кястутис!
Лишь монотонно шуршит дождь.
— Кястутис!
Лишь монотонно шуршит дождь.
Бросаю в стланик рюкзак. Бреду назад. Кястутис, скорчившись, лежит на камнях.
— Что с тобой?
— Сорвался со стланика. Подвернул больную ногу, разбил колено.
— Почему не остановил меня?
— Я кричал. Несколько раз. Ты был совсем рядом. Мне даже показалось, что ты остановился, а потом пошел снова. Подумал: ладно, пусть уходит.
— Идти не сможешь?
— Нет… Ребята ушли?
— Ушли.
Он снова ложится лицом в камни. Я смотрю в ту сторону, где должна быть база: тучи как хотят кромсают очертанья вулканов, сеют странный розовый свет.
— Подожди! Сейчас вернусь.
Пытаюсь бежать. Но в голодном теле уже нет сил. То и дело падаю. Вода закрывает меня с головой.
Уже вижу спину Стасиса, но догнать не могу. Кричу — крик глушит прибой. В изнеможении сажусь на торчащий из воды камень. Снова бегу.
— Что?
— Кястутис разбил ногу. Идти не может.
— Только этого не хватало, — он устало наваливается на стланик.— Ребята ушли далеко.
— Кому-то надо остаться с ним, другому догонять ребят, — говорю я.
Стасис молчит.
— Вот что, — говорю я. — Догоняй ребят. За нами не возвращайтесь. Идите до базы. Потом вернетесь. Не будет базы — идите до океана, к Долине Гейзеров. Мы пока попробуем добраться до грибных или ягодных мест. Торчать здесь всем бессмысленно. Через день-другой уже никто из нас не сможет идти. Ослабеем. А нести здесь его невозможно. Иди! Чем скорее дойдете, тем скорее сможете помочь нам.
— Могу я остаться, — сказал он без особого энтузиазма.
— Ладно, останусь я. Ты сильнее. Мне уже не догнать ребят.
— Ну, хорошо.
Он торопливо уходил. Я стоял по колени в воде и смотрел ему вслед.
Он уходил к людям.
Когда он скрылся за поворотом, я вспомнил, что хотел забрать у него карабин и спальник, но голод отшиб память: спальник Кястутиса унес Донатас, а у меня лишь небольшое одеяло, которое с Робертом подстилаем под спальник, но было уже поздно.
ПЛАЧУТ ЧАЙКИ Молча сидим в стланике. К вечеру дождь перестал, прибой приутих.
— Как все в мире относительно, — говорит Кястутис, качая свою разбухшую ногу. — Еще сегодня утром мы с тобой примерно знали, когда выберемся отсюда.
А теперь — теперь бабка еще надвое сказала.
Над озером невероятно красивые, почти фантастические миражи: желтое сиянье из туч, малиновая дымка оторвала от воды вулканы.
— Сколько ни сиди тут — толку нет, — Кястутис пытается встать. — Может получиться, что ребятам действительно придется бежать до океана. Тогда им будет совсем не до нас. Надо идти.
— Давай попробую выправить ногу.
— Не надо. Теперь вроде бы боль стала меньше. А то еще совсем вывернем.
Я туго перетягиваю ногу бинтом, из кривого стланика вырезаю что-то вроде костыля. Идти водой Кястутису теперь нельзя, лезем по стланику. Я подминаю под себя переплетенные между собой толщиной в руку стволы. Кястутис со стоном взбирается на них. Я подминаю следующие…
Над озером невероятно красивые, почти фантастические миражи. Плачут чайки. Вдруг приходит мысль: ослаб именно Кястутис потому, что не жрал блины. Ему не хватило этих немногих тысяч калорий, которых хватило уйти дальше — к людям — Валере.
С трудом нашли место для палатки. Костер чуть теплится. Ему не хватает пищи. Все сухие ветки поблизости мы уже сожгли, продираться по сырому стланику выше по склону — нет сил.
— Ну что, попробуем еще?
— Давай, — покорно соглашается Кястутис и в ожидании боли закрывает глаза.
Берусь за сапог, начинаю тянуть. Стон повисает в ночи. На несколько секунд перестают плакать чайки, лишь неумолчно шумит равнодушный прибой.
— Придется сапог разрезать, — говорю я.
— Не надо. Мне не в чем будет идти.
Снова молчим. Плачут чайки. Дую в огонь, не даю ему умереть. Вдруг Кястутис медленно и глухо начинает читать:
Когда ночь наступает —
Ночь, как черные ягоды тута,
Там, на отмели чистой,
Где деревья хисаки,
Часто плачут тидори… Шумит прибой. Где-то далеко в темноте ночи тоскливо плачут чайки.
Лист летит на лист,
Все осыпалось, и дождь
Хлещет по дождю… Я пытаюсь высушить что-нибудь из одежды. Качая разбитую ногу, Кястутис читает снова и снова.
